Мурка, Маруся Климова, стр. 56

Маруся подняла на него глаза. Огоньки в их глубине едва теплились.

– Не знаю почему. Но получается, что так. Я пойду.

Она попыталась встать, но он схватил ее за руку так крепко, что ей, наверное, стало больно. При одной лишь мысли, что ее сейчас не будет, ему стало до того страшно, что он перестал соотносить свои силы с реальностью.

– Маруся, что же это такое, а? Вчера, сегодня... Почему ты со мной... так?! – с какой-то давно забытой детской сбивчивостью воскликнул он.

– Потому что я тебя обманывать не хочу.

– Да в чем ты можешь меня обманывать?

Он опешил от такого ее объяснения. Как может его обманывать девушка, которую он всего два дня назад не знал вообще и которая... Которая сейчас ему почему-то ближе, чем все знакомые и незнакомые девушки, вместе взятые!

Она смотрела ему в глаза прямо, печально и как-то еще... Может, честно? Он не понимал.

– Просто ты меня, наверное, ненавидишь. И не наверное, а точно. И это всегда так будет, потому что я... мы... Потому что я и моя мама... Твой папа давно нас знает, и это только несчастье для него было, и для твоей мамы тоже несчастье, для Анны Александровны, и для тебя, я же понимаю. Зачем же делать вид, будто этого не было? Я не хотела, чтобы и Сережа со мной так, как будто этого не было, а тем более ты... Зачем мы с тобой встретились!

Отчаяние прозвучало в ее голосе при этих словах, полное, до макушки, отчаяние. Она так и не смогла встать – Матвей все еще сжимал ее руку, – и поэтому глаза ее были совсем близко от его глаз, и он видел, что огоньки в них погасли.

– Как – ты и твоя мама? – хрипло выговорил он. – Так ты, получается...

– Да, да! Так и получается. Маруся Климова. И это все у вас было из-за меня!

Матвей медленно разжал руку. Маруся вскочила и, не оглядываясь, все ускоряя шаг, пошла к невысокой оградке сквера. По улице она уже не шла, а бежала. Матвей смотрел, как она идет, бежит, перебегает дорогу, как шарф выпадает из рукава ее куртки... Ему казалось, что его придавила к скамейке снежная глыба. Он не понимал, сколько это длилось. Наверное, недолго. Когда он наконец сбросил с себя эту глыбу, Маруся еще видна была на противоположной стороне улицы.

– Маруся! – закричал он, вскочив со скамейки.

Она вздрогнула – Матвей увидел, как она вздрогнула, хотя уже не видел даже ее лица, – беспомощно огляделась... И вдруг подбежала к краю тротуара, замахала рукой. Перед ней сразу же остановилась машина, Маруся распахнула дверцу и, прежде чем Матвей успел сделать хотя бы шаг в ее сторону, исчезла за этой дверцей. Он успел заметить, что машина эта – темно-серая «десятка». Как будто это могло иметь какое-нибудь значение, как будто вообще могли теперь иметь какое-нибудь значение пустые подробности жизни, в которой ее нет и не будет!..

Часть IV

Глава 1

Только в последние два месяца, когда Матвей начал работать директором школы, Антонина Константиновна поняла, что ее тревога за него не связана ни с какими внешними обстоятельствами его жизни. Она тревожилась, когда ему было полтора года и он научился забираться с дивана на шкаф и проделывал это каждую свободную от других подобных же занятий минуту; тревожилась, когда он работал у депутата, которого она, как и Анюта, считала бандитом... Когда он служил на границе, ее состояние даже тревогой нельзя было назвать, это было что-то из не поддающихся названию чувств. И вот теперь, когда за него надо было только радоваться, она почему-то тревожилась тоже.

«Совсем старая стала, – сердясь на себя, подумала Антонина Константиновна. – Старая квочка. Только он-то не цыпленок!»

Матвей был занят в этой своей школе так, что уже почти месяц не мог выбраться к ней в Абрамцево. И вот вчера он позвонил и пообещал, что в воскресенье приедет обязательно.

