Панорама времен, стр. 71
Глава 29
— Алло.
— Гордон? Гордон, это ты?
— А, дядя Герб! — Гордон посмотрел на телефонный аппарат с удивлением, как будто голос дяди Герба здесь, в кабинете, звучал совершенно неуместно.
— Слушай, ты так упорно работаешь, что не приходишь вечером домой?
— Ну, знаешь, тут кое-какие эксперименты…
— Так мне эта девушка и сказала.
Гордон улыбнулся. Дядя не употребил свой обычный термин “леди”. Пенни для него была девушкой. И его мать, конечно, объяснила ему, кто она такая.
— Я звоню из-за твоей матери.
— Что с ней?
— Она больна.
— Я не понимаю, о чем вы.
— Она больна.
— Она выглядела здоровой, когда я приезжал.
— Когда ты приезжал, она тоже болела. Просто старалась не показывать тебе, что с ней не все в порядке.
— Господи Боже мой, а что такое?
— Что-то вроде панкреатита, но они не уверены. Знаешь, эти врачи всегда не уверены.
— Она говорила о плеврите, но это было давно.
— Вот с него и началось.
— Насколько это серьезно?
— Ты же знаешь докторов, они пока ничего не говорят Но, я думаю, тебе следовало бы приехать домой.
— Послушайте, дядя Герб, сейчас я не могу.
— Она спрашивает о тебе.
— Почему она не позвонила сама?
— Ты знаешь, о ваших неприятностях она не распространяется.
— У нас не было особых разногласий.
— Гордон, своего дядьку ты не обманешь.
— Мне не кажется, что мы сильно ссорились.
— Однако она считает именно так. И я так думаю тоже, но знаю, что ты не станешь прислушиваться к совету своего старого глупого дядьки.
— Никто не считает вас глупым.
— Приезжай ее навестить.
— Я ведь работаю, дядя Герб. У меня классы, в которых я преподаю. А теперь еще эти эксперименты. Они очень важны.
— Слушай, твоя мать не станет звонить напрасно, но…
— Я бы приехал, если б смог. Я приеду, как только…
— Это очень важно для нее. Гордон.
— Где она сейчас?
— В больнице, где же еще.
— Почему?
— Какие-то анализы.
— Ну хорошо. Я действительно не могу приехать не медленно. Но я буду скоро. Да, я приеду очень скоро.
— Гордон, я полагаю, тебе надо приехать сейчас.
— Послушайте, дядя Герб. Я понимаю, что вы сейчас чувствуете. И я приеду, скоро приеду.
— Скоро, это когда?
— Я позвоню. Я сразу же дам вам знать, как только смогу — Ну хорошо. Она давно не слышала твоего голоса.
— Хорошо. Я знаю. Скоро.
Он позвонил матери, чтобы объяснить, из-за чего он задерживается.
Она отвечала слабым и неровным голосом, который расстояние делало еще слабее. Казалось, что она в хорошем настроении. Доктора очень милые и заботливые. Нет, у нее нет проблем с оплатой счетов, ему не нужно об этом беспокоиться. Она не разрешает ему приезжать. Он профессор, у него студенты, да и денег потребуется много, а приехать он сможет всего на несколько дней. Приезжай в День Благодарения. Это не поздно. Все будет в порядке. Дядя Герб слишком беспокоится, и в этом все дело.
Гордон вдруг сказал:
— Передай ему, что я не пижон. Работа находится в критической стадии.
Возникла пауза. С точки зрения его матери, слово “пижон” было не очень вежливым, но она решила не поправлять его.
— Это он поймет. Я тоже. До свидания, Гордон. Зажимайся своей работой.
Университет организовал пресс-конференцию для Рамсея и Хассингера. На конференцию явилась группа из трех человек от Си-би-эс, редактор колонки “Университет на пути к величию”, люди из “Сан-Диего юнион” и “Лос-Анджелес тайме”. Гордон расположился в последних рядах. Демонстрировались слайды с записью результатов, фотографии Хассингера рядом с испытательными резерву-1рами, а также графики разрыва в океанских экосистемах. Да аудиторию доклад произвел впечатление. Рамсей ус-1ешно отвечал на вопросы, Хассингер — полнеющий человек с большими залысинами и быстрым взглядом темных глаз — выступил с зажигательной речью. Один репортер задал Рамсею вопрос о том, как столь ужасные последствия могут возникнуть по довольно неясной причине. Рамсей попытался обойти этот вопрос, посмотрел на Гордона, а потом сказал что-то довольно туманное о предчувствиях. Люди, с которыми вы работаете, занимаются своим делом, а вы складываете это вместе, даже не зная, с чего все началось. Тогда репортер спросил, а нет ли в Ла-Ойе Других специалистов, которые работают над подобными вещами? Рамсею стало не по себе, он пробормотал нечто вроде: “Не знаю, что и сказать”.
