Колодезь Иакова, стр. 16
Это сообщение всех огорчило, но не удивило. Уже в течение четырех месяцев здоровье Кохбаса вызывало серьезные опасения.
Его обычное переутомление казалось пустяком по сравнению с той нагрузкой, что легла на его плечи во время сбора винограда.
Пять недель он не спал, проводя дни в виноградниках, а ночи в погребах и лабораториях. Потом, когда над всеми проектами, всеми надеждами нависла угроза, он один сумел скрыть свое отчаяние.
Теперь тучи рассеялись. Поддерживавшую его во все время борьбы горячечную напряженность сменил полный упадок сил.
Он даже не противился этому. Казалось, он душой и телом отдался какой-то своей тайной скорби.
После спектакля пили пунш. Затем все разошлись по своим комнатам.
Агарь дочитывала какую-то книгу, когда в дверь постучали.
Вошла Генриетта:
– Я вам не помешала?
Вместо ответа Агарь указала ей на стул. Обе женщины обменялись взглядом.
– Я от Исаака Кохбаса, – произнесла наконец Генриетта Вейль.
– Как он себя чувствует?
– Ида Иокай думает, что он протянет не больше месяца.
Ида Иокай, доктор колонии, была полной рыжей женщиной. Университет она окончила в Монпелье.
– Может быть, Ида Иокай ошибается, – прошептала чуть побледневшая Агарь.
Генриетта Вейль отрицательно покачала головой.
– Ида Иокай не ошибается. Вы знаете это так же хорошо, как и я.
– В самом деле? – сказала Агарь, стараясь не опускать глаза. – Откуда мне это знать?
– Сказать вам?
Агарь ничего не ответила.
– Как видите, мы обе гораздо лучше Иды Иокай знаем, отчего умирает Исаак Кохбас.
– В чем дело? – пробормотала молодая женщина. – Я не понимаю, что вы хотите этим сказать?
– Неужели вы не поняли, что он любит вас? – сурово произнесла Генриетта Вейль.
Нежность обезоруживала Агарь. Угроза же толкала к борьбе.
Она пристально посмотрела на Генриетту:
– Ну и что же?
– Как?
– Ну и что же? Чем я могу помочь?
– Чем вы можете помочь? Да… просто утешить его в горе…
– Вы думаете? – сказала Агарь и горько рассмеялась. Не открылась ли ей обезоруживающе простая мысль старой девы? Женщина, столько раз продававшая свое тело, теперь заставляет себя просить.
Но Генриетта Вейль с упорством, свойственным ее характеру, докончила фразу:
– Да, если вы согласитесь стать его женой, я уверена, слышите ли вы, что он будет спасен.
– Мне, – сказала Агарь, – выйти за него замуж! Мне быть женой Исаака Кохбаса!… А если я откажу?
– Откажете? Вы не имеете права!
– Хотела бы я знать почему? Разве я здесь не свободна?
– Нет, – жестко произнесла Генриетта Вейль, – нет, вы не свободны. Или, скорее, вы свободны только для того, чтобы делать добро. Ваша свобода кончается там, где начинаются интересы наших братьев. Слушайте, пришло время все выяснить. Спросите, спросите себя, зачем вы приехали в «Колодезь Иакова»? Если это для вас пристанище, где вы собираетесь провести дни во имя себя самой, то скажите мне и я больше не буду настаивать. Но тогда, сделайте уж одолжение, не беспокойте меня больше вашей лживой любовью к Ветхому Завету. И не принимайте трогательный вид, упоминая об Эсфири, Рахили и Юдифи. Они, чтобы спасти своих, отдали себя варварам. А о чем просят вас? Вернуть жизнь нашему благодетелю, бедному человеку, умирающему от любви и уважения к вам. Вам вечно будет благодарна колония, вас всю жизнь будут благословлять. Если же нет, вы будете виновницей нашей гибели, ибо за шесть месяцев вы должны были понять, что никто не может заменить Исаака Кохбаса. С его смертью все распадется. Неужели вы не понимаете того, о чем я говорю? Неужели не чувствуете нравственного долга, повелевающего вам согласиться?
– Исаак Кохбас! – сказала Агарь и покачала головой. Несомненно, образ маленького кривоногого человека встал перед ее глазами. – А если я соглашусь на то, о чем вы меня просите?
– Он будет жить, клянусь вам, и всякий будет благословлять вас.
