Панорама времен, стр. 37

Глава 13

Он с трудом пробирался в своем “шевроле” вдоль Пирлрит, тормозя чуть ли не каждую секунду, когда задние фары Идущей впереди машины начинали тревожно мигать у него перед глазами. С каждым днем движение делалось интенсивнее. Впервые Гордона стали раздражать окружающие — ему казалось, что люди своим присутствием портят пейзаж, захватывают этот райский уголок. Теперь, когда он здесь обосновался, ему представлялась бессмыслицей дальнейшая урбанизация этого края. Он слабо улыбнулся, подумав о том, что присоединился к легиону тех, кто чувствует себя действительно пересаженным в эту почву. Отныне Калифорния — здесь, а все остальное — там или оттуда. Нью-Йорк был скорее фантомом, чем городом.

Пенни в бунгало не оказалось. Он предупредил ее, что вернется поздно, так как будет набирать публику для вечеринки с коктейлями у Лакина дома, и ожидал, что она приготовит легкий ужин. Гордон побродил по квартире, раздумывая, чем бы ему заняться, чувствуя какую-то легкость и беспокойство после трех стаканов белого вина. Он нашел банку с арахисом и сжевал его. На обеденном столе кучкой лежали сочинения учащихся школы, где преподавала Пенни. Похоже, она куда-то торопилась и не успела их убрать. Гордон нахмурился — это так непохоже на Пенни. На полях сочинений пестрели сделанные ее аккуратным почерком пометки: отдельные абзацы отмечались словами “тепловато” или “спорно”; в некоторых местах крупными буквами — “Предл, фрагм.” или же просто “фраг.”, что означало несогласованность между подлежащим и сказуемым, как когда-то она объяснила Гордону. В начале одного эссе “Кафка и Христос” она написала: “Кинг-Конг умер за наши грехи?”, и Гордон задумался над этими словами.

Он решил сходить купить вина и что-нибудь пожевать. Ему совершенно не хотелось сидеть дома и ждать, когда придет Пенни. Выходя из комнаты, Гордон заметил вещмешок, прислоненный к мягкому креслу, на котором он обычно сидел. Он потянул за шнурок и, когда мешок раскрылся, заглянул в него. Там лежала мужская одежда. Гордон нахмурился.

Сердитый и снедаемый любопытством, он раздумал ехать на машине и вместо этого прошагал полквартала к океану.

Большие волны били по выступам скал. Ему стало интересно, как долго смогут выдержать скалы этот постоянный натиск прибоя, который обрушивался на них с грохотом взрывов. Неподалеку несколько подростков бродили около городской водопроводной насосной станции. Праздно застыв на месте, кое-кто из них бесцельно следил за прибоем, у некоторых в зубах дымились короткие сигареты. Гордону никогда не удавалось выжать из них более трех слов, о чем бы он их ни спрашивал. “Невозмутимые аборигены”, — подумал он и повернул обратно. По пути ему встретились несколько сосен Торрея, которые росли прямо из тротуара, пробуравив своей тяжелой и грубой корой бетон, похожий на застывшие волны.

Дойдя до дома, Гордон сел в машину и поехал извилистыми узенькими боковыми улочками. Крохотные, будто кукольные, домики теснились вдоль дороги. Многие были украшены безвкусным орнаментом, на некоторых высились совершенно бесполезные башенки. Закругления и решетчатые заборы одних домиков смыкались с пышными побегами бегоний, посаженных у других; розы прорывались сквозь посадки бамбука. Коктейль всевозможных архитектурных стилей прямо-таки затоплял эти дома и стекал вниз. Улочки выглядели прямыми и тихими, в них собирались и оседали осколки различных культур и времен.

Ла-Ойя — место, где все соприкасалось совсем не так, как в Нью-Йорке, с некоей непонятной и скрытой энергией. Повинуясь какому-то неясному импульсу, он развернулся и подъехал к дому 6005 на улице Камино де ла Коста. Теперь это место стало своего рода маленькой святыней — здесь в 40-х и 50-х годах жил и работал Раймонд Чендлер. Дворик дома был вымощен плитами, а на холме за домом поднимался сад. Гордон проглотил все романы Чендлера сразу же после того, как впервые увидел Богарта в “Большом сне”. Пенни утверждала, что это один из способов выяснить, что же такое Калифорния.