Гордон потихоньку ушел, не дожидаясь перерыва. У него кружилась голова, он тяжело дышал. Ему казалось, что воздух в холле пропитан табачным дымом. Столбы солнечного света, падавшие из окон, теряли свою четкость и все время смещались.
Геркулес ушел за горизонт примерно в 9 часов вечера. Гордон мог отключить установку относительно рано. Оставалось только выполнить работу по расшифровке, если, конечно, в записях самописца появились прерывания в графиках ядерно-магнитного резонанса. Всю предыдущую неделю он приходил домой рано. А потом уровень шумов снова стал возрастать. Шли спорадические сигналы. Геркулес находился в небе примерно с середины утренних часов и до вечера. В течение целого дня он принимал данные на установке, затем, после девяти вечера, готовился к лекциям и проверял работы студентов. Гордон задерживался в университете все дольше и дольше. Однажды даже заночевал в своем кабинете.
Когда он вошел в дом, Пенни удивленно посмотрела на него.
— Что случилось? Отключили электричество?
— Нет, просто закончил сегодня пораньше.
— Господи, ты ужасно выглядишь.
— Немного устал.
— Выпьешь? — — Только не “Бруксайд”, если Ты его пьешь.
— Нет, у меня “Круг”.
— А что ты делала с “Бруксайдом”?
— Купила для готовки.
— Понятно.
Он выпил вина, пожевал кукурузных чипсов и уселся за кухонный стол. Пенни ставила оценки за эссе. Радио надрывалось: “Я почти не знаю историю”. Гордон нахмурился. “Я мало что знаю по биологии”.
— Господи, да выключи ты эту дрянь.
"Я не знаю, для чего нужна логарифмическая линейка”.
Пенни повернула голову, прислушиваясь.
— Это одна из моих любимых песен. “Но я знаю, что я тебя люблю”. Гордон неожиданно вскочил и резким движением выключил радиоприемник.
— Потоки невежественной ерунды.
— Это очень милая песенка. Гордон как-то зло рассмеялся.
— Господи, что с тобой?
— Просто мне не нравится, когда паршивая музыка звучит слишком громко.
— Я чувствую, ты считаешь, что Рамсей и Хассингер тебя надули.
— Не в этом дело.
— А почему? Ты позволил им присвоить все.
— Они это заслужили.
— Но идея-то чужая.
— Пусть они возьмут ее себе. Идея, над которой я работаю, значительно больше того, о чем они говорили.
— Если она сработает.
— Наоборот. Сигнал стал проходить лучше.
— Что там передается?
— Информация по биологии. Более подробно о тахионах.
— Это хорошо? Я хотела спросить, тебе-то какая от этого польза?
— Я думаю все сопоставить, когда получу достаточно информации. Мне нужно получить одно ясное заявление, чтобы подтвердить мои догадки. И тогда все станет на свои места.
— О чем ты догадываешься? Гордон молча покачал головой.
— Ну давай. Мне-то ты можешь сказать?
— Нет, не могу. Я никому ничего не скажу, пока не перестану сомневаться. Все это очень большое дело должно быть моим. Я не хочу, чтобы хоть слово стало известно, прежде чем я смогу все точно узнать.
— Господи, Гордон! Это ведь я, Пенни! Ты меня помнишь?
— Слушай, я все равно ничего не скажу.
— Черт подери, ты совсем помешался?
— Если тебе не нравится, можешь оставить меня в покое.
— Да, возможно, я так и сделаю.
Лакин старался не говорить с Гордоном ни о чем, кроме лабораторных занятий. Купер тоже отсиживался в своем крохотном студенческом закутке и редко обращался к Гордону даже в тех случаях, когда на чем-нибудь застревал. Гордон сам старался как можно реже ходить в деканат физического факультета на третьем этаже. Секретариату приходилось искать его в лаборатории. Он приносил с собой завтрак и съедал его, одновременно следя за аппаратурой ЯМР-установки и борясь с постоянно возникавшей проблемой соотношения уровней сигнала шумов, а также наблюдая за изгибающимися линиями резонансных кривых.