Мурка, Маруся Климова, стр. 59

Катя была если не добрая, то по крайней мере добродушная, так что общение с ней не было для Тони тяжелым. Но Катина привычка к ворчанию и болтовне все-таки немного утомляла.

– Катюшка, ты, может, вперед пойдешь? – предложила Тоня. – Что-то я и правда устала. Посижу, отдохну и догоню тебя, а?

– Ну, посиди, – пожала плечами Катя. – Если лешего или кто тут у них – болотник какой-нибудь – не боишься! А заблудиться и правда невозможно. Иди все прямо да прямо и выйдешь к торфоразработкам.

Тоне не хотелось признаваться, что ей просто хочется остаться одной. Было что-то необъяснимо притягательное в скудности здешней природы. Она словно втягивала в себя, растворяла в себе, и не хотелось нарушать это сильное, немного тревожное притяжение пустой болтовней.

Катя скрылась за поворотом дороги, а Тоня поднялась с поваленного дерева, на которое присела, доказывая товарке свою усталость, и, оставив рюкзак, медленно пошла от дороги в сторону – туда, где лес светлел недалекой прогалиной.

Прогалина оказалась обычной лесной поляной. Тоня даже не поняла, почему ее так сюда потянуло. Единственное, что было здесь необычным, это свистящий звук, доносившийся с края этой поляны. Тоня остановилась у последнего перед открытым пространством дерева и всмотрелась туда, откуда долетал этот глухо-мелодичный посвист.

Она почти сразу поняла, что это просто шелест травы, которую равномерно срезает коса. А еще через мгновение заметила и косца. Он стоял – вернее, медленно двигался по покосу – совсем близко, но к ней спиной. Тоня видела только его потемневшую от пота льняную рубаху и мокрые завитки волос у него на затылке.

Она стояла, схватившись за нижнюю ветку дерева, и словно завороженная смотрела, как мерно двигаются его плечи, тускло блестит у ног коса... Сознание ее в эту минуту исчезло, и лишь самым краем исчезающего сознания она успела понять, что смотрит на все это так, как прежде смотрела не на людей, а только на самые глубокие, от людей не зависящие явления жизни – на пляшущий огонь, тихий ход туч над сизым здешним полем....

В ту минуту, когда она об этом подумала, он вдруг обернулся. Именно вдруг, потому что еще не дошел до конца покоса; движение его было резким. Но Тоне оно показалось очень медленным – она успела разглядеть струнную линию его скулы и шеи, и настороженный полуоборот головы, и сурово сдвинутые брови. Когда он наконец нашел ее взглядом – это заняло несколько секунд, не больше, но они показались ей бесконечными, – то взгляд его был таким же, как просвет неба в тучах: тревожный короткий проблеск, обещание молнии.

Тоня с детства была немного дальнозорка, поэтому отчетливо видела его глаза в ореоле густых длинных ресниц, и крупные капли пота на лбу, и глубокую вертикальную морщину на переносице. Потом она увидела, как, словно от спазма, вдруг вздрогнуло его горло. Потом он опустил косу, сделал шаг в ее сторону... И тут Тоня наконец сбросила с себя странное оцепенение и, качнувшись назад, развернулась и бросилась бежать прочь от поляны, в самую чащу.

Она и сама не понимала, почему бежит так стремительно, будто за ней гонится что-то необъяснимое и неотвратимое. Она остановилась, только когда выбежала на дорогу, далеко от того места, где оставила рюкзак.

«Может, он меня косой хотел ударить! – тяжело дыша, прижавшись спиной к дереву, подумала она. – Или еще что-нибудь такое. Какой же он... опасный!»

Она не могла найти другого слова для того, чтобы обозначить сильное, пугающее чувство, которое неизвестно почему, всего за несколько мгновений, связалось у нее с этим совершенно незнакомым человеком.

Глава 3

Деревня Глуболье стояла у самого леса, а за лесом было болото, а на нем, на этом болоте, как раз и велись торфоразработки. И хотя деревня была немаленькая, дворов в сто, из-за такой ее близости к лесу и болоту казалось, что она совершенно затеряна в неизмеримой, неодолимой природной глуши. Да так оно вообще-то и было.

– Все-таки народ правильные поговорки про свою жизнь сложил, – сказала однажды Катя Кузьмина. – Например, про то, что черт ногу сломит... Вот она, та самая местность! Мало что деревня такая, глянешь – и повеситься тянет, так тут, говорят, еще выселки есть. Представляешь, Тонь, идешь ты через ихнюю дрыгву, а там тебе, здрасьте, домик стоит. И что нормальный человек может подумать, чей это домик? Лешего болотного, больше ничей!

Неизвестно, как насчет лешего, но жить в бараках прямо на болоте торфоразработчики не рвались. Все они – и местные из райцентра, и приезжие из Минска и самой Москвы – предпочитали селиться в деревенских домах и каждый день ходить на болото и обратно через лес. Хозяевам, у которых они жили, платились суточные за постой и выделялись деньги на то, чтобы они кормили своих постояльцев. Но, судя по нищете здешней жизни, деньги были в этих местах большой редкостью. Поэтому еда для приезжих готовилась из того, что у деревенских считалось бесплатным: из грибов, картошки, свеклы; даже растительным маслом хозяева не баловали. Выручало, правда, молоко, так что командированные все же не голодали.

Впрочем, еда беспокоила Тоню очень мало. Она привыкла есть то, что есть, и эта ее привычка была такой же неизменной, как привычка к летним работам на торфяниках. Теперь она, правда, была уже не учетчицей, как в первый год, а техником-специалистом по торфу, потому что окончила в Москве двухгодичные курсы.

Проводить целый день на чистом воздухе было не утомительно, а, наоборот, приятно. Тоня всегда считала это плюсом своей работы, которая многим показалась бы скучной. И возвращаться вечерами в деревню – они с Катей жили в крайнем доме у самой околицы – приятно было тоже. Вечерний июльский свет делал все предметы выпуклыми, словно обливал их расплавленным стеклом. Даже серые колья заборов казались в этом свете золотистыми, и совсем уж червонным золотом горели стволы деревьев.

– Смотри! – вдруг воскликнула Катя, когда они подошли уже к самому дому. – Видишь, видишь?!

Тоня вздрогнула от ее неожиданного возгласа. Она загляделась на переливы света и ничего больше не замечала. Но, взглянув, куда указывала Катя, увидела, что из открытого окна их комнаты вылазит деревенский парнишка. Спрыгнув на землю, он воровато огляделся и нырнул в канаву, в заросли бурьяна.

– Ах ты паршивец! – крикнула Катя и, мгновенно вспомнив свои навыки бегуньи на короткие дистанции, припустила за ним.

Тоня такими полезными навыками не обладала, поэтому сильно от нее отстала.

Когда она добежала до того места, где из канавы доносились крики и сопение, парнишка уже был схвачен за ухо и безуспешно пытался вырваться из Катиных цепких рук. При этом он не издавал ни звука, только коротко шмыгал конопатым носом, а Катя орала во весь голос и на всю деревню:

– Что ж ты, поганец такой, делаешь, а? Кто ж тебе разрешил по чужим окнам лазить? Ну-ка, показывай, что своровал!

С этими словами она ловко сделала парнишке подсечку и, повалив в бурьян, уселась на него верхом.

– Катюшка, погоди, может, он и не украл ничего! – воскликнула Тоня.

Ей жалко было узкоплечего мальчишку, который вертелся ужом, пытаясь вывернуться из мощных тисков Катиных колен.

– Ага, не украл! На экскурсию приходил! Да вот тебе, пожалуйста!

Изловчившись, Катя запустила руку мальчишке за пазуху и извлекла оттуда какую-то фигурку. То есть не какую-то – Тоня сразу узнала свою деревянную, расписанную невыцветающими красками фигурку танцовщицы.

– Эт-то что такое? – удивленно спросила Катя. Она встала сама и, схватив за ворот линялой рубахи, рывком подняла с земли своего пленника. – Ты где это взял?

– Он не взял, – поспешно ответила за него Тоня. – Это моя, я ему показать обещала. Ну, он, наверно, пришел, а меня с работы еще нету...

– Правда, что ли? – Катя недоверчиво взглянула на Тоню и тряхнула мальчишку за шкирку. – Правда, что она тебе эту штуку обещала показать?

– Ну что ты нам перекрестный допрос устраиваешь? – укоризненно сказала Тоня. – Я же тебе объяснила. Пойдем, вместе посмотрим, – повернулась она к мальчишке.