Повесть о плуте и монахе, стр. 27
Глава XII
Долго ли, коротко – вновь товарищи повстречались!
Сбежал плут с великой стройки и побирался, прикинувшись слепцом. Монах же едва волочил ноги – брала при виде его жалость даже самого беспощадного чекиста.
Воскликнул плут:
– Неужто жив? Не содрали с тебя кожу, не посадили на кол, языком твоим не накормили собак? Едва узнал тебя: как постарел, и борода твоя уже седа! Ну, отыскал на дорогах Бога? Нет, видно только набрал старых подков себе на счастье!
Ответил монах, опираясь на клюку:
– Какова она-то, Веселия?
И смолчал хитрец, прежде резавший языком, точно бритвой. Увидали оба, как постарели, – некуда было им приткнуться.
Все стало серым в то время от солдатских шинелей, клубилась повсюду пыль, и вновь дороги были забиты пехотными полками. Запевалы надрывались «пташечкой».
А плут бранил монаха:
– На что потратил свою жизнь, блаженный? Отсидел в яме долгие годы! Сподобился видеть хоть одного святого? Хоть малого ангела? Что высмотрел в своих небесах? Ничего, кроме дождя и снега! Я-то хоть поел, попил всласть, потаскался за бабенками, а что тебе вспомнить, убогому? Хоть бы наградил Николай Угодник за такие страдания, вознес бы на небо – так нет! Все одно для грешника, праведника. Черви всех отведают с аппетитом. Самого венценосца-царя земля проглотила, не подавившись!
Монах воскликнул:
– На небесах мученик-венценосец! Плут усмехался, притоптывая:
– Скорее ближе он к Рогатому, чем к Петру с его ключами!
Оказались праведный с мошенником в толпе беженцев; тянули несчастные беглецы с собою скарб и плакали о разоренных жилищах. В небе, между тем, плыл тяжелый гул. Спрашивал плут товарища:
– Не спешат то твои ангелы?
Услышав насмешки пройдохи, накинулись на него заплаканные женщины:
– Или не знаешь ты, что гудит в небе?
– Ну, как не быть самим ангелам? – отвечал. – Вот и кресты раскинуты на их крыльях.
Затрясли кулаками беженцы перед его носом:
– Ты еще, побирушка, издеваешься? Началась война с самим Гитлером – и вновь нет нашему горю ни конца, ни края!
Захотели плута побить – да принялись с неба сыпаться бомбы. Разбежались все кто куда. Тянул и плут товарища к обочине:
– Вспомнил, видать, милосердный Господь о своем народе, коли наслал такие подарочки. Прячься! Смахнет благодать Господня твою голову – не помогут и молитвы!
Он боялся:
– Если наскочат на тебя Божьи подарки, то уж точно приласкают и меня, грешника.
И был ад – бомбы сыпались, точно горох! Гремели повсюду пушки, горели деревни да села. На полнеба поднимался огонь, вздымались его языки и лизали сами облака. Прибавлялось им толп, повсюду брели несчастные, все в один голос выли о горе! А плут бубнил упрямо:
– Видно, слабы твои молитвы! Не слышат их апостолы. Господу скучно пыль глотать, расхаживая по Руси. Куда нынче с тобой ни отправимся, все будет без толку.
Горел крест на груди монаха – и никто не мог уже сорвать его. Твердил праведный:
– Быть Богу на дорогах. Им кричали:
– О чем спорите? Пропадает сама страна. Многие уже побиты. Спасайтесь! Бегите!
А пройдоха все оборачивался к монаху:
– Куда девал ты трубу? В самый раз дудеть в нее, прочистить уши Михаилу Архангелу. Отчего не таскаешь с собой колокол?
Монах отвечал:
– Будет Он на дорогах. Тот, кто встречал обоих в ту лихую годину, решал:
– Оба они выжили из ума!
Явились монах с плутом в Ленинград. Не успели вздохнуть – обложили тот город блокадой, не осталось в нем ни куска хлеба для калик. А там подоспела зима, какой раньше не видывали; промерзли реки до самого дна, затрещали морозы. И лежали по домам, улицам неубранные мертвецы, потянулись к вырытым ямам подводы, доверху было на тех подводах мертвого народа.
