Атлантида, стр. 48

— Крепись, Танит-Зерга! Вон колодец!

Она отдернула покрывало, и я увидел ее несчастное, полное страха лицо.

— Тем лучше, — прошептала она. — Тем лучше, потому что иначе…

Она не могла докончить.

Последний километр мы почти бежали. Уже была видна черная дыра — отверстие колодца.

Наконец, мы дошли…

Колодец высох…

Странное чувство, когда умираешь от жажды. Сначала страдания невыносимы. Потом они ослабевают. Постепенно нервы становятся нечувствительными. В голове начинают роиться, словно москиты, воспоминания о самых незначительных событиях жизни. Мне пришло на память сочинение по истории, которое я писал на вступительном экзамене в Сен-Сирское училище: «Сражение при Маренго». Я упорно повторял: «Я написал тогда, что батарея, обнаруженная Мармоном в тот момент, когда Келлерман скомандовал атаку, состояла из восемнадцати пушек… А между тем, я хорошо помню теперь, что там было только двенадцать.

Я уверен — только двенадцать».

И снова повторил:

«Двенадцать пушек!»

И впал в состояние спячки.

Я очнулся от ощущения, словно мне приложили ко лбу кусок раскаленного железа. Я открыл галаза. Надо мною, низко наклонив ко мне лицо, стояла Танит-Зерга. Чувство ожога мне причинила ее рука.

— Вставай, — сказала она. — Пойдем.

— Идти, Танит-Зерга? Пустыня — в огне, а солнце — в зените. Ведь теперь полдень.

— Пойдем, — повторила она.

Я понял, что она бредила.

Она стояла, выпрямившись во весь рост; ее хаик соскользнул на землю. На нем, свернувшись в кружок, спал Гале.

С непокрытой головой, не думая о страшных солнечных лучах, она повторяла:

— Пойдем!

Я пришел немного в себя.

— Накрой голову, Танит-Зерга. Накрой голову.

— Пойдем, — снова повторила она. — Пойдем. Вон — Гао, совсем близко, я его чувствую. Я хочу увидеть Гао!

Я заставил ее сесть рядом со мной, в тени скалы.

Я видел, что она совершенно обессилела. Охватившая меня бесконечная жалость вернула мне рассудок.

— Гао вон там, совсем близко, неправда ли? — спрашивала она.

И в ее блестящих глазах мелькала мольба.

— Да, девочка, да, моя милая девочка… Гао близко. Но, ради бога, ложись. Солнце может тебя убить.

— О, Гао, Гао! Я знала, — твердила она, — я знала, что увижу Гао.

Приподнявшись с земли, она уселась, вытянув ноги. Ее маленькие, пылавшие, как огонь, руки стиснули мои пальцы.

— Послушай! Я должна тебе объяснить, почему я знала, что снова увижу Гао.

— Танит-Зерга, успокойся… Успокойся, моя маленькая девочка…

— Нет, я должна тебе объяснить… Это было очень давно, на берегу реки, «где много воды», в Гао… ну, словом, в деревне, где царствовал мой отец… И вот, однажды, в праздничный день, изнутри страны пришел старый колдун, одетый в звериные шкуры и перья, в маске и заостренном колпаке, с кастаньетами в руках и двумя кобрами в мешке.

На деревенской площади, среди окруживших его кольцом жителей, он проплясал буссадиллу. Я стояла в первом ряду, и так как на мне было ожерелье из розовых турмалинов, то он понял, что перед ним — дочь одного из сонрайских вождей. И он стал мне говорить о прошлом, о великом Мандингском царстве, которым, правили мои предки, о наших врагах, свирепых кунтах, и о многом другом. Потом он мне сказал…

«— Успокойся, девочка.

«Потом он мне сказал: „Не тревожься. Ты переживешь, может быть, злое время, но зато настанет день, когда ты увидишь, как на горизонте засверкает Гао,. но не подневольный и павший до степени ничтожного негритянского поселка, а великолепный прежний Гао; ты увидишь великую столицу чернокожих, новый, возрожденный Гао, с семибашенной мечетью и четырнадцатью бирюзовыми куполами, с домами и каменными дворами, с водометами и обильно орошенными садами, в которых будут качаться большие, красные и белые цветы… И тот день возвратит тебе свободу и царство“.

Танит-Зерга вскочила на ноги. Над нашими головами, вокруг нас, повсюду кругом, — солнце трещало над хамадой, накалившейся добела.

Вдруг девушка протянула вперед руку и испустила страшный крик:

— Гао! Вон Гао!

Я посмотрел, куда она указывала.

— Гао, — повторяла она. — О, я знала это. Вон деревья и фонтаны, купола и башни, пальмы и большие цветы, красные и белые… Гао!..

На горизонте, весь в пламени, действительно, вставал, словно чудовищная радуга, фантастический город, громоздя на небе свои многоэтажные разноцветные здания. К пожиравшей нас горячке присоединился жестокий мираж, еще более разжигавший наш внутренний огонь.

— Гао! — закричал я. — Гао!

Но в то же мгновенье я испутил другой крик — ужаса и горя. Я почувствовал, как бессильно разжимались в моей руке худенькие пальцы Танит-Зерги. Я едва успел подхватить девушку, чтобы положить ее на землю и услышать ее последние, еле внятные слова:

— «И тот день принесет тебе освобождение. Он возвратит тебе свободу и царство».

Через несколько часов, при помощи ножа, которым, два дня тому назад, Танит-Зерга потрошила убитую газель, я вырыл для нее в песке, у подножья скалы, где она скончалась, яму для вечного сна.

Когда все было готово, я захотел взглянуть еще раз на дорогие черты — и лишился на несколько секунд сознания…

Я быстро накинул белый хаик на смуглое лицо покойницы и опустил тело в могилу.

Но я забыл о Гале.

Все время, пока я был занят своим печальным делом, мангуст не сводил с меня своего взгляда. Когда на хаик посыпались первые горсти песку, он испустил пронзительный вопль. Я посмотрел на него, встретился с его налитыми кровью глазами и почувствовал, что он готов на меня броситься.

— Гале! — позвал я его. умоляющим голосом и хотел погладить.

Он укусил мне руку и, прыгнув в яму, принялся яростно раскидывать песок.

Три раза я тщетно пытался его отогнать, но потом понял, что если мне это даже и удастся, то он, все равно, останется на могиле и откопает труп.

Мой карабин лежал у моих ног. Звук выстрела разбудил громовое эхо беспредельной пустыни. Минуту спустя, Гале обхватив шею своей госпожи, как он это неоднократно делал, также уснул вечным сном.

Когда на поверхности земли вырос небольшой холмик утоптанного песка, я встал, покачиваясь, на ноги и пошел куда глаза глядят, вглубь пустыни, по направлению на юг.

XX. КРУГ СОМКНУЛСЯ

В глубине уэда Мия, в том месте, где завыл шакал в ту ночь, когда Сент-Ави мне сказал, что он убил Моранжа, снова завыл (может быть, тот самый) шакал.

Я тотчас же почувствовал, что в эту ночь должно свершиться неизбежное…

Мы сидели в этот вечер, как и прежде, на самодельной веранде, пристроенной сбоку нашей столовой. Известковый пол, перила из крестообразно расположенных круглых палок, четыре балки, поддерживавшие крышу из стеблей гальфы, — вот и все, к чему сводилось это сооружение.

Я уже говорил, что с этого балкона открывался широкий вид на пустыню. Окончив свой рассказ, Сент-Ави встал, подошел к барьеру и облокотился на него обеими руками.

Я последовал за ним.

— Что же дальше? — спросил я.

Он посмотрел на меня.

— Что дальше? Тебе, я думаю, небезызвестен рассказ всех газет о том, как харка 64 капитана Эймара нашла меня умирающим от голода и жажды в стране ауэлимиденов и привезла в Тимбукту. Целый месяц я лежал в злой горячке. Я никогда не мог узнать, о чем я говорил в бреду. Ты сам понимаешь, что офицеры в Тимбукту не стали мне это повторять. Когда я им поведал о своих приключениях в той форме, в какой они описаны в отчете об экспедиции Моранжа и Сент-Ави, я понял, видя холодную сдержанность, с какою они слушали мое повествование, что изложенная мною официальная версия значительно разнилась от тех подробностей, о которых я упоминал в своем беспамятстве.

Но по поводу этого разногласия от меня не потребовали никаких дальнейших объяснений. Было решено считать установленным, что капитан Моранж умер от солнечного удара и был мною погребен на берегу уэда Тархита, в трех переходах от Тимиссао. Все чувствовали, что в моем рассказе были пробелы. Догадывались, без сомнения, о какой-то таинственной драме. Но доказательств не было никаких, а когда убедились окончательно в полной невозможности их получить, то предпочли это дело замять, чтобы не превращать его в бесполезный скандал. Теперь все подробности этой истории тебе известны так же хорошо, как и мне.