Портрет второй жены (Единственная женщина), стр. 80
– Тайна сия велика…
Из церкви шли домой молча. Каждый думал о своем, и не у всех эти мысли были веселыми… Даже говорливая Ксенька притихла, изредка взглядывая на Лизу и Юру.
Впрочем, Юра первым нарушил молчание, неожиданно улыбнувшись.
– Ты чего? – спросила Лиза, заглянув в его глаза, в которых уже заплясали веселые искорки.
– А помнишь, как он сказал, что любящий свою жену любит самого себя?
– По-моему, это апостол Павел сказал, – не удержалась от улыбки и Лиза.
– Ну, все равно. Так что, выходит, я теперь по праву могу не сдерживать свой природный эгоизм и любить себя до бесконечности!
Ночью Лизе казалось, что она не сможет уснуть: голова все кружилась, звон все стоял в ушах, и светлый туман все окутывал ее. Она заснула, только когда Юра прошептал ей:
– Что же ты волнуешься, любимая моя? Человек же не разлучит…
Глава 12
Нелегко далось ему это венчание!
Он рад был за них, и ему нравился их новый дом, который Лиза так быстро сделала уютным. Но он мог радоваться, только когда смирял свое сердце, когда старался не думать о том, что надежды у него больше не осталось…
И видя, как вздрагивают Лизины ресницы, и каким взглядом смотрит она на Юру, и как слушает слова священника, – он сдерживал себя, чтобы не заскрипеть зубами от отчаяния.
Только мысль о том, что Юра счастлив, как не был счастлив никогда, – только это давало ему силы…
Но было и другое, не менее мучительное для Сергея.
Он всегда знал, что происходит с Юрой. Вернее, всегда знал с тех пор, как встретился с ним на деревенском кладбище и принял его предложение. Его безошибочное чутье защитника подсказывало, когда надо вмешаться в Юркины действия, – и он вмешивался без разговоров, невзирая ни на что.
Только однажды это чутье подвело его – и Псковитин ни за что не позволил бы себе расслабиться снова.
И теперь он следил за каждым Юркиным шагом. Он запретил ему садиться за руль, он требовал, чтобы охрана сопровождала его от порога до порога. Он лично предупредил и охранников на въезде в «поселочек», чтобы были особенно внимательны ко всем, кто будет интересоваться Ратниковым, и докладывали ему об этом немедленно.
Сергею уже сообщали о том, что Подколзев забеспокоился, заметался, не понимая, в чем дело, почему перестает владеть ситуацией. Псковитин ожидал, что тот вот-вот решится на разговор с Ратниковым, и был готов к этому.
Единственное, на что ему труднее всего было пойти, – это прослушивание Юриных разговоров.
Псковитин давно уже располагал техникой, позволяющей ему слушать все разговоры, ведущиеся из зданий «Мегаполис-инвеста». Он и делал это регулярно, не испытывая никаких угрызений совести. Это была его работа, и он знал, что не имеет права полностью доверять даже тем, кто не вызывает и мысли о недоверии.
Но Юра… Одна мысль о том, что он включит магнитофон и услышит его голос, – одна эта мысль приводила Псковитина в содрогание.
И все-таки наконец он решился. Потому что знал: единственное, в чем Юрке совершенно невозможно доверять, – в вопросах его личной безопасности.
Псковитин прослушивал все его разговоры вечером, перед уходом с работы, и все в его душе восставало против этого, все в нем сжималось, и в этот момент он ненавидел Подколзева так, что убил бы своими руками.
Впрочем, разговоры были обычные. Юра говорил со своими партнерами о том, о чем Псковитин и так знал от него же. И это было особенно мучительно: словно он предавал Юрино доверие…
«Это же только до тех пор, пока разгребем все это дерьмо», – уговаривал себя Сергей.
Но на душе у него все равно было отвратительно.
И только Юриных разговоров с Лизой он не слушал никогда: прокручивал пленку…
В конце концов он устал. Устал от этого бесконечного состояния обмана и недоверия, от этого постоянного стыда посмотреть Юре в глаза.
«У меня ж нервы – не канаты! – думал он, садясь вечером за стол и нажимая на проклятую кнопку. – Человек я или автомат? Не могу я больше, не могу-у!» И слушал, сдавив виски кулаками.
