Гадание при свечах, стр. 38
Глава 20
Сны были единственным, что ей осталось. Это были даже не сны, теперь она это понимала. Часто, вечерами, Марина сидела в кресле в своей комнате перед старинным бабушкиным зеркалом, и в глазах у нее мелькало то, что так напугало однажды Женю.
Она погружалась в свои странные видения, не чувствовала собственного тела и, наверное, выглядела в это время как мертвая.
Сама же Марина только в эти вечерние мгновения и чувствовала себя живой. Все остальное стало ей безразлично. Она машинально умывалась утром, причесывалась – благо прическа куафера Жоли не требовала особенного ухода, – слегка подводила глаза и губы, не думая, выбирала духи…
Она понимала, что с каждым сеансом в салоне госпожи Иветты сил у нее остается все меньше, но и это ее больше не волновало. А зачем они ей были – эти силы?
«Для какого такого неведомого счастья?» – все чаще вспоминала она слова эскорт-герл Нины…
Наверное, ее равнодушие ко всему так бросалось в глаза, что даже Иветта забеспокоилась.
– Зря ты так, Мариночка, – сказала она однажды, зайдя в салон, после того как разошлись все посетители. – Неужели я тебя так уж напугала? Ну извини, я ведь не хотела. Скажи, о чем ты так тоскуешь?
– Я не тоскую, – вяло повела плечом Марина. – О чем мне тосковать?
– Вот именно! – тут же согласилась госпожа Иветта. – Все у тебя есть, тосковать не о чем. Не помешал бы, конечно, мужчина… А что у тебя с Глебом?
Иветта расспрашивала так, будто была Марининой заботливой матерью, которой та обязана была отвечать. Но с Глебом у нее не было ничего, и отвечать ей было нечего… Он был погружен в свои магические картины, астрологические прогнозы, которые любил зачитывать Марине, – и это было единственное, что его интересовало. Впрочем, Марину не интересовало в нем даже это.
– С Глебом у меня ничего, – сказала она.
– Да, он, конечно… Не самый лучший вариант любовника, – согласилась Иветта. – Но и ты не производишь впечатления очень уж страстной женщины. – Иветта говорила задумчиво, словно размышляла вслух. – Хотя в этом случае как раз и нужен страстный мужчина, который смог бы тебя разбудить. Или… Я подумаю! – решительно сказала она. – Небольшое любовное вливание, по-моему, тебя очень взбодрило бы!
Марина выслушала эти слова с таким же равнодушием, с каким выслушивала в последнее время все. Какое любовное вливание, о чем она говорит?
Впрочем, ей показалось, что и сама Иветта выглядит усталой. Даже странно было видеть усталость на лице этой женщины, которая всегда казалась воплощением уверенности в себе и невозмутимости. Теперь же глаза ее то начинали посверкивать ярче, чем обычно, то как будто метались, то смотрели на Марину с каким-то непонятным ожиданием, едва ли не с просьбой…
Сначала Марина подумала, что это ей просто кажется: в том состоянии заторможенности, в котором она постоянно находилась последнее время, могло показаться все что угодно. Но прошла неделя, другая – и она стала замечать, что Иветта действительно изменилась.
Она теперь часто заходила в студию во время Марининого приема, чего никогда не делала прежде: сама она работала в другие дни. Она садилась на один из прозрачных стульев в глубине студии, и Марина постоянно чувствовала, как буравит ее неотрывный Иветтин взгляд. Марина понять не могла, в чем дело, и, наверное, давно уже насторожилась бы, если бы у нее были силы для того, чтобы сосредоточиться на чем-нибудь.
Всхлипывающая молодая женщина – последняя посетительница – вышла из студии, и Марина устало закрыла глаза. Сегодня у нее был поздний прием; за прозрачными стенами зала уже сгустилась тьма апрельского вечера. Марина неподвижно сидела на своем обычном месте, не выключая лампы и бессильно уронив голову на руки.
– Ты очень устала? – услышала она тихий голос и вздрогнула, потому что не сразу поняла, что он принадлежит Иветте.
Та стояла у нее за спиной и действительно выглядела сегодня так, что трудно было узнать ее саму, не только голос. На ней было какое-то длинное одеяние – то ли плащ, то ли свободное платье из тяжелой поблескивающей ткани. В таинственном свете студии одеяние переливалось всеми оттенками синего и голубого, и теми же оттенками переливались расширенные Иветтины глаза.
Марина никогда не видела ее такою; даже усталость немного отступила, теснимая удивлением.
– Да, пожалуй, – пробормотала она. – Но и вы… Вы какая-то странная сегодня…
Чем больше она вглядывалась в Иветту, неподвижно стоящую в центре зала, тем сильнее начинала кружиться голова. Марина почувствовала легкое покалывание во всем теле – как будто долго сидела в неудобной позе и тело затекло. Она медленно поднялась со стула, чтобы избавиться от этого непонятного покалывания, и подошла к Иветте. Та отступила в глубь студии, маня ее за собой.
– Сегодня особенный вечер, ты знаешь? – тихо произнесла Иветта, не отводя взгляда от застывшего Марининого лица. – Последний апрельский день кончается…
«Ну и что?» – хотела спросить Марина, но не смогла пошевелить губами: это был слишком простой и ясный вопрос, а в том, что происходило сейчас, невозможна была ни простота, ни ясность…
– Я хочу, чтобы ты поняла наконец… – почти прошептала Иветта. – Чтобы ты поняла, как много тебе дано – сегодня подходящая ночь для этого. Ты готова мне подчиняться? – спросила она еще тише.
Марине казалось, что между фразами, которые произносит Иветта, проходит много времени – так сильно, неостановимо втягивало ее каждое слово…
– Я… не знаю… – прошептала она в ответ, сама едва шевеля губами. – Я не знаю, что со мной…
– То, что должно быть. Ты становишься такой, какой должна стать. Не надо бояться – надо отдаться себе… – Голос Иветты набирал силу по мере того, как Марина начинала подчиняться ему. – Не бойся, делай то, что я скажу…
С этими словами Иветта поднесла руку к горлу, одним движением развязала какой-то узел – и ее одежда с тихим шелестом упала на пол. Она стояла теперь совершенно обнаженная, и Марина завороженно смотрела, как сияют на ее молочно-белом теле бирюзовое ожерелье и широкие бирюзовые браслеты на запястьях и щиколотках. Ожерелье состояло из крупных бусин, на каждой из которых был вырезан причудливый узор, напоминающий буквы.
– Разденься, Марина, – властно произнесла Иветта. – Тело должно дышать в эту ночь, оно должно впитать в себя все, что придаст ему силу…
Медленно, не отводя взгляда от Иветтиных глаз, Марина начала расстегивать платье. Во время своих сеансов она всегда была одета в какую-нибудь свободную одежду – этого требовала Иветта, – и сейчас платье снималось легко, словно само собою.
Марина давно уже знала, что весь этот зал с прозрачными стенами абсолютно непроницаем для постороннего взгляда: стены выглядели прозрачными только изнутри, снаружи они казались зеркальными. Но сейчас она не думала, видит ли их кто-нибудь, не думала о том, что вообще происходит, – она подчинялась тому, чего требовала Иветта…
Та смотрела на нее, не произнося ни слова. Когда платье упало на пол, Иветта удовлетворенно кивнула и взяла Марину за руку, как будто собиралась отвести куда-то. Но, подержав несколько минут, Иветта вдруг отпустила Маринину руку и, отступив на шаг, зажгла свет внутри одного из шаров на тонкой высокой подставке. Шар вспыхнул зеленоватым переливчатым огнем, а Иветта подошла к следующему, потом еще к одному.
Вскоре они стояли вдвоем в середине большого круга, освещаемого хрустальным сиянием. На мгновение Марине показалось, что она впервые попала в этот зал, что никогда не видела, как светятся эти шары… Голова у нее кружилась и гудела, у нее не было сил, чтобы пошевелить рукой, а граница света, обозначенная шарами, казалась непроницаемой.
Между тем Иветта снова подошла к ней. В руках у нее была небольшая стеклянная банка. В таинственном хрустальном мерцании было видно, что банка наполнена чем-то зеленым. Иветта открыла ее, и по залу распространился пряный аромат.