Нежные годы в рассрочку, стр. 13

– Баушка сварила суп из трамвайного билета! – рассыпалась смехом Аврора.

– Из лифчика! Бат-тюшки! – осенило Авдотью Ивановну. – Я когда билет-то оторвала, я ж его в лифчик затыркнула! Ей-ей!

– А у тебя там, в лифчике, червонцы случайно не водятся, а мамаш? – И Владимир Иванович привстал и заглянул в разрез её белой кофты.

– Ой, Володя, смущаешь ты меня, – пискнула тёща и, покраснев до корней волос, поспешила скрыться в комнате.

Вот так, трамвайным билетом закончился тот самый обыкновенный для Владимира Ивановича день.

* * *

Двухнедельные отлучки супруга «по местам своей молодости с целью покаяния» и его безумные «катания на трамвайчиках» надоели Зинаиде Матвеевне пуще пареной репы, как, впрочем, и его чрезмерно насыщенная жизнь, изобилующая скандалами, драками, жалобами соседей, пьянством, но самое главное – его женщинами, что прятались полуголые то за ширмой, то в шкафу. От всего этого Зинаида порой глубокой ночью, разбудив Аврору, неслась вон из дома к старшей сестре – Антонине на улицу Осипенко и скрывалась там, ожидая, пока взбалмошный супруг не образумится и не приедет за ними с повинной – вот только за сына душа болела, но тот куда-либо уезжать из дома отказывался и говорил обычно:

– Я с бабушкой останусь.

На Осипенко было спокойно – Тоня целыми днями шила на заказ платья и блузы, её дочь – Милочка после школы бралась за излюбленное своё занятие – рисование (она вовсю готовилась в художественное училище), Александр Алексеевич Вишняков (Тонин муж), поужинав после работы, усаживался в кресло и читал газету. «Ничего не скажешь, повезло Антонине!» – нередко думала Гаврилова.

Когда Авроре исполнилось восемь лет, терпение Зинаиды Матвеевны лопнуло, и она подала на развод.

Тут, конечно, не обошлось без участия Гени – он, ненавидящий отчима всеми фибрами души и одновременно, несмотря на мальчишескую бедовость и смелость, боявшийся Гаврилова как огня, никогда не зная наверняка, что тот может выкинуть в ответ на его мелкие гадости, молча и бездейственно ждал подходящей ситуации, дабы поссорить с ним мать. И такая ситуация подвернулась – когда Владимир Иванович, в который раз, оставил известную скудную записку на столе.

– Ха! Твой Мефистофель опять уехал отмаливать грехи на свою историческую родину, – язвительно проговорил Геня баском, когда мамаша, уставшая и замотанная, пришла с работы домой, обвешанная сумками, как новогодняя ёлка шарами. Он всю жизнь будет называть ненавистных и омерзительных ему мужчин именем всем известного персонажа «Фауста» Гёте.

– Во, подонок! Во, идиот! – в сердцах воскликнула она и, бросив в коридоре сумки, метнулась в комнату. Она схватила клочок бумаги, на котором красивым, несколько нервным, прыгающим почерком с характерными завитками в буквах «о», «у» и «д» было начертано, что супруг вернётся, как «покается», и от злости и обиды разорвала записку на мелкие кусочки.

– Мамань! Да он от тебя гуляет! По бабам шляется, а ты терпишь! – заявил Геня, и это самое его заявление явилось последней каплей для Зинаиды Матвеевны – если уж ребёнок, её родной сын всё видит и знает, то что ж она – взрослая женщина, всеми уважаемый кассир часового завода и активный член месткома, закрывает на это глаза, не желает верить тому, что Гаврилов на самом деле изменяет ей направо и налево?!

– Развод! – прошипела она и принялась с нетерпением ждать супруга, пока тот наездится по местам своей грешно проведённой молодости.

Владимир Иванович вернулся спустя полторы недели – как обычно наигранно тих, послушен, скромен и немногословен.

– Я хочу, Володя, с тобой серьёзно поговорить, – сказала Зинаида Матвеевна. – Пошли на кухню.

– Да, Зинульчик, я тебя очень внимательно слушаю, – молвил Гаврилов кротко, почти шёпотом.

– Я решила с тобой развестись, – бухнула она без всякого предисловия. Владимир Иванович вылупил на неё чёрные глаза свои и заплевался, отчаянно отбивая мелкую дробь по столу.

– Это с чего это?! – наконец прокричал он – кротости и скромности как не бывало.

– А с того, что ты пьёшь, дебоширишь и изменяешь мне, – вот с чего! Денег приносишь мало – зажимаешь на книжки, за Авроркой не смотришь и вообще – идиот ты, Гаврилов! – заключила она.