Он делал это каждый день – с настойчивостью автомата, забыв о себе совершенно, но смутно сознавая, что это не может пройти для него бесследно.
А сегодня – все! Все это длилось больше двух месяцев, и этим вечером Псковитин понял: если он сейчас снова услышит Юркин голос, доносящийся из проклятого магнитофона, – просто не выдержит, свихнется.
Он вышел из особняка, медленно пошел к машине. Остановился, словно думая еще: может быть, все-таки вернуться? – и пошел быстрее, не оглядываясь.
«Поеду сейчас куда-нибудь – только не домой, – подумал он тоскливо. – Сил нет сидеть в четырех стенах одному…»
Юрка в этот день уехал рано, часа в четыре, – что было необычным в последнее время, – и, вздохнув с облегчением, Сергей вскоре последовал его примеру, разрешив себе сегодня отказаться от мучительного занятия, ставшего его ежедневной каторгой.
Он перебирал в уме, куда можно отправиться сейчас, и быстро выбрал охотничий ресторан «Под сенью», где они часто бывали с Юрой. Там даже ресторанный шум не мешал. Немного забывался город, и можно было долго сидеть, глядя на высокие сосны, освещенные вечерним солнцем. Ночи уже стали короткими, темнело совсем поздно, и Псковитин любил долгое состояние вечернего, закатного покоя, которое так отчетливо ощущал, сидя перед распахнутым балконом.
Он знал, что нелегко будет выбраться в час пик на Ярославское шоссе, но ему нравилось не торопиться, застревать на светофорах, бездумно смотреть, как мигают впереди стоп-сигналы. Жаль, кончились сигареты, и к киоску было не вырулить из левого ряда. Сергей пошарил по карманам: не завалялась ли начатая пачка.
Неожиданно он вздрогнул, словно нащупал в кармане пиджака змею.
Когда он положил эту кассету в карман и зачем? Наверное, размышлял, слушать сегодняшнюю пленку или уехать поскорее, дать себе отдохнуть, – и машинально взял ее с собой…
Он сжал кассету в кулаке, словно хотел сломать. Что ж это преследует его, не дает спокойно дышать! Кажется, даже афганские кошмары, сломавшие психику многим его товарищам, не были так навязчивы, как эта необходимость совершать ежедневную подлость…
И сигарет нет как нет! Псковитин проехал под мостом, так и не выбравшись из бесконечной вереницы машин, и снова застрял на Ярославском – уже забыв, впрочем, куда и зачем едет.
Он чувствовал в кармане проклятую кассету как раскаленный уголь.
В который раз остановившись перед неразличимым вдалеке светофором, он медленно, словно во сне, достал ее из кармана и вставил в магнитолу, прервав болтовню диджея. Почувствовал, как привычная головная боль начинает терзать виски.
Юрин голос звучал как обычно. То он ругался с директором подольского завода, то коротко отвечал на вопросы мюнхенского представителя «Мегаполиса». Потом позвонил Лизе и сказал, что едет домой, – и Псковитин уже вздохнул с облегчением: кажется, все на сегодня.
Потом – Сергей забыл и о головной боли, и о тоске, и о сигаретах. Его тело, мышцы, нервы напряглись так, словно ему предстоял гигантский прыжок через горящую пропасть.
Юра разговаривал с Подколзевым. Тот спокойно представился – то ли не предполагал, что его записывают, то ли не считал нужным скрываться.
– Юрий Владимирович, – услышал Псковитин, – а не пришла ли нам пора поговорить по душам?
– Это зачем еще? – спросил Ратников, и в его голосе Сергей уловил насмешку. – Мы ведь уже с вами, кажется, обо всем поговорили?
– Возникли новые обстоятельства, и вы это прекрасно знаете. Вы же знаете, Юрий Владимирович, я вам не угрожаю – дело бесполезное. Но выяснить наши отношения окончательно – необходимо, ведь вы это и сами понимаете…
– Не понимаю. И что-то не припомню никаких особенных между нами отношений, – оборвал его Ратников. – Я тороплюсь.
– Что ж… – протянул Подколзев. – Звонницкий вам, конечно, не брат, не сват, а всего лишь рядовая пешка в вашей игре… Что вам за дело до его жизни? Стоит ли она того, чтобы вы тратили драгоценное время, отрывались от любимой женщины!