Неравный брак, стр. 28
– Только рано утром приезжайте, – наконец сдался директор. – Затемно, часов в семь. Чтобы ни одна живая душа… Ох, Женечка, в грех вы меня вгоняете! Вот правильно, я считаю, мусульмане поступают: сорок дней нельзя на младенца смотреть, и никаких гвоздей!
Хотя белый тигренок явно не был мусульманином, отснять его все-таки не удалось.
Битых три часа они проторчали под дождем у чертова тигрятника, но внутрь их так и не пустили.
– Не хочет кормить, – мрачно сообщил оператор Владик Яркевич, в который раз вернувшись с разведки. – Вот сука, а? Не щенка же приблудного ей подбрасывают, собственного, можно сказать, ребенка! Сгущенку, что ли, из своего молока собирается производить? Следят, не сожрала бы вообще. Отбирать его хотят, сейчас как раз решают.
– Уходите, деточки, уходите! – наконец вышла к ним старая служительница. – Не до вас! Марица нервничает, Раджика забрали у нее. Теперь глаз да глаз, как бы не помер. Под лампами греют его, покушать готовят.
– Так, может, мы бы и сняли, как он под лампами греется? – умоляющим тоном попросила Женя. – Мы бы за пять минут, честное слово!
Служительница только руками замахала.
Из зоопарка возвращались злые, сами как тигры. Особенно расстроился Влад. Он работал недавно и был увлечен телевидением. Тонкости операторской профессии он усвоил очень быстро и, судя по всему, не собирался останавливаться на достигнутом. Женя любила снимать материалы именно с ним – как, впрочем, и со всеми, кто работал не за страх, а за совесть. Владу не требовалось напоминать о мелочах, о которых почему-то забывали многие операторы: например, подснять что-нибудь для перебивок при монтаже – крупные планы рук, или книжные полки, или виды из окна.
Пейджер запищал у него на ремне, как только выехали на Садовое кольцо.
– Жень! – окликнул ее Владик, прочитав сообщение. – Может, на «Киевскую» подскочим? Это парень знакомый из Би-би-си месседж шлет по дружбе. Они в «Рэдиссон-Славянской» сидят, так там у них террорист объявился, на пятом этаже на трубе водосточной висит. Поехали глянем, а?
– Террорист? – с сомнением покачала головой Женя. – Там, наверное, оцепление уже стоит. Думаешь, нас пропустят? Это Левашова каждая собака знает в МВД, а нас-то?..
– Да ты уговоришь! – не унимался Владик. – Ну давай крутнемся, Женька, пропал ведь выезд!
Последний аргумент оказался решающим. Жене и вправду было неловко, что по ее вине вся группа прокаталась зря, да еще в такую рань и в такую мерзкую погоду. Понадеялась на хваленое свое обаяние – вот тебе, пожалуйста, и любезный директор, вот тебе и голубоглазый тигренок!
– Ладно, поехали, – решила она. – Попробуем.
Но уж если бутерброд начал свободный полет, то непременно приземлится маслом вниз; можно было и без эксперимента догадаться.
Дальше гостиничной решетки их, конечно, не пустили.
– Где разрешение на съемку? – твердил толстый милицейский майор. – Нету разрешения – нету съемки. Какое мое дело, что дневной эфир! Кто отвечать будет за вас, а? Пускаем только экстренные службы, сами же видите.
Экстренные-то службы понятно было что пускают. Вдалеке, у самого крыльца гостиницы, мелькали люди в камуфляже, еще в какой-то форменной одежде. Владик на всякий случай отснял и их, и предполагаемого террориста, сквозь изморось едва заметного на балконе пятого этажа, у водосточной трубы. Женя на пять минут тормознула анонимного фээсбэшного начальника и выжала из него несколько обтекаемых фраз. Но для приличного репортажа всего этого, конечно, было недостаточно. Оставалось утешаться только тем, что не пустили и другие съемочные группы.
«Своей работой надо заниматься, – сердито подумала Женя, – а не баловаться от нечего делать. Левашов бы уже по воздуху через решетку перелетел!»
По воздуху или нет, но Андрей Левашов уж точно стоял бы сейчас там, где толпились люди в разномастной форме. Он работал криминальным корреспондентом много лет, еще до образования «ЛОТа», и все милицейские начальники действительно пускали его повсюду, часто даже сами звали. Андрей и сейчас наверняка был бы здесь, если бы не уехал вчера в командировку.
