Ночь полководца, стр. 31
12
Член военного совета фронта дивизионный комиссар Волошин и генерал-майор профессор Юрьев прибыли в медсанбат на рассвете. Они добирались всю ночь, сначала на машине, потом на лошадях, и немолодой уже профессор чувствовал себя утомленным. Худенький, хрупкий, он стоял перед потемневшим овальным зеркальцем в избе командира медсанбата и обтирал одеколоном лицо. Дивизионный комиссар — очень высокий, плотный, наголо обритый — ходил из угла в угол, слушая доклад Луконина.
— Так больше и не пустил вас к себе командующий? — сердито переспросил Волошин.
— Никак нет… Говорит, у него нет времени… — Луконин, не отрывавший глаз от шагавшего по комнате комиссара, послушно поворачивал голову.
— Нет времени?.. Ну, а вы что же?
— Мы неоднократно пытались… Командующий приказал судить меня.
— Да ведь он серьезно ранен, вы говорите! — закричал Волошин так громко, что Юрьев оглянулся.
— Есть основания опасаться… — поспешно поправился врач. — Общее самочувствие генерала, насколько мне известно, удовлетворительное… — добавил он, адресуясь к главному хирургу фронта.
— Он действительно перенес сюда свой КП? — недоверчиво спросил комиссар.
— Да, в известной степени…
— Павел Иванович! — обратился Волошин к профессору. — Вы видели что-нибудь подобное?
Было заметно, однако, что член военного совета повеселел. Озабоченный бедственным положением армии, позиции которой находились под водой, он несколько успокоился, услышав, что Рябинин, вопреки ожиданиям, остался в строю. Следовало поэтому думать, что отвод войск из затопленного района совершился в порядке и без значительных потерь, возможных в таких случаях.
— КП в медсанбате! Вы представляете это?! — удивился обрадованный Волошин.
— Пока — не очень, — отозвался Юрьев, пристально рассматривая себя в зеркальце.
Бумажные розы, ниспадавшие из-за рамы на стекло, осеняли отражение бледного, узкого лица, с покрасневшими глазами в лучиках мелких морщин.
— Нет, это здорово! — сказал Волошин.
Профессор уложил в кожаный футляр щетку, которой только что оглаживал редкие, расчесанные на пробор, серые от проседи волосы, и по вернулся к Луконину.
— Я готов… Благодарю вас, доктор! — Юрьев вежливо улыбнулся бескровными губами.
Через несколько минут он и Волошин шли по двору школы. Занималось утро, и черепичная крыша домика в глубине была ярко освещена первыми розовыми лучами. На ступеньках крытого крылечка флигеля сидели автоматчики и связные; оседланные лошади были привязаны к низкой ограде палисадника.
— Луговой, заводи машину! — кричал кто-то нетерпеливым, гневным голосом.
— Да тут целый штаб, — заметил Волошин с видимым удовольствием. — Знаете? — он повернулся к профессору. — Рябинин приказал своей охране не пускать к себе докторов. Опасный у вас пациент предвидится…
— Когда человек становится пациентом, он никому уже особенно не опасен, — ответил Юрьев, зябко поводя плечами.
В комнате, где лежал командующий, окна бы ли еще занавешены и горели лампы — под потолком и на столе. Из угла приподнялось навстречу вошедшим крупное, с отвисшими щеками, почти прямоугольное лицо Рябинина; он полу лежал на подушках. Справа от койки на табурете стояли два телефона в деревянных ящичках, блюдечко с нарезанным лимоном; поблескивали круглые массивные часы…
Запах лекарств и еще чего-то — сладковатый, слабый, подобный дуновению — неприятно поразил комиссара.
— Сергей Антонович, здравствуйте, дорогой! — громко сказал Волошин, улыбаясь, чтобы скрыть невольное стеснение.
— Товарищ член военного совета… — начал было командующий.
— Лежите, лежите, Сергей Антонович! — перебил комиссар и широким жестом подал Рябинину руку. — Напугали вы нас… — сказал он весело. — Из ставки запрашивали уже, как здоровье Рябинина.
— Вот… Бывает и на старуху проруха… — в тон ему ответил командующий. — Простите, сейчас освобожусь… Семененко дайте мне, — приказал он адъютанту.
