Черное колесо, стр. 8
– Очень грубо, Майк, – прошептала Пен.
Леди Фитц, побелев от гнева, сказала:
– Отвратительно!
Мактиг улыбнулся.
– Вовсе нет. Я только задаю вопросы, которые приходят в голову всякому разумному человеку. И жду разъяснений от тех, кто в этом специалист.
Преподобный Сватлов сказал:
– Я вам отвечу. Бог создаёт душу. Это часть его бессмертной сущности. Он дарует её нам из своей святой сокровищницы. Душа входит в нас с первым вздохом и уходит с последним.
Мактиг сказал:
– Знаете, пастор, это для меня ново. Это что-то вроде пылесоса. Душа выдувается из небесной детской (вы её называете сокровищницей). Конечно, это объясняет существование близнецов, тройни, четверни. Они запутались в хранилище и ко времени первого вдоха не успели распутаться. Поэтому появляются все вместе.
– Ну, мистер Мактиг, если вы предпочитаете абсурд…
– Абсурд? – переспросил Мактиг. – Но где здесь абсурд? Это самое разумное объяснение, какое мне приходилось слышать. Оно объясняет существование зла на Земле: убийств, насилий, жестокости, бедности, болезней и всего прочего. Бог слишком занят, подбирая души для новых жителей Земли, и у него просто не хватает времени для всего остального. Решение тут простое: объявить мораторий на рождение, скажем, лет на десять, и Бог получит возможность…
Бенсон раздражённо взревел:
– Майк, прекратите! Вы раздражаете леди Фитц. – Он посмотрел на леди Фитц, которая сидела, заткнув уши, закрыв глаза, и бормотала молитвы или формулы, которые считала молитвами. – Ну, вы своего добились, так что заткнитесь, – мрачно добавил он.
– Я только хотел выяснить…
Бенсон сказал:
– Я поставлю перед вами настоящую задачу. Если мы живём разумной жизнью только один час из двадцати четырёх, кто же правит нами в остальные двадцать три? И не говорите мне, будто в это время мы просто механизм из мышц, крови, нервов и костей, который действует совершенно инстинктивно. Я в это не верю. Природа не терпит пустоты, а наши тела – весьма удобное жилище… – Он взглянул на доктора Сватлова. – Ваше преподобие, разве ваш Господь не говорил, что в доме его отца много комнат? Что ж, в этом доме, – он постучал себя по лысой голове, – действительно много комнат. Кто же в них? Некоторые двери закрыты. Другие распахнуты – и иногда из них выглядывают обитатели, и даже чужаки туда могут забрести, когда мы спим. Кто же они? Может, наши предки, изгнанные из своих домов смертью? Почему бы им не поискать убежища в плоти от своей плоти и в кости от своей кости? Разве у них нет права там поселиться? Почему бы им не взять в руки колесо, когда я сплю?
Он помолчал, словно ожидая ответа, но никто не заговорил; за столом воцарилась странная тишина. Бенсон продолжал:
– То, что мёртвые могут снова ожить, не более странно чем то, что живые должны умереть. Забыл, кто это написал, но это истинная правда. Неужели то в человеке, что сражается, любит и ненавидит, надеется и отчаивается, мечтает и творит, может быть задуто, как свеча, дуновением смерти? Как будто этого никогда не было? Я в это не верю. Лишение тела – да, но уничтожение – нет. Я считаю: возможность для мёртвых существовать менее странна, чем необходимость для живых умереть!
Он ударил кулаком по столу и взглянул на Мактига. Я услышал, как леди Фитц быстро прошептала: «Бог есть любовь. И я часть Господа. Ничто не может повредить мне. Я часть Господа, и я есть я».
Бенсон сказал, на этот раз спокойнее и как будто про себя, а не обращаясь к нам:
– Что же эти бестелесные? Наше пламя жизни манит их. Они вьются вокруг нас, как чайки вокруг маяка. И не только сознания наших предков… другие сознания стремятся к пламени, и не знаю, что их привлекает… они ищут вход, ищут всегда, и когда мы теряем бдительность, находят его… прячутся… и ждут, ждут…
Леди Фитц вскочила быстрее спящей кошки, которой наступили на хвост. Лицо её было белее мела.
– Алексей! Алексей, немедленно выведи меня на палубу!
