Первый, случайный, единственный, стр. 67
Сейчас самым необыкновенным казалось ему небо.
Он возвращался из Сан-Жиля и уже свернул на глинистую тихую дорогу, которая вела прямо к дому, а небо все менялось и менялось бесконечно. Здесь, над деревенской дорогой, оно было совсем другое, чем над шоссе, и совсем другое, чем над заводью у дома, и совсем другое, чем над Сан-Жилем… Георгию казалось даже, что оно и не меняется – просто он переходит под все новое и новое небо, а в тех местах, которые он только что миновал, оно остается прежним, и над всем Камаргом простирается бесконечно разное небо.
В Сан-Жиле, который оказался совсем не деревней, а маленьким тихим городком, он сразу же пообедал в по-домашнему уютном ресторане, съев столько всяких блюд, что даже стало неловко перед официантом, хотя тот не выказал ни капли удивления, принося ему одну огромную тарелку за другой. Потом, не чувствуя даже сонливости, которая вообще-то была бы естественна после такого обеда, а чувствуя, наоборот, бодрость, Георгий нашел кинотеатр, который Вадим назвал «Иллюзионом». И оказалось, что нашел вовремя, потому что как раз начинался сеанс.
Показывали «Дорогу» Феллини. Георгий сидел в полупустом маленьком зале, смотрел в огромные, немыслимо живые глаза Джульетты Мазины на экране и чувствовал, как сильное и совсем забытое чувство охватывает его, наполняет всю его душу – так же, как вода, когда он плавал в заводи, наполняла каждую клеточку его тела.
Это было то же, что происходило с ним в его первые вгиковские дни, когда он сидел в малом просмотровом зале и тоже смотрел «Дорогу», и сердце у него занималось от восторга… Нет, не то же – теперь он был совсем другой, и все происходило с ним – с другим, и он чувствовал, что каждый эпизод, каждый световой штрих, видимый им на экране, ложится на такой душевный опыт, которого он не имел, да и не мог иметь прежде.
Но этот другой, полный нового опыта человек был все-таки он сам, весь как есть. Георгий узнавал в себе себя с какой-то робкой и вместе с тем сильной радостью.
После кино он купил продуктов, набив ими большую наплечную сумку, которую специально для этого взял из дому, а потом зашел в магазин, в витрине которого заметил одежду. Он хотел купить плавки и что-нибудь вроде свитера, потому что, не зная, куда предстоит ехать, взял с собой только рубашки. Несмотря на удивительно теплую и солнечную зиму, вечерами в рубашке все же было прохладно, а в куртке жарко. Куртку эту Георгий два года назад купил в Москве, в магазине, где продавалась одежда для полярников и прочих экстремалов. Она была сшита из непрошибаемой ткани и подбита гагачьим пухом, то есть явно не предназначалась для провансальских зим.
Свитер он, к собственному удивлению, нашел сразу же, хотя магазинчик был совсем маленький, а покупка одежды была для Георгия проблемой даже в больших магазинах. Найти что-то на свой рост ему удавалось с трудом, а слоняться часами в поисках вещей – этого он не выдерживал. Свитер оказался такого же цвета, как сеттер мадам Бувье, то есть, наверное, такого же цвета, как Георгиева голова. Но, главное, он был теплый и при этом легкий, как будто не связанный из мягких шерстяных ниток, а сплетенный из сухой травы.
Георгий простился с улыбчивым пожилым продавцом – вероятно, даже не с продавцом, а с хозяином – и уже выходил из магазинчика, когда заметил в углу у двери еще что-то вязаное. И притом такое, что оно сразу привлекло его внимание.
Это тоже был свитер, только с капюшоном, и совсем маленький, девчачий. Георгий плохо разбирался в одежде, а в женской одежде не разбирался вовсе, но этот свитер был такой, что и разбираться ни в чем не надо было.
Он был связан из ниток, цвет которых совершенно невозможно было уловить. Приглядевшись, Георгий понял, что каждая нитка состоит из множества разноцветных пятнышек, которые, сплетаясь, делают свитер очень веселым и при этом почему-то не пестрым.
Но главным, что создавало ощущение такого чистого, бесшабашного веселья, были разноцветные кусочки меха, там и сям нашитые на свитер. Они были очень нежные и на цвет, и на ощупь; Георгий специально их потрогал.