Она испекла его любимые пироги – с капустой, с грибами, с яблоками, со смородиной. Летом и осенью, собирая все это в своем маленьком саду или покупая у захожих торговцев, Антонина Константиновна представляла только одно: как ее мальчик позвонит и скажет, когда его ждать, и как она будет печь пироги к его приезду. В его совсем взрослом, давно уже отдельном от нее существовании заключалось главное в ее жизни, и это совсем не изменилось с тех пор, когда он в самом деле, а не только в ее представлении о нем, еще был маленьким.

Матвей приехал мрачнее тучи. Антонина Константиновна сразу это заметила, этого невозможно было не заметить, даже глядя на него совсем посторонними глазами, а она ведь не такими глазами смотрела... Он был зол, беспомощен, растерян, тревожен, подавлен – все одновременно. Она и сама растерялась, когда это увидела, потому что вдруг поняла, что видит его таким впервые. До сих пор он всегда был с нею только весел и ласков, как может быть ласков совсем взрослый мужчина с родной ему женщиной, которую он опекает незаметно, потому что не хочет, чтобы она воспринимала его опеку как признак ее старости.

– Трудно тебе работается? – осторожно спросила Антонина Константиновна, глядя, как он надкусывает пирог и, не доев, кладет на тарелку.

– Нет. Не трудно. – Матвей смотрел в одну точку, и непонятно было, как он вообще расслышал ее вопрос; ответил он на него с тем же равнодушием, с каким отложил пирог. – Конечно, бывает и трудно, но в целом терпимо.

– Тебе разве эту работу терпеть приходится? – растерянно спросила она.

Анюта рассказывала ей о его новой работе, точнее, о его отношении к этой новой работе, совсем другое. Да он и сам в прошлый свой приезд горел воодушевлением.

– Нет. Мне она нравится.

– Матюшка, что с тобой? – Она произнесла это с трудом: у нее перехватило горло. – Ну скажи, что с тобой случилось?

Сильное волнение в ее голосе он все-таки расслышал. Какая-то живая волна прошла по его лицу, дрогнул тоненький светлый шрам на виске.

– Не переживай, Антоша, – сказал он. – Ничего со мной не случилось. – И неожиданно, с той же глухой интонацией, добавил: – Влюбился я, на свою голову, вот и все. Знал же, что не надо мне это... Ну и получил по полной.

– Но... в кого?

«В кого ему надо было влюбиться, чтобы... вот так?!» – подумала она.

– В Марусю Климову.

Если бы он сообщил, что влюбился в пятидесятилетнюю многодетную мать и собирается на ней жениться, она восприняла бы это гораздо более спокойно. Но то, что он сказал, прозвучало как гром в новогоднюю ночь.

– Как?.. – с трудом выговорила Антонина Константиновна.

– Видишь, даже ты удивилась, – усмехнулся Матвей. – Вот и я... слегка оторопел. Сколько у нас народу в столице проживает? Чтоб среди таких широких масс встретить именно ее, сильно надо было постараться.

– Кому? – тихо сказала Антонина Константиновна.

– Что – кому? – не понял он.

– Кому надо было постараться?

– Не знаю.

В его глазах промелькнула растерянность.

– Тогда чему ты удивляешься?

Она смотрела в его глаза, совсем папины – не Сережины, а ее папы. Она только и помнила о папиной внешности, что вот эти лихие зеленые глаза, хотя вообще-то никогда ведь не видела, чтобы они были у него лихими, только на одной фотографии, на которой он был снят молодым и которую сама она увидела уже в старости. В жизни же, она помнила, глаза у него были усталые, суровые и с глубоко скрытым, совсем ей тогда непонятным горем.

И вот теперь она вглядывалась в Матвеевы зеленые глаза и понимала, что и в них это непонятное горе стоит очень высоко, как вода стоит в половодье в берегах Красивой Мечи.

Антонина Константиновна почти не старалась говорить с Матвеем спокойно. Как только она осознала, что с ним произошло, ее в самом деле охватило какое-то глубокое, хотя и нерадостное спокойствие.

Чтобы в огромной Москве, во всем огромном мире он встретил именно Марусю Климову, постараться надо было судьбе, и подправить ее, уговорить пойти иначе все равно невозможно, а значит, и пустая тревога ни к чему. Она знала, что такое судьба и как сильно, как неразрывно сцеплены в ней боль и любовь.