Бурилов вскочил, обнял её и повёл к трапу. Вне всякого сомнения, леди Фитц решила, что с неё хватит. Бенсон молча смотрел им в след. Доктор Сватлов откашлялся, будто собираясь заговорить.
Бенсон проворчал:
– Дьявольщина! Я вовсе не хотел пугать её! Но всё же я говорил серьёзно…
И тут появился Брукс с сообщением об урагане.
Да, в последующие дни я не раз вспоминал этот разговор, как предсказание… как будто в нём содержалось какое-то объяснение, намёк… способный объяснить необъяснимое… а может, эта истина слишком трудна для понимания.
3. УРАГАН
В середине следующего дня я стоял у левого борта. Метеосводки о продвижении урагана становились все тревожнее, и наши дизели работали на полную мощность. Все паруса на «Сьюзан Энн» были убраны, иллюминаторы проверены и задраены. В воздухе зависла странная дымка, как будто солнце светило из-за светло-жёлтого стекла. Подошёл Хендерсон и остановился рядом. Я спросил:
– Далеко ли до Порт-Антонио, Хендерсон?
– Примерно семьдесят пять миль. Через несколько часов должны увидеть сушу.
Я указал на юг и спросил:
– А это что?
На горизонте из моря поднималось нечто вроде огромной непрозрачной зеленовато-чёрной волны. Она стремительно превращалась в гору, и гора все с той же скоростью разрасталась, пока не заняла десятую часть горизонта. И понеслась вперёд, наклоняясь на ходу; края её стали чётче, и я ясно, словно с борта самолёта, увидел тростниковые хижины и пальмы на её склонах. По одну сторону горы шёл тропический ливень, там сверкали молнии; по другую сторону ярко сияло солнце.
Хендерсон прошептал:
– Мираж. Это Ямайка – Голубая гора.
Он смотрел напряжённо, пригнувшись, руки его, сжимавшие ограждение борта, побелели.
Так же неожиданно, как и появилась, гора исчезла. Жёлтая пелена пропала, и воздух стал хрустально ясным. И тут повсюду в небе и на море зависли мириады радуг, больших и маленьких, а в глубине моря появились полоски семицветного сияния, словно бы там затонули другие радуги.
Снова свет пожелтел. Потемнело. Я услышал шум с востока и увидел там нечто вроде огромного грязно-жёлтого занавеса, летящего к нам; пространство, в котором мы плыли, неожиданно сжалось, и горизонт, казалось, надвинулся на нас.
Хендерсон подтолкнул меня к передней надстройке, а сам бросился на корму, где, пригнувшись, как боксёр, стоял за рулём Бенсон Я распахнул дверь, и она с грохотом захлопнулась за мной. Послышался невероятный грохот, словно клипер влетел в пасть ревущего великана. Рёв становился все выше, пока не превратился в гудение на пределе слышимости.
«Сьюзан Энн» взмыла вверх, вначале медленно, словно в гигантском лифте, потом все быстрее, и зависла. С ощущением тошноты я ухватился за край койки.
В борт клипера ударило – могучий удар, точно нанесённый кулаком архангела глубин. Клипер наклонился, так что палуба стала левым бортом, а левый борт – потолком.
Корабль выпрямился медленно, но с каждым мгновением двигаясь всё быстрее. Пол залила бурлящая вода, снаружи слышалось высокое гудение, словно работала гигантская динамо-машина. Воздух так сгустился, что я с трудом мог дышать. Чьи-то невидимые гигантские руки стискивали грудь, сжимали горло. Неожиданно давление ослабло; корабль затрясся под непрерывными ударами волн, подобных молоту в руке урагана. Между ударами яхта дрожала в такт гудению, которое стало ещё выше и продолжалось непрерывно.
Раскрылась дверь камбуза, и оттуда выполз Слим Бэнг. Он что-то крикнул, но я не разобрал слова. Он поманил, и я пополз к нему. И с трудом расслышал: «Хуан… я его нашёл в камбузе… Он сильно ранен…» Забравшись вслед за ним на камбуз, я увидел, что он более чем прав. У баска была сломана шея. Первый удар урагана, видимо, ударил его о плиту. Я уже ничем не мог помочь, и попытался пробраться в свою маленькую лабораторию. Там всё было разбито и размыто. Я ощупью попытался найти медикаменты.