Он смотрел на этот веселый свитер и думал о Полине. У нее вся одежда была такая, это он сразу заметил. То какая-то кофточка, сплетенная из обувных шнурков, то красные валенки, то шапочка из валенок… Он потому и подарил ей капустные цветы, которые обнаружил в цветочном магазине на Полянке, – потому что они были такие же ошеломляющие и необычные, как она сама.
Вся она вдруг возникла перед ним так ясно, как будто выглянула из-за вешалки, на которой висел свитер, и улыбнулась своей необыкновенной, исподлобья, улыбкой.
Хозяин магазинчика подошел к нему, что-то спросил, и Георгий кивнул, указывая на свитер.
«Увижу ведь я ее все-таки, – подумал он. – Можно же все-таки…»
Он думал о Полине все время по дороге к дому. И когда смотрел на мгновенно, как ее улыбка и глаза, меняющееся небо, и когда слышал вдалеке в вечернем воздухе крик птицы – может быть, выпи или цапли, наверное, такой же стройной и тонкой, как та, бронзовая, которая стояла у двери дома…
Он думал о Полине, потому что не мог о ней не думать – так же, как не мог не дышать.
Именно сейчас, под необыкновенным небом Камарга, Георгий понял это со всей отчетливостью, как что-то неотменимое и главное, что было в нем. Уезжая из Москвы, он просто запретил себе о ней думать, потому что – все же понятно, и сколько можно втягивать ее в свою безрадостность, в свой мрак? Ее, с ее живостью, и непоседливостью, и с какой-то отдельной жизнью, в которой много всего для нее увлекательного, вроде мозаики или лошади из лесок и подков, и есть какой-то мужчина, который дарит ей розы и бриллианты, и какое право он, Георгий, имеет в это вмешиваться?
Но сейчас он не думал ни о каком праве – он вообще не думал такими пустыми, ничего не значащими для души словами. Это прежний он, тот, который не плавал в чистой воде заводи и не смотрел на картину в Сашиной комнате, а лежал ночами без сна, чувствуя, как снова и снова опускается в смертную яму, – это тот, отдельный от своего тела и от своей души «он», мог думать о чем-то неживом, отвлеченном. А этот, весь как есть, весь какой есть человек, который шел куда-то под бесконечными небесами, – этот человек всем собою чувствовал то живое, самое живое, что существовало в мире: необыкновенную улыбку рыжеволосой девочки…
«Завтра еще куда-нибудь пойду, еще дальше», – подумал Георгий.
И удивился, и даже смутился оттого, что ему хочется идти как можно дальше и дольше, потому что именно в дороге он так ясно, без единого неживого слова, да и вообще без слов, думает о Полине.
«Нет, завтра не получится, наверное, – вспомнил он. – Элен ведь на обед позвала».
Но, вспомнив, что завтра не получится идти по бесконечной дороге под небом, Георгий как-то и не расстроился. Он знал, что Полина будет теперь с ним всегда и ничто внешнее уже не может этому помешать.
Глава 3
Вадим приехал через неделю после того, как оставил Георгия одного в Камарге.
В этот день Георгий ездил в Арль. На обратном пути он вышел из поезда несколькими станциями раньше и пошел пешком. Хотя станции казались частыми, как платформы подмосковной электрички, идти пришлось так долго, что ноги у него гудели, будто чугунные, когда он подходил к дому.
Он увидел, что дом светится в темноте, увидел машину у ворот и прибавил шагу.
Вадим сидел в плетенном из лозы кресле у незажженного камина, курил трубку и пил вино из большого прозрачного бокала. В баре, который Георгий в первый же день обнаружил в комнате с камином, стояло множество бутылок. По благородному виду этикеток нетрудно было догадаться, что вина в них изысканные и дорогие.
«Перфекционист», – вспомнил он тогда и улыбнулся.
Впрочем, сейчас бокал Вадима был полон, и не похоже было даже, что он налил в него вина, чтобы выпить. Скорее так, по инерции.
– Гуляешь? – спросил он, поднимаясь навстречу. – А я ведь телефон забыл тебе оставить – беспокоился. Но потом Элен позвонил, она сказала, что вроде бы с тобой все в порядке.