Похититель душ, стр. 25

Но он уже отошел достаточно далеко и не видел моих отчаянных жестов. Я не могла позвать его, это было бы неслыханно для женщины в моем положении, в особенности в такой день. «Подожди! – хотелось крикнуть мне. – Вернись ко мне, мой молочный сын, нам нужно поговорить». Но было слишком поздно, я снова стала песчинкой в толпе зевак, глядящих вслед нашему правителю, пока он направлялся к исповедальне.

Я с волнением наблюдала за тем, как милорд и монсеньор чужестранец прошли в переднюю часть собора. Когда они оказались в конце очереди тех, кто хотел получить отпущение грехов, люди расступились, пропуская его вперед, но он махнул рукой, чтобы все оставались на своих местах. Прихожане: простые крестьяне и деревенские жители – с сомнением топтались на месте, не зная, что делать. А вдруг их накажут за то, что они прошли впереди своего милорда?

Наконец, словно поняв их сомнения, Жиль де Ре обратился к ним.

– Возвращайтесь на свои места, – сказал он, и его голос прозвучал устало, без столь характерных для него командных интонаций. – Я подожду с вами и покаюсь в своих грехах, когда подойдет моя очередь.

Среди собравшихся прокатилась волна шепота – никто из его предков никогда не выказывал такого уважения своим подданным. Отец Жиля, Ги де Лаваль, прославился дурным обращением со священнослужителями, но даже милорд и был ребенком по сравнению со своим тестем Жаном де Краоном. Осмелюсь сказать, что и ежедневного отпущения грехов (без всяких условий) не хватило бы, чтобы спасти его дурную душу.

Я часто жалею, что так и не нашла в себе смелости сделать ему публичный выговор до того, как он умер; положение, которое я занимала в семье, давало мне определенные права, а старик и так никогда меня не любил. Его преосвященство считал Жана де Краона деспотом и наверняка тайно радовался, что тестю Ги де Лаваля пришлось совершить свое путешествие в загробную жизнь под омерзительную какофонию, поскольку более приятной райской музыки он не заслужил.

Но в этот самый священный из священных дней Жиль де Ре – внук, сын и сам отец, хотя сегодня его дочери нигде не было видно, – не последовал за своими предками. Он со смирением ждал среди простых людей своей очереди получить отпущение грехов. Трудно найти слова, чтобы описать чувства, охватившие всех, кто находился в соборе, когда внушавший всем страх и благоговение правитель Шантосе, Машекуля и прочих земель сидел рядом со своими трепещущими слугами, дожидаясь, когда ему представится возможность признаться в своих грехах представителю Бога. Я опасалась, что те, кто оказался перед ним, постараются как можно быстрее освободить место в исповедальне, чтобы не заставлять его ждать, и получат лишь частичное отпущение – я представила себе, как слова этих несчастных срываются с их губ, точно стая разъяренных пчел.

Но Жиль не выказывал нетерпения и не казался слишком взволнованным, он был мрачен и словно отягощен невероятным грузом, лежащим у него на плечах. Когда наконец подошла его очередь, он зашел в исповедальню, а монсеньор Ферьер занял свое место по другую сторону экрана. Прошло довольно много времени, прежде чем они появились снова; милорд был бледен, а на лице монсеньора застыло очень серьезное выражение. Наказание он получил короткое и простое, но всем известно, что грехи благородных аристократов прощаются быстрее, чем грехи тех, кто им служит. Или они совершают такие проступки, что расплата за них может быть только символической. В любом случае Жиль де Ре провел на коленях совсем немного времени, затем он поднялся и подошел к брату Симону Луазелю, чтобы причаститься. Он опустился на колени и не сводил взгляда со своих сложенных рук.

Жан де Малеструа мужественно и холодно наблюдал за тем, как Луазель положил облатку на язык маршала Франции. На лице епископа застыло жесткое выражение, которое появляется крайне редко. Он был умным человеком, когда это требовалось, и часто выказывал презрение тем, кого ему удавалось перехитрить, но я не часто видела на его лице такое возмущение. Мне стало интересно, о чем он думает.

Я решила задать ему этот вопрос позже, когда волнения непростого дня немного поутихнут.

Однако этого не произошло.

Глава 8

Я успешно доставила в школу танцев туфли с металлическими подковками для дочери, а когда вернулась за свой стол, там меня поджидала записка. Мелким неровным почерком Фреда было написано имя, которое сопровождали слова: «Адвокат Эллен Лидс». Первое слово он подчеркнул.

Я посмотрела на телефон: огонек оставленных сообщений не горел. По какой-то причине адвокат сразу же обратился к Фреду.

Как только я вошла в его кабинет, он сразу сказал:

– Похоже, у тебя возникла небольшая проблема, Дунбар. Адвокат недавно позвонил и сказал, что его клиентка больше не будет ни с кем разговаривать. Он даже грозился подать на тебя в суд «после того, как мы поймаем настоящего преступника», как он выразился. Почему ты мне не сказала, что подозреваешь мать?

Я промолчала.

– Говори, – потребовал Фред.

Я рассказала о показаниях миссис Поульсен, а потом объяснила недостаточность алиби Эллен Лидс.

– Ее бывший муж был рассержен, когда уходил из участка. Он холодно со мной распрощался и поспешно удалился. Судя по всему, они сохранили приличные отношения, и Дэниел Лидс рассказал бывшей жене о моих подозрениях.

– Возможно, он задает себе такие же вопросы, – предположил Фред.

– Я так не думаю. Он защищал ее весьма энергично. – Тут я решила сесть. – Но вот что я вам скажу. Еще совсем недавно я была готова надеть на нее наручники. Но теперь у меня возникли сомнения. Что-то здесь не так.

– Например? У тебя есть свидетель, утверждающий, что ребенок садился в машину матери, а она не может объяснить, где находилась в это время.

– Да, я знаю. Но Эллен Лидс не подходит по типу.

– Перестань, Лени. Посмотри бесстрастно на те улики, которые удалось собрать. Ведь мы именно так принимаем здесь решения, верно?

– Я знаю, знаю. Но пожилая леди… Я не уверена в ее показаниях.

– Она выжила из ума?

– Нет, вовсе нет. Она вела со мной вполне разумный разговор. Но тут есть другие моменты. Милая леди, которая охотно сует нос в чужие дела, и с весьма убедительной внешностью. Самый подходящий свидетель, если не считать возраста. Боюсь, что адвокат легко сумеет с ней расправиться.

– Если до этого дойдет.

Мне показалось, что я знаю, о чем он сейчас думает. Судя по быстроте, с которой развиваются события, свидетельница будет к этому времени мертва.

– Она принимает какие-нибудь лекарства? – спросил Фред.

– Я не спрашивала.

– А почему?

– Пыталась завязать с ней хорошие отношения. Пожилым леди не задают подобных вопросов сразу. Боюсь, она посчитала бы такой вопрос невежливым. Вроде бы я ей понравилась, вопрос лишь в том, насколько она мне верит.

– Ты имеешь право, работая в интересах налогоплательщиков, быть не слишком вежливой. Более того, именно на это они и рассчитывают. Позвони ей и задай те вопросы, которые обязательно задаст адвокат защиты.

– Если она принимает какие-то сильные лекарства, то у меня останется только куртка. И что мне тогда делать?

– Понятия не имею. Я всего лишь надзираю. Решать проблему должна ты, детектив.

– Ну так надзирайте. Скажите мне, что я должна делать.

Казалось, Фред только этого и ждал.

– Возможно, у меня есть кое-что, позволяющее тебе двинуться дальше. – Он повернулся в своем крутящемся кресле и вытащил из ящика стола картонную коробку. Потом развернулся обратно и поставил коробку на стол.

На стенке коробки было написано: «ДОННОЛЛИ». Волынки с похорон вновь взвыли в моей голове.

– О Господи.

В последние недели своей жизни, перед тем как сердце Терри Доннолли не выдержало, он казался чем-то угнетенным и постоянно говорил о необходимости отставки.

– Я больше не могу это выносить, – повторял он, когда кто-то из нас начинал задавать ему вопросы.