Повесть о плуте и монахе, стр. 24
Не стал смотреть на котлованы, отправился прочь с канала и шагал все по настланным досочкам – хрустели под ним каторжные кости. К монаху подбежала охрана. Скрутили его и обещали:
– Жить тебе чуть более минуты! А ну, тащите мешок да веревки, окунем его в само Белое море, пусть там рыбы помогут нести крест Господень!
И, нещадно избивая, поволокли его к лагерному начальнику. Огорчился тот, поглядев на обреченного. Начальника спрашивали:
– Что запечалился? Не жалеешь ли классового врага?
Начальник ответил:
– Оттого я загрустил, мои товарищи, что не ведаю, какую и казнь выдумать проклятому монаху! Надо такую отчебучить, какой еще на свете не было, какую еще никто не выкидывал – а так, все ему будет мало!
И наказал:
– Кто придумает монаху такую казнь – тому будет ведро водки, награжу того деньгами.
Напряглись охранники готовить смерть, какой еще не было. Ломали головы и бродили понурые, не могли придумать и к вечеру. Монах же, связанный, ждал. Распалился начальник и призывал охотников среди самих каторжных:
– Кто окажется самый умелец на выдумку и то сотворит, чего мы раньше не видывали, получит свободу!
Вызвались насильники, убийцы да палачи, прославившиеся еще при царях. Один из них играючи выдавливал жертвам глаза, другой любил отрезать пальцы, размалывать косточки, третий ловко снимал с несчастных кожу. Взялись воры умствовать – комиссар же на их подсказки лишь отмахивался да смеялся над бывалыми ворами, гнал их прочь:
– Какие вы душегубы, каторжники, если не сумели ничего нового выдумать? Все лишь игры, забавы и шалости. Тем нас не удивишь, то нами уже делано!
Пошли те не солоно хлебавши, он им вдогонку покрикивал:
– Сосуны вы еще, в деле несмышленыши! Видно вам, ноздри драные, у нас, у чекистов, надобно поучиться! Не мы ли кресты жгли на спинах монашьих, не мы забивали колы им в глотки, наливали до краев мочой ненасытные их утробы? Не мы ли их за пятки подвешивали, лошадьми разрывали, на веревках растягивали? Не наши забавы топить монахами печи, наполнять ведра их вырванными глазами, кормить собак их отрезанными языками? Идите от греха, пока не погнал я вас плетью!..
И сказал начальник монаху:
– Жить тебе ровно до той поры, пока не удумаю казнь, какой еще не бывало.
Охранник, отведя монаха в лагерные подвалы, в каменные мешки, пробурчал одно:
– Видно, судьба тебе остаться живым!
Глава XI
А пройдоха в те годы забыл о товарище.
Подвернув ногу, прихрамывая, рассказывал по базарам и рынкам о своих страданиях, да так жалобно, что не одна кухарка пускала слезу, не одна девица, принимаясь вздыхать, опускала в фуражку ассигнации, а то и зазывала, жалостливая, к себе пригожего мужика.
Однажды, когда собрал Алешка толпу и просил пожалеть покалеченного, один из прохожих, протиснувшись, вдруг спрашивал:
– А не тебя, мил человек, встречал я на вокзале Киевском? Не ты так управлялся там с картишками? Ловко убегал от обманутых торговцев, знатно перебирал вот этими ногами, мчал, словно ветер, прихватив под мышкой костыль?
На то, не изменившись в лице, вскричал Алешка:
– Точно так, ваше благородие! То-то попадался я вам, когда были вы важным господином, с тросточкой… Сиял мундир ваш, сверкали золотые погончики!
Смутился тот, отступая, бормотал, отнекивался:
– Да что ты мелешь такое, поганый дурень, что несешь – разве был я когда благородием? Самый я что ни на есть трудящийся!
Кричал вслед напуганному Алешка:
– Не иначе, вышла ошибочка! Сочинил он и спел частушку:
Себе под нос заметил:
– Нынче можно быть вором лапотным, кабацким прощелыгой, неприкаянным гулякой. Спас Господь – не уродился я царским сыном!
Вновь отправился он за Веселией!
