Таня Гроттер и посох Волхвов, стр. 11

– Они меня все-таки вычислили, – бодро продолжал Халявий. – Наверняка тут не обошлось без журналистов. Они следят за каждым моим шагом. Вначале я хотел спрятаться в шкафу, но решил, что это ненадежно. Ты слышал, Дягилев, какую мерзость они говорили про меня? Они законченные дегенераты и завистники! Они всем говорят: «Нижинский – бездарь!» Они думают: я танцую ногами! Ногами танцуют посредственности, гении же танцуют сердцем!

– Ты так думаешь? – усомнился дядя Герман. – А мне показалось, они очень милые люди. Особенно Бум. Сразу видно потомственного интеллигента… Ну да ладно, шутки в сторону. Признавайся, что ты украл у вампиров? Почему они тебя разыскивают?

– Они просто больные. Наглая озабоченная нежить, не разбирающаяся в хорошей музыке! – категорично заявил Халявий.

– Плевать на музыку! Вернемся к факту кражи! – сухо сказал дядя Герман. В его голосе появилось нечто прокурорское.

– Ты не веришь мне, Дягилев? Не веришь мне?! Твое подозрение оскорбительно! Моя порядочность не подлежит сомнению! Я даже своей родной маме платил за ее молоко! – На глаза у Халявия навернулись слезы.

Дядя Герман осекся. Последний аргумент его добил.

– Э-э… ладно. Поговорим теперь о воробушках. Как там насчет сказочно разбогатеть? Ты действительно можешь это устроить, или это все художественный треп? – поинтересовался он.

Халявий вскочил на табуретку. Только так он сумел опустить свою голову дяде Герману на плечо.

– А ты хочешь разбогатеть, друг мой Дягилев? – нежно проворковал он.

– Очень хочу! Можно сказать, это мой бзик, – заверил его Дурнев. – Лишняя пара ноликов на счету мне не повредит. При условии, что перед ноликами еще есть цифирки.

– Хорошо, – смиренно произнес оборотень. – Да будет так! Я помогу тебе стать сказочно богатым. Я действительно способен это сделать.

Дурнев затаил дыхание. Неужели?!

– Раньше я танцевал только для тебя, теперь же я буду танцевать для всех! Мы поедем с концертами по всему миру! – продолжал Нижинский. – Поверь, для меня это большая жертва! Смотри же, смотри!

И оборотень вдохновенно закружился по комнате, выделывая кошмарные па. Валились стулья. Раскачивалась люстра.

– Эй, стой! – закричал дядя Герман, бегая за ним. – А еще что-нибудь ты умеешь? Я имею в виду, еще как-нибудь, кроме как на твоих концертах, мы можем разбогатеть?

Оборотень с неудовольствием остановился.

– Я танцор! – воскликнул он с негодованием. – У меня есть мое сердце, моя любовь, мои ноги и музыка! И мне противны разговоры обо всем ином! Всего остального для меня не существует!

«С этим все ясно. Он ничего не помнит. Придется подождать, пока можно будет поговорить с его основной личностью», – подумал Дурнев.

Он подошел к дивану и поднял опрокинувшуюся чашку. Бывший депутат уже прикидывал, как отреагирует Нижинский, если он попросит его убраться в квартире, и не обидится ли он за это на своего друга Дягилева, как вдруг в замке повернулся ключ.

В комнату ворвалась взбудораженная Пипа.

– Папуль, меня взяли! – заорала она с порога.

– В самом деле? Ах ты, моя Дюймовочка! – умилился председатель неблагодарного общества В.А.М.П.И.Р.

Пипа уставилась на своего папу с таким удивлением, что он мигом раскаялся, поняв, что сморозил что-то не то.

– Разве я сказала, что меня взяли Дюймовочкой? Я буду играть пятнадцатую жабу из свиты!

– О! – удивился Дурнев.

– Да, папулечка! Мы с мамулей учили в машине роль. Вначале я должна сказать: «Ква-ква!», а потом, уже в конце фильма, вот так вот грустно: «Ква-ква-ква»! И вот тут режиссер пообещал, что камера возьмет меня крупно.

