Флиртаника всерьез, стр. 36

– Все знать невозможно, – усмехнулся Игорь.

– Не ерничай, Игорь, – сердито заметил отец. – Не ожидал от тебя такого мальчишеского неандертальства. Драться черт знает с кем, и из-за чего – из-за женщины! Хотя бы даже из-за жены.

– Нормальная жена не вынудит мужа к подобному, – подхватила мама. – Впрочем, в Ириной нормальности я теперь уже сомневаюсь. Она заявила, что не имеет права говорить на эту тему, потому что, видите ли, любит этого… Или его приятеля, я не совсем поняла, да и не очень заботилась понимать, как ты догадываешься.

– Мама, не надо в это вмешиваться.

Теперь Игорь уже не усмехнулся, а поморщился, как от зубной боли.

– Вмешиваться я не…

– И расспрашивать никого не надо.

– Я расспросила ее только для того, чтобы понять, продолжит она готовить для тебя или нет. Собственно, я об этом и хочу с тобой поговорить. Твоя жена выдумала какую-то глупость, чтобы мы сказали тебе, будто наняли кухарку и будто она для тебя готовит. На самом же деле все время, что ты здесь, готовила Ирина. Не понимаю, как я могла втянуться в такую авантюру! Но неважно. Так вот, теперь я не знаю, что она собирается делать. Между тем тебе надо нормально питаться, и я не представляю, как это обеспечить. Тем более что мы уезжаем в санаторий.

– Ничего не надо обеспечивать. Я скоро отсюда выйду. Мама, все это не стоит беспокойства.

– Правда, Неся, не надо его волновать, – бодрым тоном сказал отец. – Он сам лучше знает, что ему делать, еще нас с тобой поучит! А ты его все маленьким считаешь, – улыбнулся он.

Игорь не помнил, чтобы мама когда-нибудь считала его маленьким. Он и сам себя таким никогда не считал и никогда не испытывал потребности ни в чьей опеке.

– Да, в самом деле, – сказала мама. – И все-таки я считаю, ты не должен спускать это дело на тормозах. Я имею в виду последствия драки, – пояснила она. – Я не кровожадна, но зло должно быть наказано.

Мама всегда легко оставляла темы, которые были ей неприятны или просто неинтересны. И всегда это казалось Игорю… ну, если не правильным, то по крайней мере удобным.

И откуда вдруг взялось сейчас странное чувство – будто острое колесико провернулось в сердце?

– Хорошо. Зло будет наказано, – кивнул он. – Где ваш санаторий?

– На Плещеевом озере, – ответил отец. – Говорят, места изумительные, сплошной сосновый бор. Маме от аллергии хорошо.

– Ну, звоните.

Игорь расслышал, что произнес это с такой интонацией, с какой обычно провожал из офиса деловых партнеров. Он даже сделал непроизвольное движение встать, как если бы сидел за столом у себя в кабинете.

– Твой следователь сказал, что еще будет с тобой беседовать, – сказала на прощание мама. – Кажется, идет речь о каком-то смягчении наказания для этого подонка, и будто бы это зависит от тебя. Но ты, я уверена, проявишь твердость. Не скучай, мы скоро приедем.

Игорь все-таки встал и проводил родителей до конца коридора. Наверное, не надо было этого делать: голова сразу заболела так, что он даже прищурился. И мысли с этой тягучей болью пришли тоже тягучие, какие-то ненужные.

«Ира любит этого… – мамиными словами подумал он. – Ну и пусть любит. А я его не люблю. То есть о чем это я – не его, другого не люблю. Что за бред! – Он разозлился на себя за то, что не может правильно сложить в болезненной голове разбегающиеся слова. – Люблю, не люблю… Что мне до них до всех? До всех… – Ощущение того, что ему никто не нужен, было таким неуместным, таким поэтому пугающим, что Игорь постарался отогнать его от себя. – А тот свое получит, – подумал он напоследок. – Робин Гуд хренов!»

Глава 6

Вот уже два месяца Колька думал о себе как о растерянном баране.

А как еще он мог о себе думать? Упрямая злость и растерянность смешались у него внутри. Но если такую вот упрямую злость он знал в себе и раньше, да еще как знал, то растерянность была ему совсем не свойственна и злила его больше, чем сама злость.