В возбуждении Генриетта Вейль взяла ее за руку, но Агарь отстранилась.
– Если я соглашусь, то не потому, что меня к этому принудили. Я всегда действую только по собственной воле. Я не хочу ничьей благодарности!
Она болезненно усмехнулась.
– Все равно, – прошептала она, – я думала, что с такого рода самопожертвованием покончено.
– Агарь! – воскликнула дрожащим от счастья голосом Генриетта. – Вы, значит, согласны?!
– Да, – повторила Агарь, – согласна!
VIII
Спустя две недели с большой торжественностью была отпразднована свадьба Исаака Кохбаса и Агарь Мозес. Кохбас и Генриетта Вейль отлично обошлись бы без благих наставлений наплузского раввина, отсталого, ворчливого старика, никогда не упускавшего случая, чтобы заклеймить ересь своих соседей-колонистов. Но Агарь настояла на том, чтобы его пригласили и целиком выполнили древний обычай.
В день венчания все залы украсили пальмами и миртами. Жители «Колодезя Иакова» надели праздничные одежды.
Странное, немного жуткое впечатление производили их европейские, абсолютно черные платья на фоне белых драпировок и зеленеющих пальм. Шел дождь. Яростно завывал ветер, задувая пламя тускло мерцающих свечей и сотрясая стены домов. Сверкающие зигзаги молнии пронзали нависшие над Гаризимом тучи.
Но, несмотря на такие дурные предзнаменования, радость светилась на лицах у всех. Кохбас сиял. В нем нельзя было узнать человека, уже стоявшего одной ногой в могиле. Взглядом, полным счастья, смотрел он украдкой на Агарь. Как она была хороша!
Казалось только, что бледность супруга перешла к ней.
Приветствие, произнесенное Генриеттой Вейль, было изумительным. Ничего подобного еще не было за века оглашения свадебных речей. В ее мыслях стройно переплелись и «Талмуд», и «Этика», и «Капитал». В растроганных, прочувствованных словах описала она жизнь Кохбаса, тут же восхваляя деятельность Агари со времени прибытия ее в «Колодезь Иакова». Но слава, приобретенная за несколько месяцев молодой женщиной, говорила сама за себя. Этот союз Генриетта Вейль приветствовала как залог будущего расцвета колонии. Кончила она среди грома аплодисментов, во всеуслышание объявив, что наступает новая счастливая эра: утром из Бейрута прибыл чек на две тысячи египетских лир – плата за проданное французским войскам вино. Затем следовал банкет. Около трех часов, когда обед уже подходил к концу, Кохбас по знаку, сделанному ему Агарью, встал.
– Моя жена и я, – сказал он, – от глубины души благодарим вас, друзья. Выказав столько любви, столько доверия к нам, вы знали, что не имеете дело с неблагодарными. Все, что будет в моих силах… все, что она… – Счастье, волнение мешали ему продолжать. Аплодисменты выручили его. И когда они с Агарью покинули зал, им вдогонку неслось громкое «браво».
Генриетта проводила молодую женщину в ее комнату, где последняя поспешно переоделась в дорожный костюм, тот самый, из Каиффы, только ставший еще проще, еще строже.
В коридоре слышались лихорадочные шаги уже готового Кохбаса.
Вся нежность, в течение пятидесяти лет самой противоестественной жизни копившаяся в сердце Генриетты, этой умной, благородной женщины, теперь вылилась наружу.
– Ах, дитя мое, моя дорогая малютка, как я счастлива! Вы видели радость всех окружающих. Но я не могу ею насладиться, пока вы не поклянетесь, что сами ее разделяете.
Агарь поклялась. Может быть, она была искренна, а может, принадлежала к тем тонким натурам, которые предпочитают дать ложную клятву, но не нарушить покой близких.
У ворот колонии уже ждал автомобиль.
В него положили чемоданы Агари и Кохбаса. Оба расцеловались с Генриеттой Вейль.
– До скорого свидания, – закричала она, когда автомобиль тронулся. – Подумайте обо мне на горе Сиона.
Перед самой свадьбой Кохбас решился спросить у Агари, что доставило бы ей наибольшее удовольствие?
– Видеть Иерусалим, – ответила она.
Он, конечно, согласился. Но так как для этого удивительнейшего человека долг был превыше всего, даже если речь шла об Агари, он решил во время этого путешествия произвести ревизию Верхней Галилеи.