Флиртаника всерьез, стр. 42

«Что ж тебя Северский в нормальное жилье не поселил?» – хотел спросить Колька.

Но воздержался. И ни к чему такое спрашивать, и не хочется, чтобы она лишний раз думала про своего… Кто он ей, интересно? Хотя понятно, кто. Вернее, понятно, в чем тут дело. Погулял мужик от жены, а девчонка ему – получи младенца. Что ж, будет теперь алименты платить. Или, может, женится? Эта последняя мысль почему-то была Кольке неприятна. Ну да ему вообще был неприятен Северский, и это еще мягко сказано, неприятен…

– Сама не московская? – спросил он.

Вообще-то можно было и не спрашивать. Вся она была не московская, в каждом своем движении и взгляде. Резкости московской, точности, к которым Колька привык с детства и которыми сам обладал в полной мере, в ней не было совсем.

– Из Ростова, – ответила она. – Великого.

И почему-то улыбнулась, словно оправдываясь за то, что ее город называется так торжественно.

– Ну, я поеду, – сказал он.

И сам расслышал в своих словах какую-то едва ощутимую вопросительную интонацию. Как будто ожидал, что Катя предложит ему посидеть, выпить чаю, поболтать за жизнь… Этого совершенно не могло быть – с чего бы она стала задерживать у себя дома таксиста? – но Колька чувствовал себя с ней так просто, что это казалось ему совсем даже естественным.

– Спасибо вам, – сказала Катя. – Вы очень веселый человек.

Так удивительно прозвучали эти слова! Если бы она сказала, например, что он добрый человек, понятно: проявил сочувствие, подвез. Но почему именно веселый? То есть, конечно, он в самом деле не грустный, потому что задумываться не любит, но как-то… Как-то очень просто, прямо она это сказала; люди так вообще не говорят. В Катиных словах и интонациях просвечивало то же, что в светлом взгляде и во всем ее хрустальном лице: природная способность не видеть лишнего, а видеть только главное. Наверное, у нее просто не было лишнего ума на неглавное. Но кому он нужен, лишний ум, пустой ум? Колька, во всяком случае, ни в чем таком не нуждался, ни в себе, ни в других.

Ему было жалко уходить, но уже ведь попрощался. Не глядя больше на Катю – она стояла у окна и из-за снежного заоконного света казалась совсем прозрачной, – он вышел из комнаты.

Глава 8

– Скажи мне, Миша, только честно: если я тебя доведу непосредственно до таможенной стойки, до самолета ты сама добраться сможешь?

– Галь, ну почему ты меня дурой считаешь? – обиделась Мишка. – Я и до таможенной стойки сама могу дойти.

«А кем тебя считать, если ты дура и есть?» – подумала Галинка, а вслух сказала:

– Обойдемся без лишнего риска. Значит, договорились: завтра я тебя отвожу в аэропорт, но до Москвы не сопровождаю.

– Можно подумать, тебе поручили меня сопровождать! – фыркнула Мишка. – Мы с тобой, между прочим, обе в командировке.

Спорить с ней у Галинки не было ни малейшего желания. Чтобы что-либо объяснить этой девушке, объяснения надо было начинать слишком издалека. Например, с того, что взрослые люди не задают окружающим двести пятьдесят вопросов в минуту, а если уж задают, то это хотя бы не должны быть вопросы на уровне «почему днем светло, а ночью темно?».

Все Мишкины вопросы были именно такого свойства. Галинке понадобилось все ее терпение, очень, между прочим, немаленькое, чтобы выдержать это прелестное существо целых две недели. Особенно тяжело дались перелеты из Москвы в Перу и обратно. Даже пятилетний ребенок, сидевший в самолете через проход от них, казался Галинке более сносным попутчиком, чем эта девица, которую ей навязали впридачу к Южной Америке.

Когда Мишка спрашивала просто глупости, это еще кое-как можно было выдержать. Хуже было, когда она впадала в философствование. Именно это происходило с нею весь обратный путь: Мишке вдруг захотелось осмыслить свой заграничный опыт.

– Галя, а как ты думаешь, – устремив на Галинку безмятежный взгляд голубых глаз, спрашивала она, – вот почему получается, что у них чем больше богатых, тем меньше бедных, а у нас чем больше богатых, тем и бедных больше?

– Папу спроси, – вздыхала Галинка. – Он тебе все популярно разъяснит. На личном примере.

Мишкин папа, владелец сети супермаркетов, без всякой на то причины недавно приобрел чахленький глянцевый журнал и решил сделать его образцовым изданием на тему путешествий. То есть он считал, что причина для для такого приобретения очень даже есть: его личный интерес к дальним странам. Почему нельзя было удовлетворять этот интерес, читая уже имеющиеся, притом вполне приличные журналы, объяснить он Галинке так и не сумел. Впрочем, она особо и не расспрашивала. Во-первых, если кто-то готов платить за то, чтобы она ездила в эти дальние страны и писала про них, то пожалуйста, с нашим удовольствием. А во-вторых, не стоит ожидать внятной мотивации от человека, который, называясь Михаилом Рукавичкиным, назвал свою дочь Мишелью, потому что в детстве на него произвел неизгладимое впечатление фильм про Анжелику с Мишель Мерсье в главной роли.

Эта-то Мишель Михайловна Рукавичкина и стала Галинкиной попутчицей в первой командировке от свежеиспеченного журнала.

Судя по всему, это было ее первое самостоятельное путешествие, поэтому она просто захлебывалась неожиданной свободой.

– Галя, а давай наркотики попробуем? – предложила Мишка еще в Москве, как только они сели в самолет. – У нас же целые сутки будут в Амстердаме, жалко же ничего не увидеть!

– Почему ничего? – хмыкнула Галинка. – Картину «Ночной дозор» можно посмотреть. Рембрандт написал, знаешь такого художника?

– Да ну, картину… Картины и в Москве есть.

– Наркоты тоже в Москве полно.

– Все-таки в Москве как-то неприятно. А там – ну ты представь, квартал красных фонарей, марихуана, проститутки!

В Амстердаме, где происходила стыковка с рейсом на Перу, Галинка бывала много раз, ей нравился этот город, и она легко могла себе представить, какое счастливое предчувствие должно вызывать первое свидание с ним у всякого нормального человека.

– Ладно, – вздохнула она, – пойдем в кофе-шоп, покурим твою травку.

– А ты когда-нибудь там была? – с любопытством спросила Мишка.

– Была, – пожала плечами Галинка. – Сидят зачуханные мужики, с виду профессора из местного университета, никакой романтики.

– И что?

– И ничего. Курят, наслаждаются жизнью. Сам три затяжки сделаешь, тогда все вроде бы и неплохо становится, даже профессора. Жизнь налаживается.

Разочарование выглядело на Мишкином кукольном личике довольно комично.

– Да нет, это тебе показалось, наверное, – усомнилась она. – Все-таки в запретном плоде есть романтика.

– Это марихуана, что ли, запретный плод? Так она в Амстердаме разрешена.

Догадка о том, что в ближайшие две недели ей только и придется делать, что объяснять очевидное, изрекать банальности и отвечать на глупости, не добавляла Галинке оптимизма.

Догадливость всегда была ее отличительной чертой. Вот именно это – глупости, банальности и очевидности – как полилось из Мишки в первые минуты поездки, так не прекращалось до сих пор, то есть до последней стыковки рейсов, на этот раз в Париже. В Париже, по счастью, Мишка была не раз – ездила с мамой обновлять гардероб, – поэтому хотя бы не донимала Галинку просьбами сходить вместе в город «за приключениями», как две недели назад в Амстердаме.

Зато всю ночь донимала ее своими творческими идеями.

– Галя, как ты думаешь, про что мне лучше всего написать в журнал? – спросила она, как только Галинка погасила свет. – Ну, надо же творческий отчет о командировке. Например, про озеро Титикаку.

– Пиши про Титикаку.

– Это же самое большое соленое озеро в мире, да?

– Оно пресное.

– Ну да! А Гарсиа говорил, что соленое.

– Ты не расслышала, что Гарсиа говорил.

– Что я, глухая? Почему ты расслышала, а я не расслышала?

Галинка поняла, что еще две-три реплики в этом духе, и уснуть ей не поможет никакое снотворное.