Ревнивая печаль, стр. 10

Глава 4

Лерин «Московский гость» давно уже работал так слаженно и без сбоев, что она даже старалась об этом не думать: чтоб не сглазить. Конечно, этому следовало только радоваться, и Лера радовалась, но в глубине души она понимала, что турагентство для нее – пройденный этап.

Не то чтобы ей хотелось больше денег: она была уверена, что их у нее теперь более чем достаточно. Но исчерпанность возможностей, которую Лера ясно ощущала, была для нее скучна.

Она даже заговорила об этом однажды с Женькой Стрепетом, президентом холдинга «Горизонт», частью которого было ее агентство.

Лера входила в Женькин кабинет в здании на Малой Бронной, наверное, сотни раз. И каждый раз улыбалась про себя. Женька был консервативен до невозможности, в его роскошном кабинете не изменилось за пять лет абсолютно ничего. Даже вазочка для карандашей была та же: старомодная, в виде елового пенька – талисман. И жил он по-прежнему в их доме, с родителями, после первой неудачной попытки отказавшись от мыслей о женитьбе и вполне довольствуясь нетребовательной и миловидной любовницей, которую время от времени приводил на приемы.

Женька во всем был такой – щепетильный, иногда до невозможности скучный и всегда как скала надежный в делах. Лера не раз благодарила судьбу за то, что работает именно с ним. При всем своем консерватизме Женька никогда не был ни вялым, ни равнодушным в работе. Лере лично доводилось убеждаться, как жестко и решительно он может действовать, когда того требуют обстоятельства. Одна история со Стасом Потемкиным чего стоила…

То, что их связывало не по работе, а, как принято было теперь говорить, «по жизни», Лера определяла для себя как давнее приятельство. Они настолько привыкли именно к таким – ненавязчивым, не слишком близким, но доверительным и прочным отношениям, что давно уже понимали друг друга с полуслова.

К тому же их связывало общее детство. Как ни смешно это могло показаться, для Леры много значило все то, что она знала о Женьке, – его маленькие, детские еще тайны, которые не были нужны ни для чего; они просто были.

Что он когда-то увлекался шахматами и у него была настоящая индийская доска с необыкновенными фигурами. Что любит экзотические безделушки, которые папа-дипломат всегда привозил ему из поездок. Что начал курить в первом классе, тайком от мамы, и с тех пор периодически пытается бросить, и мама по-прежнему об этом не знает…

Женька сразу понял, о чем она говорит.

– Что ж, Лера, это ведь нормально, – сказал он. – Ты давно в бизнесе – конечно, ты себя переросла. Так за чем же дело стало? Ты все наши дела знаешь неплохо, я рад буду, если ты включишься в любое.

Через «Московского гостя» действительно велись почти все международные дела холдинга – встречи, приемы, деловые поездки и конференции, поэтому Лера прекрасно представляла себе все, чем занимается «Горизонт».

– Да я знаю, Жень, – сказала она. – Но как-то не сказала бы, что меня это очень привлекает…

– Ну, как хочешь, – слегка обиделся Стрепет. – А по-моему, у нас деятельность достаточно разнообразная!

– Да ведь я ничего и не говорю, – извиняющимся тоном возразила Лера. – Я просто, наверное, сама еще не понимаю, чего хочу. А раз не понимаю – зачем же браться?

– Ну, смотри, – пожал плечами Женя. – Ищи, раз так. Осторожно только, я тебя прошу! Сто раз отмерь, не то что семь. А еще лучше – со мной посоветуйся.

Лера понимала, что он говорит так не из-за самоуверенности. Стрепет был опытен, осторожен, и служба безопасности «Горизонта» считалась одной из лучших в Москве. Лера отлично помнила, как много глупостей наделала два года назад, когда пыталась сама разобраться с Аленкиным похищением…

А может быть, для нее сейчас и хорошо было, что работа не требовала всех сил и всего времени. Лерина жизнь изменилась, и работа перестала быть ее главным, едва ли не единственным содержанием. Полностью отдаваться своему делу, сидеть в офисе допоздна и в выходные – все это было вполне приемлемо для Леры, когда ее мужем был Костя. Она хорошо относилась к нему, даже была уверена, что любит его, но бывали дни, когда она ни разу вообще не вспоминала о его существовании.