Еду он купил в магазине Альбертсона, а ящик белого вина — в магазине рядом с Уолл-стрит. Паркетный пол здания в это время еще хранил жару сухого дня. Плотный загорелый человек с плохо скрытой улыбкой рассматривал застегнутую на все пуговицы рубашку Гордона, когда он складывал бутылки вина в ящик. На крыльце магазина Гордон увидел Лакина, выходившего из “Остин-Хили”. Он быстро повернул в другую сторону и зашагал по проспекту, надеясь, что в наступающих сумерках Лакин его не заметит. Статья о спонтанном резонансе легко прошла в “Физикал ревью леттерс”, как тот и предполагал. Лакин считал инцидент исчерпанным, но Гордону было явно не по себе, он чувствовал себя человеком, который подписывает чеки, зная, что превысил свой банковский кредит.

Он поставил ящик с позвякивающими бутылками в багажник “шевроле” и пошел к отелю “Валенсия”. Здесь не было видно кричащих электрических транспарантов, рекламирующих все и вся: заводы, крытые бассейны, дымовые трубы, кладбища, железные дороги или дешевые закусочные, встречающиеся на каждом шагу. “Валенсия” заявляла о себе скромной вывеской. На веранде отеля две пожилые дамы в платьях со сложным печатным узором и оборочками у талии играли в канасту и оживленно беседовали. Шею каждой украшали тяжелые металлические ожерелья, пальцы были унизаны кольцами. Двое мужчин, которые играли вместе с ними, выглядели постарше. “Вероятно, необходимость подписывать чеки очень утомляет”, — подумал Гордон, проходя мимо них в холл. Бар отеля встретил его многоголосым гулом. Гордон прошел мимо плетеных кресел в глубь холла. Сидя здесь, ему нравилось наблюдать за тем, что происходит внизу, в бухте. Эллен Браунинг Скриппс видела, во что превращали город дельцы, скупавшие землю, и потому сохранила зеленую лужайку вокруг бухточки, чтобы не только богачи могли любоваться ленивыми волнами. Пока Гордон наслаждался зрелищем, вспыхнули прожектора, и на темном фоне океана стали видны белые барашки волн. Предпринятые когда-то Гордоном экспедиции по Тихому океану начинались из такой полукруглой бухты.

Он направился к выступающему из воды большому камню рядом с берегом. Набегающие волны не заливали его.

Несмотря на скользкую поверхность камня, Гордону нравилось стоять здесь и смотреть на берег с деревянными домиками, оштукатуренными и побеленными. Казалось, что отсюда он может лучше оценить их архитектуру и рассмотреть перспективу города. Чендлер как-то сказал, что этот город полон пожилых людей и их родителей, но он никогда не упоминал об океане с его ревущими бурунами, которые служили как бы знаками препинания между длинными предложениями волн, грызущих берег. Словно какая-то невидимая сила шла из-за горизонта, от границ Азии, делить на кусочки уютное американское побережье. Кряжистые волноломы противостояли этому натиску, но Гордон никак не мог понять, как им удается здесь удержаться. Конечно, время сотрет эти сооружения, ничего не поделаешь.

Когда он шел обратно, шум в баре стал на рюмку громче, чем когда он пришел. Крашеная блондинка бросила на Гордона оценивающий взгляд, но, видя, что шансов нет, вернулась к своему журналу “Лайф”. Он остановился у табачного киоска, купил какую-то книжку в бумажном переплете за 35 центов и, отходя от киоска, помахал ею, как веером. Такие книжки всегда пахли трубочным табаком.

Открыв своим ключом дверь бунгало, Гордон увидел на диване незнакомого мужчину, который наливал в большой стакан “бурбон”.

. — О, Гордон, — поднимаясь, весело сказала Пенни, сидевшая рядом с незнакомцем. — Это — Клиффорд Брок.

Незнакомец встал. На нем были брюки цвета хаки и коричневая шерстяная рубашка с застегнутыми на пуговицы карманами; пара кроссовок валялась рядом с вещевым мешком около тахты. Мужчина был высокий и плотный, по лицу блуждала ленивая улыбочка, от которой вокруг глаз собирались лучиками морщинки.

— Рад с вами познакомиться, — произнес Клиффорд Брок. — Неплохое местечко вы себе отхватили. Гордон пробормотал приветствие.