Цветы на нашем пепле, стр. 71

Она хотела сказать об этом Харрулу и уже подыскивала наиболее корректные слова, когда тот сам развеял ее заблуждение:

– Служители касты знахарей посоветовали Шиан воздержаться от родов, открыв нам, что и в дальнейшем наши дети не будут доживать до стадии закукливания. Точнее – мои. Шиан могла бы иметь здоровое потомство от другого самца, и я уговаривал ее. Но она любила, да и сейчас любит, только меня, и она не захотела детей ни от кого другого.

Что было делать? Погоревав, мы решили посвятить себя работе… Но учреждения, которое заведовало прибытием и убытием в Окаеанополис работников, в том здании, в котором оно находилось прежде, не оказалось. Теперь это помещение занимала императорская парфюм-галлерея.

Мы обратились в справочные службы, но ее сотрудники смотрели на нас удивленными глазами… Подводный город махаон? Может быть, мы что-то путаем? Подводный город построили маака… Нигде мы не обнаружили никаких следов своего Океанополиса. За то время, которое мы провели наверху, сведения о существовании этого города исчезли изо всех информационных хранилищ. В одном месте нам сказали, что, вроде бы, план строительства подводного города махаон действительно имел место, было даже объявлено о наборе добровольцев, но тем дело и кончилось, ибо для космического проекта императора оказалось достаточно полония, добываемого маака.

– Как же так?! – вырвалось у Наан.

– Единственным подтверждением нашего с Шиан пребывания на дне океана были урны с пеплом наших детей, стоящие у изголовья нашего брачного ложа. В поисках ответов на свои вопросы мы метались около года и понемногу, как я понимаю теперь, сходили с ума. Вскоре я и Шиан решили, что наши воспоминания о пребывании на дне океана – ложь, что они – продукт потрясения, которое мы пережили, потеряв личинок. Идея безумная, но иного объяснения происходящему мы найти не могли, а служители касты знахарей охотно подтверждали такую возможность. Наверное, в конце концов, мы действительно сошли бы с ума, если бы не твой брат. Он сам нашел нас и все объяснил.

– Так что же стряслось на самом деле?!

Дент-Харрул помолчал. Затем заговорил, но не отвечая на вопрос сразу, а начав издалека:

– Лайвару нужны были помощники. А найти в империи бабочек недовольных правлением Лабастьера Первого не так-то легко. Информационные службы о многом умалчивают. Недовольные бесследно исчезают… Только записи императора, хранящиеся в его личной мнемотеке, не подвергаются цензуре, но доступны они одной-единственной бабочке – твоему брату. Лайвар тщательно изучает их, и именно там находит те ниточки, которые приводят его к будущим мятежникам.

Глаза Харрула сузились, и он, погрозив кулаком в небо, мрачно произнес:

– Император еще пожалеет, что затеял с Тараканом эту идиотскую игру.

Прежде эту кличку Наан слышала лишь от самого Лайвара, и сейчас слова Дент-Харрула слегка покоробили ее. Он прочел это в ее взгляде, но оправдываться не стал, лишь пожал плечами и объяснил:

– Прости, но между собой мы называем твоего брата именно так. Мы прозвали его так за цепкость и живучесть, и это прозвище вовсе не оскорбительно…

– Ладно, – перебила его Наан, – не отвлекайся от главного. Что же случилось с подводным городом?

– Проектная ошибка императора. Оказалось, что мы ставили город прямо на залежах радиоактивной руды. Но пока алмазные буры не добрались до нее, это никак не влияло на здоровье подводников. По-видимому, именно я стал первой жертвой. Но я вовремя покинул Океанополис, и облучение отразилось не столько на моем здоровье, сколько на моем потомстве и на моей способности иметь его. А через некоторое время там разразилась повальная эпидемия лучевой болезни: смертоносная радиоактивная пыль, смешиваясь с водой, проникала во все уголки строительства и оседала там навсегда. Продолжать работы стало невозможным.

