Слабости сильной женщины, стр. 54

– Глаза у тебя такие же, – сказал Митя так тихо, что она едва расслышала. – Это свет так падает, – тут же добавил он, уже громче.

Потом он посмотрел на Леру и рассмеялся. Но она не обиделась, и его смех не вызвал у нее недоумения. Она поняла, почему он смеется.

– Что, подружка, стесняешься сказать? – спросил Митя. – Хочешь песенки свои послушать?

– Да, Мить, – смущенно кивнула Лера. – Ну что поделаешь с моим низменным вкусом?

– Ничего не поделаешь, – согласился он. – Но и не надо.

Она действительно любила гитару и любила, когда Митя пел про Кейптаунский порт и пароход, объятый серебром прожекторов, – и какое-то невыразимое, счастливое обещание звенело в его голосе.

Он и пел, сидя напротив нее на венском стуле, и глаза его смеялись. Про французских моряков, небо широкое, про всему предел…

– Митя, – вдруг вспомнила Лера, – а почему ты про снежиночку не хотел петь на моей свадьбе?

Он не удивился ее вопросу, не стал говорить, что не помнит.

– Потому что не хотел скреплять расставание, – сказал он.

И тут она почувствовала, как что-то переменилось. В ней ли, в окружающем – она не знала.

Лера так радовалась тому, что приехал Митя, и готова была сколько угодно сидеть здесь, в его доме, слушать его скрипку и его голос под гитару, и впитывать то спокойствие, которое само вливалось в нее при этом. И вдруг – словно перевернулись стеклышки в калейдоскопе. Такое бывало с нею – она начала видеть все немного иначе, совсем чуть-чуть иначе.

Лера вдруг поняла, что совсем не знает его жизни – уже давно, все годы после смерти Елены Васильевны. И хотя их детство оставалось неизменным, но все в Мите показалось ей вдруг незнакомым… Он не слишком изменился внешне – но он был новый, ей неведомый.

Конечно, в нем всегда было что-то загадочное, что-то ей, Лере, непонятное. Но ей всегда хватало той счастливой легкости, которую она испытывала с Митей, и только с ним, которая была связана с их общим детством, – и она не задумывалась, в чем состоит его непонятность. В конце концов, ведь он музыкант, необычный человек, почему же ей все должно быть ясно?

Лера всегда думала, что Митина загадка связана с какими-то сторонами его души, не имеющими к ней отношения. И вдруг, в этот предрассветный час, в одно мгновение, – все переменилось. Она не знала в нем чего-то, относящегося к ней самой – и это ее встревожило…

И она замолчала, не зная, как разговаривать с ним дальше. Это не было неловкостью или стесненностью – просто перед нею сидел мужчина, в котором была для нее загадка, и Лера почувствовала легкую растерянность.

Она поняла, например, что не смогла бы сейчас прибежать к нему и спросить: «Какая бывает любовь?» – как прибежала к нему однажды, сто лет назад. А почему не смогла бы – она и сама не знала.

От Мити исходило спокойствие, Лера всегда это чувствовала, а сегодняшней ночью особенно; сегодняшней ночью он просто спас ее от тоски и тревоги. И вдруг она поняла, что спокойствие – не единственное, что есть в нем сейчас.

Это понимание пришло всего лишь на мгновение. Да и какое понимание, разве она поняла что-то отчетливое, выразимое словами, разве она могла назвать то чувство, которое мелькнуло в Митиных глазах, в голосе – и встревожило ее?

Но за это краткое мгновение и повернулись стеклышки калейдоскопа.

– Мить, мне ведь домой пора, – сказала Лера, точно стряхивая промелькнувшую неловкость. – Скоро уже Аленку кормить, и ты ведь устал, а из-за меня целый концерт пришлось давать.

– Ничего, это не самое трудное, что мне приходилось делать. Пойдем, я тебя провожу. – Митя поднялся со стула. – А то сегодня, по-моему, оружие выдавали всем желающим – кто удосужился побить себя кулаком в грудь.

Они молча спустились вниз, прошли через двор и остановились у Лериного подъезда. Митя достал сигареты из кармана плаща.

Октябрь только начался, но в свете тусклой лампочки над подъездом кружились невесомые снежинки. Или просто изморозь веялась в воздухе, серебряной пылью оседая на Митиных волосах?