Только один раз в своей жизни он был растерян, да что там растерян – он был подавлен тогда, совершенно уничтожен. И не любил вспоминать об этом, даже боялся об этом вспоминать.

А нынешняя его растерянность была особенно некстати. Потому что ночной разговор с Надей и особенно ее решение уехать в Германию, которое тогда, два месяца назад, наутро показалось ему детской фантазией, оказалось абсолютной реальностью.

Тогда же, утром, выяснилось, что Галинка не только съездила уже в Кельн для разговора с директором, но и подала все документы, необходимые для поступления в школу. Когда она успела их собрать, Колька не понимал – ему казалось, документов для такого дела должно потребоваться немыслимое количество. Впрочем, чему удивляться? Его жена ничуть не изменилась за десять лет, которые они прожили вместе. Это он изменился, а она нет.

Несмотря на Галинкину расторопность, Колька все-таки думал, что Надя уедет в Германию не раньше следующего года. Не в середине же четверти, или что у них там бывает, начинать учебу в новой школе, в новой стране! Но тут выяснилось, что в школе как раз освободилась одна-единственная квота для иностранца, и если Надя не воспользуется этой квотой немедленно, то найдется немало других желающих.

Колька, хоть и зная характер своей жены, с некоторым удивлением наблюдал за тем, с какой скоростью все происходило. Даже виза была получена в три дня – оказывается, и для этого имелась какая-то специальная программа школьных обменов, и Галинка немедленно воспользовалась этой программой для дочки.

Если бы все это пришлось проделать Кольке, он, наверное, умер бы от нервного истощения. Но на него никто и не рассчитывал.

Он только отвез Надю в аэропорт. Не один, конечно, а в компании родственников. Его родители рыдали, как будто отправляли внучку к людоедам, Галинкины, специально приехавшие из Краснодара, как обычно, гордились тем, что Надюшенька пошла в их дочечку, такая же умница самостоятельная, сама Галинка улетала вместе с Надей, чтобы устроить ее в Кельне, и была поэтому совершенно спокойна…

Колька удивлялся лишь тому, что его совсем не трогает предотъездная суета.

Все это было для него каким-то… уже совершившимся. Дочкин отъезд произошел для него в ту ночь, когда она сказала ему о своем решении, и даже то, что он все-таки не сразу поверил в это, было не суть важно.

А что было сейчас для него суть важно? Этого он не знал. Оставалось только злиться на свою растерянность.

Как ни странно, то, что он находится под следствием, вдруг оказалось главной опорой в его жизни. Следствие было понятным и простым делом. Его вызывали в райотдел, он в очередной раз давал показания, потому что следователи менялись за два месяца трижды, ему называли то одну, то другую статью… Про состояние аффекта речь уже не шла – судя по всему, Кольке светило даже не хулиганство, а умышленное нанесение тяжких телесных повреждений. Хорошего в этом, что и говорить, было мало. Единственным положительным моментом всего этого следствия стало то, что менты отвязались от Глебыча, причем отвязались настолько, что перестали реагировать на его дурацкие заявления, будто бы драка произошла по его инициативе. Да и как им было на это реагировать? При первом же взгляде на Колькиного друга было понятно, что он так же способен инициировать драку, как извержение вулкана или таяние айсбергов в Ледовитом океане. Особенно теперь трудно было поверить в его внешнюю активность: с тех пор как он сошелся с этой своей дамочкой, женой Северского, его интересовало только то, что имело отношение к ней.

Колька не понимал, как можно считать женщину, влюбись в нее хоть по уши, хоть по какие другие места, центром Вселенной. Но объяснить это Глебычу не представлялось возможным. Да и зачем объяснять? Нравится ему детская сказочка про любовь с первого взгляда, ну и на здоровье.

Колька вернулся с работы поздно – задержался в зале с Игорем Левченко. С самого первого дня, когда мамаша привела этого мальчишку в школу легкой атлетики, он почувствовал, что у того есть перспективы. Но для того чтобы это предчувствие перешло в уверенность, предстояло хорошо потрудиться. К счастью, у Игорька был такой характер, который казался Кольке наилучшим для спортсмена: амбиции, упорство, воля, и все это на фоне живого ума, который позволяет правильно соединять данные полезные качества.