Монах, вспомнив старое, поковылял к могилам-ямам провожать, отпевать покойников. А там высились уже стены, выложенные из замороженных мертвецов – и все прибавлялось их! Не было уже числа свозимым.
И взялся он, как и прежде, читать над павшими, читал день и второй – и поднимались уже возле монаха горы из людских тел – не успевали могильщики их закапывать. На третий день монах зашатался от усталости, на четвертый пропал его голос, на пятый не слышно стало и шепота, а на шестой сам он свалился и едва дышал – а все подвозили и подносили покойников. Могильщики его пожалели, подняли и сказали с укоризной:
– Иди отсюда подобру-поздорову, иначе закопаем тебя с твоей паствой. Хоть сыскать сто попов по всему городу, хоть тысячу, не отмолят, не проводят всех покойничков. Куда уж тебе, хилому?
Вернулся к товарищу монах. Тот приветствовал его:
– Утешил молитвами народ? Помогли твои причитания?
Шагали мимо них солдаты, звякая котелками. Их плут окликнул:
– Погодите-ка, служивые. Не прихватите частушечника-балагура? За котелок пшенной каши, за сухарь с водой с утра до ночи готов я петь песни, складывать прибаутки. Готов за вашими котлами присматривать, повозиться со всякой провизией. Раздались из рядов голоса:
– Балагурит нам сама смерть, шутит шутки, запевает свои частушки! А к котлам никого не поставим – самим не хватает картофельной шелухи.
Вскричал в отчаянии плут:
– Так возьмите хотя бы монаха! Будет молиться за ваше возвращение, утешать, напутствовать – ему ничего не нужно, корой сыт, снегом талым накормлен. Захватите Божьего человека!
Отмахивались солдаты:
– Зачем нам монах? Мы в Бога не веруем. Нас и так отпоет шрапнель, снаряды нам сотворят молитву.
А пушки все грохотали, и тряслась земля, повсюду светило холодное зарево. Сели на снег калики. Плут сказал горько:
– Вон, надежда наша последняя ушла вместе с походной кухней.
А мороз все наворачивал. Послышался скрип снега на мертвых улицах. Вздохнул монах из последних сил:
– То Господь идет к нам с Петром да Николой. Передаю душу свою в Его руки. Аминь!
Шептал ему безбожник костенеющим языком:
– Если кто и скрипит – то сама Костлявая. Уж скольких подкосила – чего ей стоит подгрести и наши кости?
И приготовился к смерти.
А это шли санитары, смотреть – есть ли оставшиеся в живых. Обходили дом за домом, улицу за улицей, а за ними двигались сани, туда ослабевших должны были складывать. Но не находили нигде живых, только ноги да руки торчали из-под снега. Увидали в сугробе обессилевших плута с монахом и воскликнули:
– Не чудо ли? Молодые да здоровые замерзли, умерли с голода. А эти еще шевелятся. Давайте, братцы, хоть их вывезем!
Подняли обоих, положили на сани. Укутали спасенных одеялами, дали горячего отвара. Той же ночью пошли сани по ладожскому льду – остались калики живы.
Вновь шатались они по дорогам.
Взошли как-то на холм посреди снежной равнины, по которой гулял ветер – и не было им никакого жилья, негде было согреться: виднелись повсюду лишь одни печные трубы, обожженные пожарами.
Вспомнил монах о царском сыне:
– От великих грехов наказание! Попрали с радостью Божьи законы, сами сгубили Его дома, сделав хлева да конюшни там, где пребывал Господь! Плясали возле костров из икон, попирали святые кресты. Убили самого помазанника. Обагрили руки невинной кровью…
Откликнулся плут:
– Не я завидовал царскому сынку? Не я желал дворца с золотыми стенами, вина да имбирных пряничков? Уж лучше рядом с тобою приплясывать от холода, чем сгинуть, как царский сын!
Вновь твердил он:
– Одному я рад – не родился царевичем. Монах сказал:
– В небесах праведный о нас скорбит, молится!
Плут вздохнул:
– Черви быстро знают дело.
– Возле самого Престола царевич. Господи, упаси и помилуй!
– Вот что нас упасет и помилует, – и показывал плут две мороженые картофелины. И ворчал на спутника: