Ловец мелкого жемчуга, стр. 43

Впрочем, Георгий и не собирался ни о чем ее просить. Он повернулся, чтобы уйти, но тут же услышал возглас Лидочки:

– Ты бы, Турчин, еще до Нового года собирался! Зимняя сессия скоро, а у тебя за лето экзамены не сданы! Сейчас направления выпишу, и дуй быстро по преподавателям.

– Что-о?.. – медленно, словно задыхаясь, проговорила Регина. – Это как следует понимать? Он намерен сдавать экзамены?! А вы в курсе, Лида, что у него и зачеты тоже не сданы, английский в частности? Что на занятия он не ходит принципиально – не удостаивает, видимо! Вы в курсе, что лично я зачет ему не поставлю, даже если Феллини восстанет из гроба и будет за него просить?!

Пока Регина говорила все это, надменно вскинув голову, Георгий зачем-то посмотрел на Марию Самойловну.

«Господи, какое счастье, что этот тип не имеет ко мне никакого отношения! – ясно читалось на ее лице. – Как хорошо, что не приходится возиться с его сессией, с его мнимым талантом, со всей его нелепой и бестолковой жизнью!»

Она молчала, но ее непроизнесенные слова Георгий слышал яснее, чем голос Регины – далекий, нереальный, словно сквозь туман доносящийся голос. И вдруг все, что происходило с ним в последнее время, собралось в какой-то сияющий шар и мелькнуло перед ним – стремительно, мгновенно! Ночная липовая аллея, ведущая к дому с мезонином и освещенная в темноте прожекторами – «Джотто», «Рембрандт»… Покорный и страшный в своей загадочности взгляд Милы… Облачный удивленный глаз, глядящий прямо с неба… Швейная машинка, накрытая салфеткой с подзорами… «Ускользающее от определения, но понятное взору»…

Георгий не понимал, как все это связано, да и не мог он сейчас ничего понимать. Сияющее сплетение этих мучительных чувств и воспоминаний потянулось к нему, как шаровая молния тянется к живому телу, и ударило мгновенно, точно, больно!

В глазах у него потемнело, и, не соображая уже совсем ничего, он то ли прокричал, то ли прошептал прямо в лицо Регине – в лицо, которое казалось ему теперь просто пятном:

– И что – с этим все?! А теперь вот такая будет моя жизнь?!

Может быть, он произнес какие-то другие слова, еще менее ясные или вовсе невнятные, но смысл их был именно такой. Глупость, нелепость всего, что он делает сейчас и будет делать дальше, представилась ему совершенно очевидной.

Выходя из деканата, Георгий хлопнул дверью так, что чуть не сорвал ее с петель.

Это последнее воспоминание совсем прогнало сон. Слышен стал за дверью Федькин голос: Казенав с кем-то разговаривал – наверное, по сотовому, который он купил совсем недавно для срочных деловых бесед. На редкостную игрушку ходила смотреть вся общага, но Федька был тверд и звонить никому не разрешал.

Георгий поднялся, добрел, покачиваясь, до стола, налил себе еще стакан водки и выпил залпом, не поморщившись и не закусив. Зачем было закусывать, если ему хотелось, чтобы водка ударила в голову как можно сильнее, чтобы совсем отшибла память вместе со всеми этими привязчивыми картинами?..

И это, кажется, вполне ему удалось; он даже улыбнулся, проваливаясь в мутную пустоту. Мелькнули вдруг чьи-то глаза – веселые, похожие на темные виноградины.

«Чьи это? – подумал он. – Зачем?»

Но и глаза тут же исчезли, и он уснул наконец – как и хотел, без сновидений.

Глава 2

Георгий проснулся раньше, чем догадался об этом.

Он любил эти несколько секунд утреннего пробуждения: когда вдруг словно попадаешь в слепое пятно чувств и мыслей, обычно недоступное, и не понимаешь, где ты и кто ты, и поэтому чувствуешь жизнь как-то иначе, чем всегда. А когда он просыпался наутро после пьянки, эти минуты удивительной новизны растягивались, и за это он любил такие вот пробуждения.

«Так-то и спиваются, – медленно проплыло у него в голове. – И я так сопьюсь. И плевать».

Медленное головокружение сменилось головной болью – такой резкой, что от неожиданности Георгий сел на кровати. И сразу же горло сжало спазмами, сердце забилось стремительно, то и дело проваливаясь в пустоту, все тело налилось тяжестью и задрожали руки.

– Что, Рыжий, головка бо-бо? – весело спросил Федька. Он вошел в комнату, вытирая мокрые волосы большим махровым полотенцем. – Ну, друже, за все надо платить, особенно за удовольствия. Хотел забыться – будь добр. Ладно, сейчас мы тебя реанимируем. Гриба попьешь?

С этими словами Федька взял с подоконника обвязанную марлей трехлитровую банку, в которой плавало что-то отвратительное, и нацедил из нее в стакан желтоватую мутную жидкость.

– Совсем добить хочешь? – прохрипел Георгий, когда Казенав протянул ему стакан.

– Обижаешь! – хмыкнул тот. – Чайный гриб никогда не видал, что ли? Рассолу, конечно, лучше было бы, так ведь его не напасешься, а эта штука как вечный двигатель, только воду подливай. Пей, Жорик, пей, небось не отравлю. И хорош валяться – дело есть.

Георгий выпил похожий на квас настой чайного гриба и поплелся в душ. От одного взгляда на вчерашние пирожки, выставленные Федькой к завтраку, его затошнило, и только крепко заваренный чай немного вернул его к жизни.

– Дело будет приятное, – объяснял, жуя пирожки, Казенав. – В смысле бабок. Нарыл я тут одну семейку: мамаша с дочкой хату хотят разменять. Вариант у них свой есть, но надо помочь с оформлением.

– А что такого особенного в оформлении? – поинтересовался Георгий, обжигая губы чаем.

– Да оформление-то обычное – все чисто, без проблем. С дочуркой проблемы. Как я понял, пофигистка она, все ей по барабану.

– Не хочет размениваться, что ли? – уточнил Георгий.

– А черт ее знает, чего она хочет, – пожал плечами Казенав. – Во всяком случае, по делам этим ходить точно не хочет. Да ее никто и не просит, я и без нее уже все сделал. Но расписаться-то где положено она должна, в кровать документы не принесут же. Короче, Рыжий, задача твоя простая: едешь на хату, берешь девку за шкирку и везешь в контору по указанному адресу. Следишь, чтоб все правильно подписала, и пинка ей под зад. Мы за услуги долю свою малую получим, а дальше не наше дело, пускай мамаша с ней возится. Только в конторе поаккуратней, – добавил Федька. – А то скажут еще, что мы ее под пистолетом меняться заставили, а нам это тоже не с руки, репутацию портить. Ну а в домашних условиях действуй всеми доступными средствами, – усмехнулся он. – Не мне тебя учить, как девок уговаривать. Глянешь хату заодно, приличная должна быть. Это в доме Большого театра. Папашка у них гэбэшник был, Большой театр курировал, вот и хапнули при совке квартирку. Папашка умер, а мамашка, видать, от дочки на стенку уже лезет. Но это я тебе так, для общего развития говорю, а вообще-то можешь голову подробностями не забивать, – махнул рукой Федька. – Да, деньги возьми-ка. На такси там… Не в метро же девку везти, как бы не передумала по дороге. Если совсем безбашенная – ну, ширнуться будет просить, что ли, – ни в чем ей не отказывай. Мы ее воспитывать не подряжались.

Дом, в котором жили мать и дочь с пиратской фамилией Флинт, стоял на углу Садового кольца и Каретного Ряда. Даже с улицы было видно, что квартиры в этом тяжеловесном строении солидные – с эркерами, с высокими потолками.

«Все хорошо у людей, а счастья нет», – подумал Георгий, вычисляя, на каком этаже находится искомая квартира.

И тут же улыбнулся своим элегически-философским размышлениям. Просто настроение у него не то чтобы улучшилось, но как-то посветлело, пока он шел пешком от метро «Маяковская».

Солнце тускло проглянуло на затянутом серой дымкой небе, и от первого осторожного мороза воздух стал чистым, как озерный лед.

Мелодичный женский голос долго расспрашивал Георгия из-за массивной двери, кто он и зачем пришел, потом дверь все же открылась.

– Проходите на кухню, – сказала высокая дама, отступая на шаг от порога. – Вы не обратили внимания, никто за вами в подъезд не вошел?

– Да вроде нет, – пожал плечами Георгий. – А кто мог войти?