Вожделеющее семя, стр. 29

— Мы все голодаем! — прорычал надзиратель. — А некоторым из нас еще приходится работать, а не бездельничать целыми днями! Мы все сейчас пытаемся прожить на этих самых ЕП и нескольких каплях синтелака в день, и говорят, что и этого ненадолго хватит, если так и дальше будет продолжаться… Ну, пошли! — снова тряхнул он Блаженного Амвросия.

Блаженный А. Т. Бейли, едва дыша, лежал на нарах в состоянии священного экстаза, глаза его лихорадочно блестели.

— Е-есть! — стонал Тристрам, с трудом поднимаясь с колен. — Дайте, дайте чего-нибудь поесть!

— Я вас накормлю, — проворчал надзиратель и пообещал прямо противоположное. — Я к вам подсажу одного из тех людоедов, что были недавно арестованы, вот что я сделаю! Вот он и будет вам соседом. Он вынет у вас печень — да, вынет! — поджарит и съест!

— Все равно, — простонал Тристрам, — жареную или сырую, дайте ее мне, дайте, дайте!

— Э-эх, вы… — брезгливо усмехнулся надзиратель. — Пошли, старина! — обратился он снова к Блаженному Амвросию. В голосе его прозвучало беспокойство. — Давай-ка, вставай, будь умницей. Тебя выпускают! Домой, домой, домой! — залаял надзиратель, как собака.

Опираясь на надзирателя, весь дрожа от слабости, Блаженный Амвросий поднялся и встал на ноги.

— Quia peccavi nimis, [4] — проговорил он дрожащим старческим голосом и неуклюже повалился на пол.

— Сдается мне, что дела ваши совсем плохи, совсем, — констатировал надзиратель.

Присев на корточки, он хмуро рассматривал Блаженного, словно кран, из которого перестала течь вода.

— Quoniam adhuc, [5] — прошамкал Блаженный Амвросий, распластанный на плитках пола.

Тристрам, вообразив, что ему представилась возможность убежать, обрушился на тюремщика, как Пизанская башня, — так ему показалось.

— Вот ты как, вот ты как, мистер Мразь! — зарычал надзиратель.

Лежа под ними, Блаженный Амвросий стонал так же, как стонала Блаженная Маргарет Клитроу в Йорке, в 1856 году, раздавливаемая страшным грузом.

— Теперь ты получишь, что заслужил! — бешено хрипел тюремщик, придавив Тристрама коленями и молотя его кулаками.

— Ты сам на это напросился, сам, мистер Вероломство! Ты никогда отсюда живым не выйдешь, уж это точно!

Надзиратель с силой ударил Тристрама по лицу и сломал ему зубные протезы.

— Давно ты на это нарывался, давно!

Тристрам неподвижно лежал на полу, задыхаясь от отчаяния. Надзиратель, тоже тяжело дыша, поволок Блаженного Амвросия Бейли на свободу.

— Меа culpa, mea culpa, mea maxima culpa, [6] — продолжал каяться этот расстрига, бия себя в грудь.

Глава 8

— Господи Иисусе! — воскликнул Шонни. — Мейвис! Посмотри, кто пришел! Ллуэлин, Димфна, идите сюда! Быстрее, быстрее!

В дом входил не кто иной, как отец Шекель, торговец семенами, которого много месяцев назад увели измазанные помадой и лишенные сантиментов «серые». Отец Шекель оказался человеком лет за сорок. У него была совершенно круглая стриженая голова, ярко выраженное пучеглазие и хронический ринит, вызванный опухолью с одной стороны носа. Всегда открытый рот и вытаращенные глаза придавали ему сходство с поэтом Уильямом Блейком, которому привиделись феи. Подняв правую руку, отец Шекель принялся благословлять присутствующих.

— Как вы похудели! — приветствовала его Мейвис.

— А вас пытали? — поинтересовались Ллуэлин и Димфна.

— Когда вас выпустили? — старался перекричать семью Шонни.

« — Чего бы мне больше всего сейчас хотелось, — произнес отец Шекель, — так это чего-нибудь выпить!

Он говорил невнятно и гундосил, словно его постоянно мучил насморк.

— Есть капелька сливянки, оставшаяся от родов и празднования их окончания, — ответил Шонни и бросился за вином.

— Роды? О каких это родах он говорит? — спросил отец Шекель, присаживаясь.

— О родах моей сестры, — ответила Мейвис. — Она родила близнецов на днях. Вот вам и работа есть — детей крестить, отец Шекель.

— Спасибо, Шонни.

Отец Шекель взял наполовину наполненный стакан.

— Да, — заговорил он, отхлебнув вина. — Странные какие— то у нас дела творятся, вам не кажется?

— Когда они вас выпустили? — снова спросил Шонни.

— Три дня назад. Все это время я был в Ливерпуле. Верите ли, нет, но все церковные иерархи на свободе — архиепископы, епископы — все. Мы теперь можем не маскироваться. Мы даже можем носить церковное облачение, если захотим.

— А до нас как-то никакие новости не доходят, — сказала Мейвис. — Только все болтовня, болтовня, болтовня в последнее время, призывы, призывы, пропаганда… Но зато до нас доходят слухи, правда, Шонни?

— Каннибализм. Человеческие жертвоприношения. Мы и о таких вещах слыхали, — сообщил Шонни.

— Очень хорошее вино, — похвалил сливянку отец Шекель.

— Я полагаю, в ближайшее время нужно ждать снятия запрета на виноградарство.

— А что такое «виноградарство»? — спросил Ллуэлин. — Это то же самое, что человеческое жертвоприношение?

— А вы оба можете идти обратно присматривать за Бесси,

— скомандовал Шонни. — Поцелуйте руки отцу Шекелю, перед тем как уйти!

— Копытца отца Шекеля! — хихикнула Димфна.

— Хватит безобразничать, уши надеру! — пригрозил Шонни.

— Бесси слишком долго умирает, — с детской бессердечностью проворчал Ллуэлин. — Пошли, Дим.

Они поцеловали руки у отца Шекеля и убежали, болтая на ходу.

— Что происходит — еще не совсем ясно, — проговорил отец Шекель. — Понятно только, что все очень напуганы. Ну да вы сами знаете. Папа, по-видимому, снова в Риме. Архиепископа ливерпульского я видел собственными глазами. Вы знаете, он, бедняга, каменщиком работал. Как бы там ни было, мы хранили свет на протяжении всего этого темного времени. Именно в этом и заключается предназначение Церкви. Здесь нам есть чем гордиться.

— Ну а что же будет дальше? — спросила Мейвис.

— Мы должны вернуться к исполнению наших пастырских обязанностей. Нам предстоит снова отправлять церковную службу. Открыто, легально.

— Слава тебе, Господи! — произнес Шонни.

— Не думайте, что Государству так уж хочется славить Господа, — продолжал отец Шекель. — Государство боится тех сил, которых не может понять, вот и все. Государственные лидеры страдают приступами суеверного страха, в этом весь секрет. С помощью полиции они не могли сделать ничего путного, поэтому сейчас они призвали священнослужителей. Церквей пока нет, поэтому нам приходится бродить взад и вперед по нашим приходам, питая людей Богом вместо закона. О, все это оч-чень умно придумано! Я полагаю, что слово «сублимация» здесь как раз к месту: вместо вашего соседа жуйте Бога. Нас используют, это яснее ясного. Но, с другой стороны, и мы этим пользуемся. Мы выполняем свою главнейшую функцию — мы причащаем. Есть одна вещь, которую мы усвоили твердо: Церковь может исповедовать любую ересь или неортодоксальщину, включая веру во Второе Пришествие До тех пор, пока она выполняет свою основную обязанность — причащает.

Священник усмехнулся: — Как я узнал, в пищу употребляется удивительно большое количество полицейских. Пути Господни неисповедимы. Похоже, что плоть среднеполых наиболее сочна.

— Какой ужас! — поежилась Мейвис.

— О да, это ужасно, — улыбнулся отец Шекель. — Знаете, у меня мало времени, к вечеру я должен добраться до Аккрингтона, а мне, наверное, придется идти пешком: не похоже, чтобы тут ходили автобусы. У вас есть просфоры?

— Всего несколько штук, — ответил Шонни. — Ребятишки — да простит их Господь! — нашли пакет да и принялись их есть, маленькие чертенята Они сгрызли большую часть прежде, чем я их поймал.

— Подождите уходить, есть небольшая работа. Крещение! — напомнила Мейвис.

— Ах да!

Отца Шекеля отвели в пристройку, где лежала Беатриса— Джоанна со своими близнецами. Она выглядела похудевшей, но на щеках ее играл румянец. Младенцы спали, Шонни спросил священника: — После того как вы совершите обряд над новорожденными, как насчет того чтобы совершить обряд над умирающим?