Бродил по деревням да селам, но куда ни совался, куда ни наведывался – видел одно: голод да заколоченные избы. Редко когда перепадал ему ржаной сухарь. Сокрушался Алешка:
– Рановато комиссары трубили о рае земном – то-то не сыскать и г…на по нынешней Руси!
Заглянув в одну деревню и мечтая об отрубях, увидал небывалое зрелище: повсюду там стояли столы да лавки, на столах дымились жареные курочки, свинина с телятиной. Ущипнул себя за ухо плут, укусил за палец, не в силах поверить. Ломал он голову, как присесть к тем столам. Однако с удивлением рассмотрел – лица сидящих мужиков были угрюмы и заплаканы. Плут спросил:
– Скажите, мужички, отчего ваша тоска при таком изобилии? Если то поминки – никогда не встречал я таких обильных поминок. Не святой помер, не преставился угодник? А, может, видный безбожник приказал справить по себе угощение?
Отмахнулись безутешные мужики:
– Никто у нас пока не помер. Все, слава богу, живы.
И при этом многие плакали. Возле лавок на животах лежали объевшиеся псы. Не мог больше сдержаться Алешка:
– Угостите странничка! Ему отвечали:
– Нам все равно – присаживайся.
Набросился тот на еду и захрустел бараньими косточками, уписывал свининку, сопел так, что мужики на него оглядывались.
Глотал в три горла плут, не пережевывая, едва переводя дух, пододвигая к себе все новые миски. Ополовинив бутыль самогона, решил странник:
– Коль нет покойника, отчего не порадоваться мне такому обеду?
Откашлялся и готовился уже вытащить гармошку. Замахали руками скорбящие мужики, завопили бабы:
– Что же ты, сукин сын, не видишь, как капают наши слезы? Убирайся, покуда цел, окаянный насмешник, – ишь, вылупился на людское горе, оскалил свою пасть.
Плут удивился:
– Мужички гостеприимные, поведайте, в чем ваше горе? Отчего плачете, поедая жареных поросят, запивая пивом телятину? Правду молвлю – сколько нынче ни бродил по Руси, нигде не встречал такого изобилия, попадались мне одни ломаные плетни, прошлогодняя солома! Неужто права комиссарская власть – есть-таки земной рай?!
Ответили ему:
– Слушай, бестолковщина. Да разве можно когда у нас на Руси едать в три горла от радости? От великого горя мы объедаемся, в большой печали выкатили последние бочки. Пройди по нашим дворам, по хлевам и сараям – не встретишь уже ни одной скотинки, нет никого, кроме мышей и кошек, кроме брехливых псов. Все нами заколото, зарезано, последних кур бабы дожаривают, последних утиц нам скармливают. Как узнали мы – забирают всю живность комиссары в колхозные хлева – решили – лучше съесть нажитое добро, чем отдать начальникам. Вот и объедаемся! Не вкушать нам так больше в жизни, не пивать так пива!
И продолжали мужики из последних сил заглатывать куски. У многих были уже навыкате глаза. Приносили им зареванные девки все новые кушанья. Ели они и, плача, приговаривали:
– Комиссаров не обманешь – коль спрячем что, все равно ими отыщется, так уж лучше один разок досыта нагуляться!
Завыл тогда и Алешка. Его спросили:
– Отчего ты, глупой, льешь слезы? Тебе-то что, беспорточному? Ешь и радуйся!
Покаялся плут:
– Всех я дурю, обманываю, но есть то, что и мне обмануть никак невозможно!
– Что же это?
Похлопал Алешка по своему набитому животу:
– Вот что неподкупнее всех комиссаров! Как ни дури его, ни уговаривай, нынче успокоившись, назавтра уже погонит меня на пропитание! Его-то не обмануть, не усовестить… И не набить впрок!
Так, уставившись на столы, ломящиеся от угощения, не в силах больше проглотить ни кусочка, ревел белугой.
Монах в то время оказался заживо погребен в черной яме – примерзал он к стенам, покрывался инеем. Вода при дождях доходила до горла узника. В том каменном мешке даже крысы бегать не отваживались. Охранники наклонялись иногда над ямой: