Похититель душ, стр. 104

Я повернулась к Эскобару.

– Он очень редко покидает дом, бывали случаи, когда по нескольку дней не выходил.

– Лени, успокойся. Он слуга. Скорее всего, он просто поехал за молоком.

– Сегодня утром в дом доставили продукты. Приезжал фургон бакалейщика, помнишь?

– Возможно, он что-нибудь забыл.

– Нам нужно связаться с нашими ребятами возле студии, пусть будут наготове.

Эскобар так и сделал. Он описал машину и внешность слуги. Я слышала, как он говорит:

– От пяти футов и восьми дюймов до пяти футов и десяти дюймов, белый или светлокожий латиноамериканец, худощавый…

– Дерьмо, – услышала я собственный шепот. – Подожди минутку.

Затем я вновь услышала голос Эскобара, пробившийся сквозь туман.

– Они говорят, что человек, соответствующий этому описанию, вышел из студии, как раз когда у них была смена. Доставил продукты и уехал.

Глава 31

В пятницу, 14 октября, заседания суда не было. За сырыми стенами аббатства, которое мы делили с царствующей здесь плесенью, сияло невероятно голубое октябрьское небо, усеянное пухлыми облаками – они проплывут мимо, не уронив ни капли дождя, но на глаза навернутся слезы, вызванные лицезрением их красоты. Я спешила по своим делам через площадь и вдруг остановилась и взглянула на небо. Солнечное тепло, точно ласковые пальцы Бога, коснулось моей кожи. Одной рукой я сняла апостольник и покров и подставила волосы лучам.

Никто в толпе не обратил на меня ни малейшего внимания, когда я пошла дальше, так и не покрыв головы. Все собрались вокруг глашатая, чтобы послушать яркую, сильно приукрашенную историю отлучения Жиля де Ре от Церкви. Я остановилась в задних рядах, зная, что все глаза устремлены вперед, и подслушала, что рассказал мужчина, который только что перешел от другой такой же группы.

Кости, сказал он. И черепа. Нашли новые черепа. Сорок девять черепов упоминается в обвинении, зачитанном накануне, но предположительно они были уничтожены. Тогда ему эта цифра показалась невероятной, недоступной пониманию.

Но вот говорят, что нашли еще. И они не уничтожены.

Его дверь была открыта, когда я вошла в комнату; я не стала подбирать юбки, и их шорох сообщил ему о моем присутствии.

– А, Жильметта…

Я уже давно должна была предъявить отчет о расходах монастыря, поэтому кое-как составила его тем утром, а сейчас с грохотом шлепнула на стол. Епископ удивленно отшатнулся назад.

– Это правда? – спросила я. – В Шантосе нашли новые кости и черепа?

Он не стал отвечать мне сразу, лишь с любопытством взглянул на меня.

– Ваши волосы. Они не прикрыты.

– Это все из-за ветра, – заявила я. – Так как насчет слухов про кости и черепа? Люди на площади ни о чем другом говорить не могут. Это правда?

Жан де Малеструа помолчал немного и кивнул.

– Их нашли в его личных апартаментах в Шантосе и Машекуле. Они были хорошо спрятаны, скорее всего, его сообщники так спешили, что просто о них забыли. Но их немного – не столько, сколько пропало детей. Интересно, сколько же еще костей они успели унести?

– Я хочу на них посмотреть.

В его голосе прозвучало едва заметное колебание.

– Нет.

– Ваше преосвященство…

– Нет, – повторил он. – Я запрещаю.

– Жан, прошу вас…

– Я не могу вам это позволить. Мое положение судьи в данном процессе будет скомпрометировано таким обращением с уликами.

– Неужели ваше положение для вас важнее, чем боль моего сердца, которую я не могу унять?

– Задавая этот вопрос, вы используете нечестный прием. Я удивлен, сестра; мне казалось, вы выше таких вещей.

Я сделала шаг назад, его слова смутили меня и больно укололи. После его последнего заявления мне было нечего сказать. Потому что в любом случае я совершала грех. И я решила, что вполне могу себе это позволить.

Я вернулась в свою комнатку и вытащила чемодан, где лежало то, что осталось от моей прежней жизни. Платья, к сожалению, вышли из моды и пострадали от плесени. И я не могла даже представить себе, что надену какое-нибудь из них. Придется поискать что-то другое, однако я понимала, что в аббатстве мне вряд ли удастся что-нибудь найти, не вызвав ненужных подозрений.

