Цветы на нашем пепле, стр. 122

13

Мариэль уже уснула, а Лабастьер Шестой, лежа в гамаке рядом с ней, ждал. И ровно в полночь, одновременно с тем, как он почувствовал характерное депрессивное давление, он услышал в своей голове беззвучный голос думателя:

– Ну и как я выгляжу?

Отозваться король не успел. Видно, покопавшись в его голове, думатель и сам нашел ответ на свой вопрос:

– Да-а, не очень-то я тебе понравился…

Лабастьер Шестой от этих слов испытал странную смесь стыда и злорадного удовлетворения. В конце концов, не он напрошенным гостем вломился в чужое сознание…

– Вот что, «дядюшка», – уже привычно мысленно отозвался он, – зачем тебе нужен я, я понял: я – твои глаза и уши. А вот зачем мне ты, этого я пока что не уловил.

– Я – твоя вторая голова. Я знаю столько, сколько не знают все жители Безмятежной вместе взятые!

– А зачем мне все эти знания? Я – законопослушный король, и избегать лишних знаний – мой священный долг, раз уж я требую этого от своих подданных.

– Вообще-то, такая позиция для бабочек противоестественна, как она была противоестественна и для их предков и создателей – бескрылых…

– Ты можешь мне их показать?

– Вот видишь, ты все-таки любопытен! К сожалению, показать тебе их я смогу вряд ли. Возможности моей памяти огромны, но не безграничны. Очень многое из того, что я знал, стерлось и истлело в ней. Особенно это касается древнейших знаний, которые когда-то давным-давно на Земле информационная машина бескрылых передала думателю Лабастьеру, который даже не был нашим родственником. Во всяком случае, за годы моего вынужденного затворничества многие зрительные образы стали расплывчатыми и неконкретными и сохранились в моей памяти лишь в форме фактических знаний… Мне известно, что бескрылые были почти точно такими же, как вы, только, само-собой, без крыльев и во много раз крупнее. В этом смысле, показать тебе бескрылого не составило бы мне труда, но ведь тебя интересует не созданная моим воображением модель, а нечто исконное… Я многое могу РАССКАЗАТЬ о них, но ты-то хочешь, чтобы я ПОКАЗАЛ тебе их мир…

– Конечно.

– Подожди, я сосредоточусь.

В тот же миг перед внутренним взором Лабастьера Шестого пронеслось неясное видение огромного поселения. Конечно же, это был город – наверное, именно такой, создание которых заповедал Лабастьер Второй. Все в нем гремело, мчалось и бушевало. Все в нем было громоздко, тесно и искусственно. Все в нем несло угрозу. Какие-то неказистые существа сновали по его поверхности, меж чудовищных громад жилищ, туда и сюда – и пешим образом, и в каких-то приспособлениях. В небе на гигантских скоростях то и дело мелькали разнообразные механизмы странных обтекаемых форм…

Словно кошмарный сон, видение это, так и не конкретизировавшись, моментально растаяло.

– Вот и все, что я смог вспомнить.

– Не густо. Но достаточно, чтобы испытать омерзение. Мир, в котором живем мы, гармоничнее и естественнее…

– Ты просто привык к нему. Но чтобы он появился, бабочкам пришлось пройти огромный путь, и тот мир, в котором они жили на Земле, был немногим проще мира бескрылых, а может быть, и сложнее. Это дело вкуса: по мне так и тот был хорош, ведь он был просто нашпигован информацией…

– Ты можешь показать мне Наан, возлюбленную жену Лабастьера Второго? – перебил думателя король.

– Без труда. И такой, какой я застал ее при жизни, и такой, какой она была, когда меня еще не было на свете.

…Пожилая самка махаон возлежит в гамаке. (На территории того самого придворцового садика, – узнал король, – где недавно гусеница принца Лабастьера Седьмого прятала свой кокон.) Ее загорелое испещренное морщинами лицо имеет волевое, но умиротворенное выражение.

«Мы неплохо поработали с тобой, о возлюбленный муж мой, Внук Бога, умеющий быть везде, – произносит она, чуть заметно улыбаясь. – Мне кажется, наш мир это как раз тот мир, который хотели построить твои родители Ливьен и Рамбай».