– Поехали, Влад, – сердито позвала Женя. – Хватит права качать. Смотри, все уже разъехались.
– Да хоть теперь-то могли бы пустить! – то ли ей, то ли майору громко сказал Яркевич. – Уже взяли ведь козла этого, ничего не взорвалось, фиг ли теперь не пускают?
Жене надоело препираться. Сколько можно, с утра только этим и занимаются! Отвернувшись от доругивающегося с майором Яркевича, она рассеянным взглядом следила, как на глазах редеет толпа любопытных вокруг гостиницы.
Она не то чтобы устала, но чувства ее притупились от долгой сегодняшней неразберихи. Из-за этого она даже домой не торопилась, хотя голова совсем промокла под мелким дождем: вдобавок ко всему Женя забыла зонтик. Она поежилась – на минуту показалось, что дождь залился за шиворот и по спине бежит холодная струйка.
И в то же мгновенье Женя почувствовала, как эта струйка становится теплой, горячей, обжигающей… Не успев понять, что же такое происходит, она медленно обернулась, как будто хотела разглядеть, из-за чего пробежал по ее спине этот неожиданный жар, – и уже чувствовала, уже знала…
Он стоял в нескольких метрах от нее, почему-то держась рукой за черную чугунную решетку. Ничего она не разглядела сразу – ни лица его, ни глаз – только побелевшие от напряжения пальцы. И ничего не успела понять. Следующие секунды – или минуты? – выпали из сознания, из памяти, из жизни. Это были последние отделявшие от него секунды, и этого времени не должно было, не могло быть. Как не могло быть всех бесконечных минут, дней, месяцев, отделявших от него.
– Юра… – Вместо собственного голоса она слышала только непрестанный, изнутри разрывающий голову звон. – Что же ты молчишь, у меня сердце сейчас остановится…
И тут же почувствовала, что пустого времени больше нет, потому что его руки наконец сомкнулись у нее за плечами волшебным кругом, в котором обо всем можно было забыть.
Глава 13
– И что же потом?
– Не знаю, родная моя. Как в тумане. Хотя ведь наоборот, да?
– Я совсем бесчувственная, Юра! Ты так давно здесь, а я не чувствовала. Но это, знаешь, наверно, потому, что ведь и правда все равно, тысяча до тебя километров или десять. Раз они все-таки есть… Ты почему смеешься, я глупости говорю?
– Что ты, какие же глупости! Просто мне это тоже одинаково было, Женечка, – тысяча или десять… Ты куда?
– Никуда. Повернулась неловко. Думаешь, от тебя куда-то хочется уходить?
– Никогда ты меня не простишь.
– Не говори этого ничего, Юра, милый мой… Обними лучше, как сразу обнял.
– Вот, а теперь ты смеешься. Почему?
– Потому что ты как Хома Брут. Или я как Хома Брут? Помнишь, как он волшебным кругом от нечистой силы отгораживался? Ты так и обнимаешь.
– Устала?
– Без тебя? Устала.
– Нет, сейчас – устала? Губы усталые, глаза усталые – камешки мои милые. Колечки на лбу усталые. Не смейся, ненаглядная моя. Еще разок меня поцелуй, если не устала.
– Разок?
– Сколько сил хватит!
Юре казалось, что совсем недолго длится их прерывистый шепот, и поцелуи, и все, что с ними происходит, – один миг. Но в комнате было уже темно, зажглись во дворе фонари, и только поэтому он понимал: давным-давно они лежат, обнявшись, на кровати, и день этот в самом деле длится дольше века.
Борька, как всегда, сориентировался быстрее всех.
– Юра, давай живее! – позвал он, стоя у машины. Но уже через полминуты опять оказался рядом с гостиничной оградой и даже присвистнул: – Ого! Смотри-ка, а дежурство-то вовремя кончилось… Куда б мы тебя, такого? Здрасьте, милая барышня! Извините, а не отпустите ли вы нашего товарища на пять минут переодеться? А то ведь в казенной одежке по городу не ходят. – Потом, присмотревшись к барышне и получше вглядевшись в Юрино лицо, он махнул рукой: – Ладно, поехали вместе, хоть и не положено нам девушек возить! Юра, что это с тобой? – шепотом спросил Годунов, пока шли все вместе к отрядному «Мерседесу». – Может, валидолу примешь или чего покрепче? Белый весь, как из могилы! Ты ее знаешь, что ли?