Автоматные очереди у Белого дома не прекращались ни на минуту. То и дело слышны были еще какие-то одиночные выстрелы – где-то неподалеку от их двора, кажется, на пустынном Петровском бульваре.

Митя прикоснулся к Лериному рукаву, как всегда он это делал, прощаясь.

– А мне можно будет дочку твою увидеть? – спросил он.

– Ну конечно! – воскликнула Лера. – Хоть завтра, то есть сегодня уже. Я же не мусульманка, сорок дней ее прятать не стану.

– Хорошо, – улыбнулся он. – Тогда – до сегодня, боевая подруга? Слава богу, хоть этой ночью ты не побежала воевать!

– Этой ночью – нет, – покачала головой Лера. – Как-то не так все там этой ночью. Ты чувствуешь? Мне не хочется туда идти, я чувствую, что это не нужно. Или ошибаюсь? – Она подняла на него глаза. – Знаешь, Митя, мне так часто казалось за этот год, что я утратила всякое чутье, что все во мне застыло…

– Ерунда, – сказал он. – Этого ты можешь не бояться. Ты все та же, и я все тот же. Спокойной ночи!

И он пошел к своему подъезду, не оглядываясь, закуривая на ходу.

Часть вторая

Глава 1

Поездка на Сахалин оказалась самой дальней Лериной поездкой за первый Аленкин год.

Правда, ездить ей все-таки приходилось, и довольно часто, но не на край географии. Оттого, что каждый раз приходилось оставлять ребенка, еще больше отрываться от дома, – Лера не рада была уже ни Парижу, ни Германии, ни Греции у всегда гостеприимного Алексиадиса.

Но не поехать на Сахалин было совершенно невозможно. Зося, работавшая теперь вице-президентшей в «бабской фирме», как Лера называла своего «Московского гостя», – только плечами пожала:

– Что за гвоздь у тебя кое-куда вставлен? Неужели хоть поначалу по телефону нельзя решить?

– Нельзя по телефону, Зосенька! – жарко возразила Лера. – Я знаю, что мне по телефону скажут: не сомневайтесь, мадам, все сделаем в лучшем виде. А потом японцы приедут – и окажется, что отопление не работает, воды нет, да и вообще – коттеджи построили в другом месте, поближе к цементному заводу.

– Ну хочешь, я поеду? – предложила Зоська.

– Нет, не получится. – Лера покачала головой. – Не обижайся, но тебе все-таки легче мозги запудрить. А я с ними церемониться не буду в случае чего, ты же знаешь. Надо и им узнать – с самого начала.

Лера не преувеличивала свои способности, когда отвергала Зоськину помощь в таком важном вопросе, как строительство коттеджей на тихом берегу сахалинской речки.

Она многому научилась за недолгое время, прошедшее после исчезновения Андрея Майбороды. Нет, она не стала ни подозрительной, ни излишне жесткой – хотя штучки вроде неправильно оформленной страховки уже не прошли бы у Кирюши Старикова. Даже наоборот: после родов в ней появилось какое-то новое изящество, прелестная мягкость черт и линий, неотразимая в сочетании со стремительной походкой и янтарными глазами.

Но появилось и что-то другое, позволяющее не сгибаться перед обстоятельствами, не идти на поводу у партнеров. Лера сама не знала, как назвать это свое новое качество.

Зато Валик Стар назвал однажды – в самую точку.

Он приехал, чтобы взять у Леры интервью для нового стильного журнала, с которым сотрудничал по совместительству, и сидел в углу кабинета, просматривая рекламные проспекты и делая вид, будто его совершенно не интересует Лерин разговор с импозантным мужчиной лет сорока – судя по всему, деловым партнером.

И только когда разговор был окончен и слегка вспотевший собеседник вышел из кабинета, Валентин хлопнул себя по колену и расхохотался.

– Лихо ты с ним, Валерия Викторовна! – воскликнул он. – Я и не предполагал, что у тебя такие способности откроются!

– Почему же, Валечка? – улыбнулась Лера. – Почему же ты не предполагал? Не ты ли комплимент мне сделал однажды – по поводу моего отважного противостояния наркоману на Переделкинском рынке?