Подавляющее большинство подводников были неизлечимо больны. И император не стал возиться с горсткой тех, кого еще можно было спасти. Напротив, он эвакуировал на дно тех немногих, кто когда-либо побывал в Океанополисе, а теперь находился на суше, а затем уничтожил город.

– Почему?!

– Потому что память о нем подтверждала бы то, что Внук Бога способен ошибаться и порождала бы в умах ненужный скепсис.

Наан открыла было рот, чтобы задать естественно возникший вопрос, но Дент-Харрул опередил ее:

– Мы с Шиан тоже были обречены. Нас спасла какая-то путаница. Какая-то случайность. Наше убытие из Океанополиса было вызвано беременностью Шиан, формально же срок нашей стажировки не окончился и, по-видимому, мы продолжали числиться там…

Сзади раздался низкий голос Дипт-Шиан, Наан и не заметила, что та вернулась:

– Я простила бы ему и гибель моих личинок, и гибель города, потому что ошибаться могут все, и это была бы наша общая боль, – самка сидела на корточках за спиной Наан, в метре от нее и, говоря, слегка покачивалась взад и вперед. – Мы привыкли к тому, что под его контролем находится буквально все, но на самом деле – нельзя винить его за стихийные бедствия. Однако после того, что он сделал потом… Я мщу ему и за наших товарищей, и за наших детей, и за тысячи других личинок, которые неизвестно куда исчезают из инкубаторов, и за все прочие его преступлениия, о которых мы еще ничего не знаем, как никто, кроме нас, не знает об убийстве жителей Океанополиса… И тебя, «невеста», я ненавижу тоже. Как часть той системы, которую он создал.

Наан не успела возразить ей, потому что из пещеры, щурясь на солнце, вышел Лайвар, и все уставились на него. Его лицо выражало глубокую озабоченность.

– Он хочет говорить с тобой, – матово поблескивающий металлический крюк приподнялся, указывая в направлении Наан. – Не забывай, сестричка: любовь чудовища не имеет цены.

11

Лабастьер Первый, Внук Бога, пленник, сидел на мягкой циновке, привалившись спиной к стеновому покрытию. Руки его были схвачены за запястья металлическими браслетами, а те – цепочками прикованы к стене так, что почти не стесняли его свободы. В то же время снять их самостоятельно он не имел ни малейшего шанса.

Он выглядел усталым, но не измученным. Было очевидно, что Лайвар не пытал его, и Наан почувствовала себя более комфортно: степень ее вины оказалась несколько меньшей, чем она предполагала.

Лабастьер молча смотрел на нее, ожидая, что разговор начнет она. Но сделать это ей было не так-то просто. Некоторая тяжесть на душе у нее все же осталась. Бремя вины за то, что она предала чужую любовь… Его любовь. Ведь и Лайвар говорил ей, что она – единственная самка, которую император любил когда-либо по-настоящему; и она воспользовалась этим… Но она пыталась подавить в себе это ненужное чувство, повторяя про себя слова Лайвара: «Любовь чудовища не имеет цены…»

Пауза затянулась. Наконец Наан, встряхнувшись, спросила о том, что так и не успела толком выяснить у брата:

– Чего они хотят от тебя?

Лабастьер Первый криво усмехнулся:

– Ты предала меня, даже не зная, зачем? – эти слова, как пощечины, обожгли ее лицо. – Похоже, ты сделала это только для того, чтобы принести мне неприятность.

Она не привыкла прощать пощечины.

– Ты почти угадал, о, возлюбленный жених мой, Внук Бога, умеющий быть везде… – ритуальное обращение звучало сейчас скорее издевкой, чем данью традиции. – Я помогла им лишь потому, что они, в отличие от тебя, ПОПРОСИЛИ меня о помощи.

– Когда-то я просил стать тебя моей женой…

– Э, нет! Ты не просил, ты ВЫБРАЛ меня. Как вещь из множества подобных, уже давным-давно принадлежащих тебе.

– У народа махаон так было всегда.