— Привез к вам нашего чудотворца, — представил Волошин профессора. — Генерал-майор Юрьев…
— Неудобно мне, право… Ранение пустяковое… — проговорил командующий.
— Рад слышать… — сказал профессор.
— Поташнивает меня только… Я своим эскулапам говорил: пропишите мне что-либо желудочное.
— И прописали вам желудочное? — поинтересовался Юрьев.
— Лимон вот достали, — сказал Рябинин.
Адъютант, склонившись к его изголовью, доложил, что Семененко на проводе, и подал трубку. Минуту генерал внимательно слушал, глядя поверх очков в потолок…
— Спасибо, орел! — проговорил он в трубку. — Нет уж, откладывать больше не будем… Я тебя прошу — не зарывайся очень… Стой, где приказано, и ни шагу… Доноси мне почаще… Ну, помогай тебе… — Генерал положил трубку.
— Дай мне Богданова, — попросил он адъютанта.
Тот вышел, и командующий устремил на Волошина узкие, сухо горевшие под набрякшими веками глаза.
— Через полчаса начинаю, Петр Андреевич!
— Что именно? — спросил комиссар.
— Артподготовку начинаю… Как полагается…
Волошин молчал, не понимая, и командарм потянул к себе карту, расстеленную на одеяле.
— Эх! — крякнул он от боли, неловко шевельнувшись, и умолк, отдуваясь; карта ломалась и шумела под его тяжелой, морщинистой рукой.
— Правый фланг у меня затоплен, — начал он, — к счастью, позиции моей артиллерии почти не пострадали. И самое важное… — Рябинин провел языком по тонким синеватым губам, — самое важное, что Лопать разлилась не только у нас, но и в немецком тылу… А там — смотрите! — там низкие места, поймы… Мне и воздушная разведка донесла, — там сейчас потоп…
— И вы что же? Вы решили атаковать? — спросил Волошин, испытующе глядя на генерала, словно усомнившись в его рассудке.
— Как же можно было упустить такой случай? Раньше я думал только потеснить немца, теперь я выкупаю его… Если я прорвусь вот сюда, в Каменское, ему некуда будет податься. А там у него две дивизии на пятачке.
Лицо командующего было горчичного цвета; губы все время пересыхали, и он облизывал их. Но Волошин уже не замечал этого… На карте лента Лопати вилась с востока на запад, пересекая фронт; на нее опирались фланги обеих сторон. Выше, на севере, в анилиновой зелени заливных лугов петлила другая голубая полоска — поуже. Немецкое расположение, обозначенное цепочкой синих карандашных овалов и полукружий, образовывало под ней небольшой выступ. И две красные стрелы были нацелены в вершину выступа и в северную точку его основания.
— Но части вашего правого фланга будут атаковать по воде, — сказал дивизионный комиссар.
— Это вода на мою мельницу, — сострил Рябинин. — Именно там немцы теперь не ожидают удара. А пехота наша пройдет… Она и на Сиваше прошла…
— И вы успели перегруппироваться?
— Как же не успеть, если надо? Бригадный комиссар Уманец все время находился в частях. У нас была целая ночь.
— Только одна ночь… — заметил Юрьев. Он стоял за плечом Рябинина, тонкий не по годам, изящный, также рассматривая карту.
— Спать нам, правда, не пришлось. Ну, да одну ночь можно потерпеть. — Широкий рот Рябинина изогнулся в улыбке. — С медиками только трудно было… Я их гоню — они опять стучатся…
— Какие части у вас на правом фланге?..
— Там держатся еще остатки батальона двенадцатого полка… А на прорыв пойдут.
Командующий пошевелился, и карандаш, лежавший на карте, скатился с койки. Потянувшись за ним, Рябинин коротко ахнул.
— Не могу, — проговорил он тихо.
Волошин подал командующему карандаш.
— Благодарю, — сказал тот. — На правом фланге у меня Богданов. Я его усилил двумя мотодивизионами…
Рябинин подробно доложил обстановку, и перед членом военного совета вырисовался неожиданный замысел наступательного боя в условиях, требовавших, казалось, немедленного отступления.
— Лихо! — проговорил он, наконец, и опять пристально посмотрел в глаза командующего. — Лихо, а? — повторил он, повернувшись к Юрьеву.