Лагеря вокруг дворца стали еще больше, потому что новости о процессе распространялись по окрестностям быстро. Окраины Нанта перестали быть просто фермами, зарослями деревьев с встречающимися тут и там маленькими домиками. Они превратились в город палаток и временных сараюшек, где жили крестьяне, заинтересованные судом над великим Жилем де Ре. Я нашла мадам ле Барбье в одной из более благоустроенных частей лагеря. Она сидела с куском сыра и чашкой вина в руках и не сразу узнала меня без покрова. Но уже в следующее мгновение улыбнулась, чему я несказанно обрадовалась.

– Матушка Жильметта, как я рада я вас видеть, – сказала она, слегка поклонившись.

– А я вас, мадам.

– Прошу вас, присоединяйтесь ко мне. – Она протянула мне кусок сыра.

Я не слишком проголодалась, но решила не обижать ее отказом. Я отломила маленький кусочек и отдала остальное ей.

Взглянув на нее, я заметила, что лицо у нее уже не такое изможденное, а одежда не висит, точно на вешалке; мадам ле Барбье выглядела гораздо свежее. Хотя я завидовала тому, что ей удалось немного прийти в себя, я сказала:

– Мне кажется, вы чувствуете себя немного лучше, да и настроение у вас, похоже, несколько исправилось, мадам. Меня это радует.

– Я счастлива, что суд наконец состоялся, – потребовалось много времени, чтобы его начать. Я знаю, он не вернет мне сына, но справедливость восторжествует, и это позволит мне обрести мир – в какой-то степени.

Мир. Пока она не сказала об этом, я не понимала, как же сильно я сама хотела его обрести.

Она задумчиво жевала, глядя на меня.

– Вы сняли покров.

– Да. – Я знала, что нет необходимости говорить ей, что покров сорвал ветер. – На время. И именно по этой причине я пришла к вам.

Она принялась рыться в своих чемоданах, отбрасывая в сторону юбки, блузки и платья, словно они были тряпками, а не драгоценностью, коей я была столько времени лишена. Я отказалась от всего этого не по собственной воле и, глядя на обычную одежду, теперь испытывала боль, которой не могла найти названия. Я удивленно смотрела на мадам ле Барбье, когда она достала сначала одно платье, потом другое, приложила их ко мне, проверяя, подчеркивают или, наоборот, скрывают они мои естественные черты. Годится ли данный фасон для моей фигуры? Я уже успела забыть, что у меня есть фигура и ее можно подчеркивать одеждой.

Я вышла из ее палатки в своем плаще, но под ним было не бесформенное монашеское облачение, а простое платье из гладкой синей ткани. Мне нестерпимо хотелось посмотреть на себя в зеркало, потому что непритязательный наряд казался роскошным.

Я прошла сквозь толпу, и никто не обратил на меня внимания – мой бунт и грех непослушания скрывались под широкими складками плаща.

Достав покров, я водрузила его на голову, и неожиданно его тяжесть показалась мне невыносимой, но я все стерпела. Я молча шагала по дворцу с таким решительным видом, что никто не осмелился бы спросить, что я тут делаю. Каждый, кто бросит на меня взгляд, подумает, что я выполняю важное поручение и меня нельзя останавливать.

Как же здесь красиво, как не похоже на аббатство с его темными каменными стенами и атмосферой святости. Хотя епископ жил во дворце, он иногда играл роль советника, которого должны окружать красивые вещи, предметы, каждый день напоминающие о важности того, что он делает. Тем не менее внутреннее убранство дворца не идет ни в какое сравнение с роскошью, привычной милорду Жилю.

Когда я сказала стражнику у двери в личные апартаменты милорда, что у меня записка от Жана де Малеструа, он не стал задавать вопросов. На протяжении нескольких недель все видели, что я молча следую позади епископа, и никто не усомнился в моих словах. Я напустила на себя скромный и набожный вид и прошептала, что Жан де Малеструа поручил мне утешить милорда де Ре в тяжелый час его жизни. Я поспешно зажала четки между ладонями и предложила стражнику помолиться вместе со мной за погибшую душу милорда. Он пропустил меня, думаю, чтобы поскорее избавиться от неприятного ощущения, которое вызвало у него мое религиозное рвение.