«Забавно слышать от тебя, Дипт-Наан, ритуальное обращение невесты императора, – вздрогнув, услышал Лабастьер Шестой голос, как ему показалось, свой собственный. – А помнишь, когда-то оно было ненавистно тебе?»

«Потому что этот титул ты заслужил только сейчас, а там, на Земле, ты был не более чем самозванцем» – откликнулась самка и рассмеялась. И надтреснутый смех самца вторил ей.

– А вот такой она была, – «услышал» король мысленную фразу думателя, – это первое воспоминание о своей избраннице Лабастьера Первого.

И в тот же миг видение изменилось. И король увидел самку махаон, стоящую в строю таких же совсем юных самок на фоне фантастических зеленых растений. Он даже почувствовал приторный, но приятный запах, исходящий от девушек. Их одежды сверкали великолепием, а крылья неестественно переливались на солнце. Но лицо самки, на которую он смотрел, было хмурым и немного испуганным…

На миг одно видение уступило место другому. Он увидел эту же девушку обнаженной, со смехом плещущейся в воде, и прохладные брызги, взметающиеся из-под ее ладоней, освежают кожу его лица…

Но вот он снова перед строем очаровательных девушек. Угловым зрением он видит край какого-то вычурного строения, а сбоку от себя – одетого в лиловую набедренную повязку самца, судя по расцветке крыльев, неизвестной ему расы. Торс самца покрыт золотистой пыльцой, а в руке он держит странное оружие.

Но внимание Лабастьера приковано к неприветливому лицу юной самки. И он увидел собственную руку, указывающую на нее. И услышал свой голос:

«Я беру эту»…

Видение растаяло.

– Кто такие Ливьен и Рамбай? – переведя дыхание, спросил король думателя.

– Это отец и мать нашего прародителя Лабастьера Первого.

В сознании Лабастьера возник мгновенный зрительный образ. Полуголый мускулистый самец-маака обнимает за плечи стройную, подтянутую самку, одетую в странную аскетичную, по всей видимости, военную, форму. В руках у самки незнакомый Лабастьеру предмет, но это явно – оружие, и явно – мощное. Пара эта смотрит прямо ему в глаза, словно заглядывая в душу, и кажется, эти бабочки знают о нем все, и конечно же, они любят его…

– Ливьен – «Первобабочка-мать»? – догадался король, припомнив «Книгу стабильности» махаон.

– Э-э… – замешкался думатель. – Нет. Все-таки нет. Легенда о Первобабочке появилась значительно раньше, и у махаон… Зато в какой-то степени, в чисто биологическом смысле, Ливьен и Рамбай – и твои, и мои родители. Ведь главная тайна королевского рода состоит в том, что Лабастьеры неспособны оплодотворить самку.

– Ерунда! – не удержавшись, воскликнул король вслух, но тут же, покосившись на спящую Мариэль, продолжил мысленно: – Как же, по-твоему, на свет появился я?! А мой сын?! Нашел бесплодных!

– Я имел в виду совсем не это… Но объяснить тебе все это словами будет слишком трудно. И каждый ответ потянет за собой еще сотню вопросов. Но если хочешь, если ты сможешь довериться мне, я смогу за несколько сеансов передать тебе большую часть своих знаний.

– Вообще-то, я не горю таким желанием, – отозвался король, тут же припомнив слова Суолии о том, что случилось с его дедом, королем Лабастьером Третьим, Созидателем. Он стал мудрым и предусмотрительным, но он перестал любить свою жену Биатэ…

– Я понимаю твое опасение, – отозвался думатель. – Но такой результат совсем не обязателен. Знания, которые я передам тебе, будут касаться только истории нашего мира и нашего рода. Пойми, я уже стар, и жить мне осталось не долго. Хоть я и живуч, но отнюдь не вечен. Может случится, что рано или поздно ты все-таки захочешь узнать все это, но когда я умру, не будет на этом свете больше никого, кто смог бы тебе помочь. А твой сын и вовсе будет лишен такой возможности.