– А ты не идиотка? – агрессивно спросил он и остановил на супруге долгий, злобный, пронизывающий взгляд. – Если прожила с идиотом одиннадцать лет, то кто ж ты после этого? Я тебя спрашиваю?! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п! – Тук, тук, тук, тук, тук.

– Я тебе верила, мне тебя было жауко! А ты оказался гадом! Я подумала, а кто меня пожалеет? Никто. Ты куролесничаешь, как хочешь... Мне терпеть твои выходки, Гаврилов, надоело! Вот так-то! Развод! – победоносно воскликнула она, отвернулась и захлюпала.

– Зинульчик! Неужели ты разлюбила своего Вовульчика? Так неожиданно? Или, может, у тебя кто-то есть? Отвечай!

– Нету у меня никого!

– Тогда что? – Гаврилов задумался и вдруг как закричит: – Оклеветали! Оболгали! Так? – И он наклонился к Зинульчику и вцепился пытливым взором в её глаза. – Точно напраслину на меня возвели! Оговорили! Кто? Кто эта падла? Отвечай! – требовал он.

– Никто. У меня у самой глаза есть! – выпалила она, гордо поднявшись с табуретки.

– Сидеть! – Владимир Иванович, усадив жену, решил исправить ситуацию во что бы то ни стало: «Если она ещё способна плакать, не всё потеряно – надо ковать железо, пока горячо!» – Зинульчик! Ты что, с ума сошла? У нас дочь растёт. Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п (поплевался он) – тук, тук, тук, тук, тук (постучал по табуретке). – Ты что ж её без отца оставить хочешь? Это при мне-то живом? А Авдотью Ивановну без зятя? – обличительно говорил он. – И это при мне-то, при живом? Да ты садистка, Зинка, и эгоистка к тому же!

– Чт-то?.. Это я егоистка?!

– Ты, ты! – убедительно подтвердил супруг. – Это жестоко и бесчеловечно – ребёнка без отца оставлять, а тёщу без зятя!

– Много ты дочь-то знаешь! – базарно воскликнула Зинаида. – Пока ты по бабам шлялся, она две пары схватила! А у матери сердечный приступ был – пришлось «Скорую» вызывать! Чо ты мне! Хоть ты есть, хоть тебя нет – всё одно!

– Тем более, зачем разводиться? – подхватил Гаврилов.

– Чтоб не позориться! Весь двор говорит, что ты от меня гуляешь! А у меня, между прочим, сын! – торжественно воскликнула она. – И всё у него на глазах! Какой пример ты ему подаёшь?!

– Я так и знал! Оклеветали, падлы! Кто? Скажи имя? Кто говорит, что я от тебя гуляю? Убью!

– Все говорят! Всех убьёшь? – спросила она его в лоб. Муж призадумался: переубивать всех во дворе показалось ему несколько затруднительным, и он решил пойти другим путём – а именно вмешать в их ссору Авдотью Ивановну с Авророй.

– Курва ты, Зинька! Т-п, т-п, т-п, т-п, т-п, – тук, тук, тук, тук, тук. – Да знаешь, что я сейчас сделаю?

– Чо хочешь, то и делай!

– Да я сейчас всё матери с Авриком расскажу!

– Не смей! – возопила Зинаида Матвеевна – дело в том, что она ещё не успела рассказать о своём намерении Авдотье Ивановне и, зная, как та любит зятя, предполагала, что её реакция на развод будет отрицательной. – Я мать ещё не подготовила!

– Вот и прэлестно! Мама! Мама! – закричал Гаврилов и бросился в комнату. – Мама! – Он присел к ней на кровать, проникновенно посмотрел в глаза любимой тёще и печально молвил: – А ты знаешь, что твоя дочь со мной разводится?

– Чо? – Авдотья Ивановна даже приподнялась от удивления, но скоро успокоилась и захохотала удивительным своим смехом, напоминающим куриное кудахтанье. – Всё шуткуешь, Володя! А у меня ведь сердце слабое – тут «Скорую» намедни вызывали...

– Мать! Мне не до шуток! – отрезал Гаврилов. – Аврик! Подойди к папе! Скажи, ты хочешь без отца остаться?

– Что ты, папочка, миленький, любименький! – испугалась Аврора.

– А ты, мамаш, хочешь без зятя остаться?

– Володь, ну чо ты такое говоришь?!

– Тогда проведи серьёзную родительскую беседу со своей безмозглой дочерью – она, видите ли, разойтись со мной вздумала! Видите ли, я денег в дом мало приношу! Ей, видите ли, не по нраву, что я книги покупаю! Да она со мной хоть узнала, кто такие Чехов с Шекспиром! – расходился Владимир Иванович, и, надо отдать ему должное, тут он был абсолютно прав.