Путь, исполненный отваги, стр. 65

– Как ты посмел! – громко прошептал царь.

Каманин медленно сложил руку в кулак и на этот раз уже с наслаждением поднес прямо в рыло. Как будто ударная волна прошла по Грановитой палате: смятый царь, перевалившись через собственную голову, мешком осел на пол; Меньшиков Александр Данилыч, либер киндер унд брудер, моментально сгорбился и стал на голову ниже. Уж если Государя Великия, и Малыя, и Белыя награждают подобными плюхами, то чего ждать ему?

Половина сидящих за столом бояр втянула голову в плечи. В то время понимали толк в кулачных боях, многие были любителями этого дела, поэтому все на мгновение представили себя на царском месте. Очевидно, это было впервые – никто из них не хотел оказаться на этом месте. Ростислав Алексеевич помахал в воздухе разжатыми пальцами. Уж зело от души влепил по человечишке! Вернулся на свое место Премьер-министра и громко сказал Софье:

– Прошу прощения, Государыня. Давно это хотел сделать. Число зубов, выбитых вашим братцев изо ртов слуг своих, не поддается исчислению. Я и возжелал, чтобы он на своей шкуре ощутил это – каково самому получать.

Софья Алексеевна подняла на него свои пресветлые глаза, полные обожания.

– О нет, мой храбрый рыцарь! Не нужно просить прощения за столь удачную шутку. Вставай, Петруша! Дело будем говорить.

– Один момент, Софья Алексеевна! – попросил Премьер. – Пусть куда-нибудь уберут этого вора и педрилу.

Он пальцем указал на едва не наложившего в штаны Данилыча. Двое Ревенантов из четырех, охраняющих непосредственно Грановитую палату, подхватили бедолагу под руки и выволокли прочь. Петр уже оправился от нокаута и теперь стоял, хмуро потирая начинающую синеть челюсть. Сестра поманила его, и он подошел. Встал, как напроказничавший мальчишка перед троном, хмуро спросил:

– Ну, чего теперь?

Сесть ему не предложили. Ростислав пробормотал сквозь зубы: «Звиняй, Петр Ляксеич, мястов нетути», но его услышали лишь ближайшие бояре, царица, да полковник Волков, усмехнувшийся на эту сакраментальную фразу.

– Ну, рассказывай, братец, – предложила Софья, – а мы послушаем.

– Чего рассказывать? – насупился Петр. Он стоял, переминаясь с ноги на ногу. Долговязый, мрачный, насупившийся. Гадающий о том, что дальше. Думающий, что двадцать шесть – это еще не возраст. Стервенеющий при мысли, что дело жизни загублено. Задыхающийся от страха при мыслях о своей дальнейшей судьбе. Насчет Соньки он иллюзий не пытал – загубит как пить дать.

Но как она смогла выбраться из монастыря? Хотел же перед отъездом увеличить там охрану, поставить надежных людей. Даже дядюшка, Иуда, сидит как ни в чем не бывало... в глаза не смотрит, сволочь! Дать бы в рыло дорогое, чтобы душенька порадовалась, да уж не достать. Верзила энтот смотрит совсем плохо, ай-яй, что же будет?

Софья Алексеевна чуть прищурила глаза и медово-неприятным голосом пропела:

– Все рассказывай! Как там у иноземцев? Чему научился полезному? Как честь и достоинство Московского царя берег! Как позорил нас в Голландии, Англии, Австрии! Доездился, сукин сын! Вся Европа над нами потешается! Каковски царь, такова и держава! Пьянчуга! Сарынь! Дурак!!!

Раскрасневшаяся Государыня была великолепна. Уняв гнев, клокотавший в ее высокой груди, она повернулась к Волкову:

– Андрей Константинович, ума не приложу, что делать с этим идиотом, может, вы что подсоветуете? Кажется, удавила бы собственными руками. Бросить страну на два года, аки Ричард Львиное Сердце – и вперед, галопом по Европам! Так у Ричарда той Англии было миллион человек (да и то, когда...), а здесь...

Полковник осмотрел строгим военным взглядом бывшего царя, а затем осторожно предложил:

– Государыня, помнится мне, что Петр Лексеич страх как жаждал уехать в Голландию, дабы строить там корабли. Пущай едет. И пройдоху Меньшикова с собой забирает. Да и Лефорта тоже. Если Зотов Аникита вам не нужен, пусть тоже едет. Таково мое скромное мнение.

– Полковник! Граф! Побойтесь бога! Над нами в Европе смеются. А так – хохотать зачнут.

Андрей Константинович развел руками:

– Ну, если вам смех Европы важнее спокойствия России...

– Не надо! Пусть едет! И дружков-пьяниц своих забирает с собой. Но учти, Петруша, – денег не получишь ни копейки! Что заработаешь на верфи – все твое. Хошь в аустерии спускай, а хошь – в кирку неси. Бояре! Кто чего сказать хочет?

Никто из бояр не шевельнулся. Более задницей, чем умом понимали, что нельзя Петра оставлять в России. Или в изгнание, или на небеса. Но сколь ни жестока была Софья, на убийство родного брата она не пойдет. Значит – изгнание. Да будет так!

Два дюжих молодца из команды Эрнесто Че Гевары встали по бокам Петра, дабы совершить ритуальное «Banish from Sanctuary» [27]. Он опустил голову и пробасил:

– Сонь, а может... мож... я город на севере построю? Для России?

– Построишь, – кротко ответила сестра, – только потом мне придется твой город штурмом брать. Двое суток тебе на сборы, и чтоб в конце седмицы и духу твоего на Руси не было. Ты ж корабли строить хотел! На кой тебе город?

Долговязый, нескладный, он постоял еще немного, но затем подчинился. Сопровождаемый Ревенантами покинул палату, чтобы исчезнуть навсегда из Москвы, России и истории русского государства.

Смазанные деревянным маслом тяжелые створки закрылись, и палату обуяла тишина. Затем распахнулась дверца висевших за троном на стене часов, высунулась кукушка и богатырским ревом объявила, что у мира час до полуночи.

– Что ж, бояре, – прикрыв ладонью рот, зевнула Софья, – время нынче позднее, пора нам на боковую.

Тихо опустела зала. Только остался сидеть в своем кресле полковник, да премьер-министр постукивал кончиками пальцев по дубовой столешнице. Софья недовольно посмотрела на них:

– В чем дело, господа? Опять какие-то проблемы? До завтра никак не подождем?

– Некуда больше ждать, Софья Алексеевна, – внимательно уставился ей в глаза Андрей Константинович, – надо курс выбирать.

– Какой еще курс? – удивилась царица. – Вы меня начинаете пугать. Объяснитесь же!

Вместо ответа Волков расстегнул на груди рубашку, достал оттуда цепочку с хризолитом и легонько щелкнул по камню ногтем указательного пальца. Посреди круглого стола началось пучиться, вздыматься и отливать синевой. Свечи в шандалах и канделябрах принялись мерцать.

– О Господи! – выдохнула Софья.

В Портале возник контур человеческой фигуры, сначала прозрачный, а затем внезапно потерявший эту прозрачность. Спустя десять секунд Хранитель собственной персоной спрыгнул со стола и легко поклонился в сторону правительницы.

– Отлично! – удовлетворенно произнес он. – Определенно, товарищи, вам можно доверять самые сложные дела. Добрый вечер, Софья Алексеевна!

Та лишь хватала широко раскрытым ртом воздух. Хранитель метнул в этот самый рот небольшой серебристый шарик. Попал.

– Антишоковое, – пояснил он Ростиславу с Андреем Константиновичем, – хватайте ее и за мной!

– Но Семен! – возмутился вдруг Ростислав. – Это ведь женщина!

– Хайсан-хопсан! – выругался Хранитель голосом Ливанова, схватил царицу рукой под колени, взвалил на плечо и строго посмотрел на своих помощников.

Те пожали плечами, запрыгнули на стол и по одному скрылись в Портале.

– Стеречь строго, наблюдать! – рявкнул верзила Ревенантам и шагнул следом.

Глава 21. Унтерзонне. 265.

Объяснение в любви

Софье снилось детство. Маленькая девочка в нелепом кокошнике скачет по двору детинца, прыгая через лужи и ступеньки парадной лестницы. Широко раскрытые глаза смеются вместе со ртом, глядя на проказы домашних карлиц. Подходит в светлых одеждах отец Сименон и ведет ее на занятия грамотой и цифирью. Грустная улыбка больной матери, царевны Марии Ильиничны. Смерть мамы. Недобрые глаза мачехи, взятой чуть ли не от сохи. Злые и завидные глаза Нарышкиных, глядящие с ненавистью из каждого потайника и чулана. Снова змеиный взгляд Медведихи [28]...