Даже Аленка не настолько занимала все ее мысли и всю душу, чтобы надолго оторвать от работы. Это вызывало у Леры стыд, но это было так, и она ничего не могла с собою поделать.

Лера пыталась понять, отчего ей не хватает того, чего всегда хватало, например, ее маме – жить жизнью своей дочери, – чего хватает тысячам женщин; и не понимала.

Она вспоминала первые дни и месяцы после рождения Аленки, когда мир превратился в плотный кокон, в котором была только она и крошечная девочка и в котором им не нужен был больше никто. Как она радовалась этому и думала, что это навсегда, – и как все-таки почувствовала вскоре, что ей этого мало…

Это были тяжелые мысли, Лера просто не могла держать их в себе. И она спросила Митю – как с самого детства спрашивала его обо всем, что ее волновало.

К тому времени они были вместе всего полгода, да и то жили на два дома. Лера, как и прежде, всматривалась вечерами в его окно напротив – не осветятся ли шторы, не вернулся ли он… И сердце у нее вздрагивало, когда он возвращался.

В этот вечер Митя поздно приехал с концерта, они сидели на просторной, с черной лестницей и множеством ниш, кухне гладышевской квартиры, и Лера смотрела, как дрожит на белой скатерти золотой блик от чая в Митином стакане, как сияет в вечернем свете серебряный подстаканник.

– Наверное, это какая-то моя ущербность, – говорила она, заглядывая в скрытые под прямыми ресницами уголки Митиных глаз и пытаясь угадать, что он думает. – Мне стыдно перед нею, но я не могу… Когда с ней… все это случилось, когда ее не было – я думала только о ней, ничего больше для меня не существовало. А когда я за нее спокойна – не могу. Это так странно, Митя…

– Что же странного? – спросил он.

– Я понимаю, Зоська ничего странного в этом не нашла бы – сказала бы, что жизнь женщины должна быть разнообразной. Но ведь я не Зоська, и это для меня не объяснение, ты же понимаешь. Я ее люблю, Мить, но… чувствую как-то отдельно от себя! Что же это за любовь к ребенку? Она же маленькая еще, она во мне должна быть…

– Да она и есть в тебе, – улыбнулся Митя. – Именно в тебе – в такой, какая ты есть. В тебе столько вмещается, подружка, я всегда этому удивлялся! Все живет, дышит, всего тебе мало, и всегда тебе хочется большего. Наверное, есть какое-то загадочное «все», которое ты чувствуешь, – и никто, и ничто тебе этого не заменит…

– Но к тебе, Митя, – тихо сказала Лера, подсовывая свою руку под его ладонь. – К тебе ведь я чувствую совсем другое… Я никогда ни к кому такого не чувствовала, даже к Аленке, потому мне и стыдно перед нею. Об этом что же ты скажешь?

– Об этом я ничего не скажу, – помолчав, произнес он; ладонь его замерла на Лериной руке. – Я не буду об этом говорить.

– Почему? – Лера удивленно подняла на него глаза.

– Не хочу.

И Лера тут же перестала спрашивать. Она знала, что Митино «не хочу» не предполагает объяснений, и если он так говорит – значит, разговор окончен.

Он улыбнулся, глядя на ее расстроенное лицо, перевернул ее руку ладонью вверх и погладил.

– Да и с чего ты взяла, матушка, что ей так уж необходимо быть одним твоим светом в окошке? Я это с детства очень хорошо помню – мамаш этих сумасшедших, которые чадам своим дыхнуть не давали, до того о них заботились. В консерваторию приходили сопли им вытирать, и все из лучших побуждений. Мама совсем другая была… – Лицо его осветилось тем печальным и ясным светом, который освещал любое его воспоминание о матери. – Хотя она-то как раз только мною и жила, это я всегда понимал. И знал, каких усилий ей стоит не держать меня за руки, не требовать, чтобы я не водился с кем не следует, не увлекался сомнительными девицами и не выяснял отношений с их мужчинами! Конечно, отец ее тоже останавливал, но она и сама понимала…