– О, друг мой Дягилев! Ты не говорил, что у тебя есть дочь! Но я тебя прощаю: девочка мне нравится… Так начинаются все великие карьеры! – прыгая на одной ножке в тщетной попытке изобразить балетное па, одобрил правнук бабы Рюхи, неподражаемый Халявий.

Глава 4

Терпсихора, Полигимния и черепаховая лира

Таня задернула Черные Шторы, чтобы не видеть всей той бестолковой и радостной суеты, которая всегда почему-то предшествует началу драконбольного матча. Идти сейчас на стадион и снова видеть драконов и игроков, стремительными кометами мелькавших внутри купола, было для нее невыносимо. Таня пообещала себе, что никогда больше не будет смотреть драконбол – даже с трибун. Ваньке, Тарараху и Ягуну она наврала, что ей нужно написать на завтра доклад о мировом древе, а то Поклеп давно имеет на нее зуб.

– Это точно. Когда на тебя на каждом уроке натравливают всякую потусторонщину, защиту лучше не запускать. Недаром Поклеп хвалится, что его уроки не прогуливают. К нему даже переломщики на одной ноге из магпункта прыгают – а куда денешься? Духу, когда он будет вселяться, по барабану, освобожден ты от урока или нет! – ободряя ее, сказал Ванька Валялкин.

Но при этом он почему-то смотрел не на Таню, а чуть выше ее головы. Таня, хорошо изучившая Ваньку, поняла, что он ей не поверил. Еще бы – пропустить матч ради какого-то доклада, который можно написать и ночью! Такое сложно ожидать даже от Шурасика.

Зато теперь, когда все были на драконболе, Таня осталась одна – одна во всем огромном Тибидохсе, не считая привидений. В темнице за Жуткими Воротами, вздыхая, томился хаос. Стены школы для трудновоспитуемых юных магов подрагивали – мелко, но безостановочно. Таня энергично встряхнула головой.

– Ну все! Или писать доклад, или не писать! Чего ты тут расселась, Гроттерша? Марш работать! – подделываясь под голос своей московской сестрички Пипы, велела себе Таня.

Она решительно села за стол и, щелкнув пальцами, подозвала перо жар-птица. В отличие от лопухоидных ручек и обычных гусиных перьев это перо писало само – нужно было только диктовать.

В книге по уходу за магическими существами (III том, «Птицы и морские гады») ясно значится:

«Хвостовое перо жар-птицы будет верно служить тому, кто спас птицу от смерти».

Таня не спасала птица от смерти – она лишь кормила его некоторое время, пока Ванька лежал в магпункте. Но, учитывая прожорливость птенца, это, очевидно, зачлось как спасение его жизни.

Таня диктовала, заглядывая то в «Мистическую историю» под общ. ред. Графа Манова, то в «Справочник белого мага». Существующий в единственном экземпляре справочник ленился, то и дело превращаясь в «Тысячу советов молодой хозяйке». Каждые пять минут Тане приходилось подогревать его искрой и произносить: «Расслабонум!»

Сияющее перо жар-птица скользило по бумаге, изредка брезгливо окуная кончик в чернильницу. Внезапно без всякой видимой причины перо замерло и нетерпеливо заплясало над пергаментом. От пера во все стороны разлетались искристые брызги, точно от шумно открытой бутылки шампанского. Тусклая комната с задернутыми шторами разрослась до размеров помпейского цирка. Аскетически заурядная кровать Тани и перевернутый гроб любящей черный юмор Склеповой неуловимо обрели оттенок упаднической роскоши. Над ними ухитрился появиться плотный кремовый балдахин, в складках которого могли таиться верные камеристки вкупе с привязчивыми возлюбленными вроде шейха Спири.

Даже скучный скелет Паж предстал на краткий миг молодым и гибким мушкетером с зелеными глазами. Кое-кто из долгожителей – а в Тибидохсе таких было немало, – возможно, узнал бы воинственного Дырь Тонианно.

Таня некоторое время недоуменно озиралась, пока у нее не мелькнула мысль, что это могут оказаться глюки – относительно безобидные суетливые духи. Еще бы – вся школа, кроме, вероятно, ее одной, была на драконболе. Еще бы глюкам не порезвиться, пользуясь отсутствием преподавателей.