Смертное Камлание, стр. 17
И тогда они стали переезжать мост. Рыжов вдруг заметил, что по-прежнему сжимает в кармане эту кожанную косичку. И не было для него ничего другого, что бы он мог вот так сжимать сейчас. Даже рукоять пистолета показалась бы мелкой соломинкой, а не надежным другом.
После моста компания сразу целиком высадилась. Ребята отправились куда-то еще, по своим делам. Рыжов даже не понял, кто они и куда хотели попасть, словно все эти молодые люди разговаривали на иноземном языке. Зато стал виден мост, по которому они только что пересекли Неву, изрядно широкую в этом месте. И на том конце этого моста вдруг появилась машина, все та же, черная, с темным лобовым стеклом, и на удивление неяркими фарами.
Только теперь машина летела вперед, словно за ней самой кто-то гнался. Она неслась, ее даже слегка заносила на повороте и на обгонах неторопливых позних телег, которых на проспекте этом вдруг стало довольно много, почти целый обоз тащился по заснеженной улице… Значит, обреченно подумал Рыжов, те, кто в ней сидит, кем бы они ни были, разобрались с тем трамваем, из которого он сбежал. И теперь наверстывают упущенное, и что им помешает?..
И вдруг что-то возникло меред машиной, а потом она стала тормозить. И мост, тот самый, по которому он, Рыжов в своем трамвайчике только что перебрался на другую, нужную ему сторону реки, стал расходиться. Потому что довольно далеко ниже по течению, километрах в трех, а то и больше, по той самой черной воде, оставшейся в цетре Невы, шел пароход. Здоровый, выкрашенный в совсем не праздничный, а в рабочий серо-коричневый цвет. Пароходу нужно пройти под мостом, и его разводили. Что может быть проще?
Машина свернула к парапету, даже выскочила на тротуар. Из нее пулей вылетел кто-то и бросился в сторону, ясно, что эти типы прокололись, но кому-то пришла в голову идея позвонить, чтобы еще кто-то из тех, кто находился на этом берегу, если возможно, перехватил этот трамвай, перехватил Рыжова. Вот только он не собирался позволить перехватить себя.
Он вылез из трамвая и пошел по незнакомым, каким-то голым из-за отсутствия деревьев улочкам в сторону гостинницы. Даже пару раз останавливал случайных прохожих, спрашивал, как быстрее добраться до Исакия. Ему словоохотливо объясняли, и потому что настоящие питерцы действительно люди вежливые, и потому что дойти было возможно. Правда какой-то старичок посоветовал сесть на трамвай, но на сегодня трамваев с Рыжова было достаточно. Он шел в подсказанном направлении, и раздумывал, что теперь будет?
Если они знают, с кем имели дело, в гостинице, скорее всего, уже сидит Сабуров, с командой волкодавов. Или просто сидят волкодавы… Но если они не убеждены, что это он, тогда… Нет, все очень маловероятно. И все же следует доиграть свою часть партии до конца. Пусть это и не приведет ни к чему, и он сейчас, честно говоря, лишь отягощает свою вину, которой на само-то деле и нет как нет… Все-равно, он будет вести себя так, словно ничего не произошло.
И начальству, возможно, докладывать не будет. Если выберется изо всей этой каши, не станет докладывать… Нет, так решать нельзя, это следует обдумать, и когда у него голова будет посвежее, и когда он сам станет спокойней.
Гостиница стояла, как и пару-тройку часов назад, мирно, светло, обещая даже вкусный ужин в ресторане. Рыжов посмотрел на нее, и решил, что, как ни крути, а входить туда придется. Он пошел, пересек площадь, отчетливо понимая, что это, вполне может быть, его последние шаги на свободе. И скоро, уже через несколько минут для него начнется ад…
Вошел, дверь туговато хлопнула, в холле было тихо, портье, который трепался о чем-то с администратором, услужливо умолк, пока Рыжов получал свой ключ от номера, когда он направился к лестнице, стал так же лениво и необязательно продолжать разговор. Его голос гудел в фойе отдаваясь слабым эхом.
В номер он вошел без помех. И тут никого не было, его не ждали.
Он уселся в пальто в кресло, и откинулся назад. Только сейчас, когда вокруг было светло и тепло, когда за окном открывался замечательный вид на город, который чуть было не сожрал его самым ужасным и гнусным образом, он понял, до чего же был испуган. Впрочем, ничто еще не кончилось.
И он понял, что эту ночь без бутылки водки и очень плотной закуски не переживет. Просто не сможет. К счастью, как он заметил с площади в широкие окна, ресторан еще работал. И Рыжов поднял трубку телефона. Выходить он не собирался, лучше уж расстанется с любыми чаевыми официанту, но… останется тут. И попробует в одиночку пережить свой страх.
# 11.
Номер теперь казался Рыжову чем-то сходным с клеткой, он даже немного походил по нему, чтобы развеять это впечатление, но не помогло, стало еще хуже. Он продолжал бояться, комната ничуть в этом была не виновата, и было что-то еще… Нужно было думать, только это могло хоть как-то отвлечь его от того, что он переживал сейчас.
Потом в дверь постучали, Рыжов и сам не очень-то понял, что делает, лишь когда в его руке оказался пистолет, он сообразил, что бросился к своему портфелю, достал оружие, даже взвел боек, хотя… Ну, какое он мог оказать сопротивление тем, кто пришел за ним? Стук повторился, мягкий, учтивый, привычно-деликатный. Лишь тогда он вспомнил, что заказал ужин, и спрятав оружие за спиной что-то прокричал. Получилось нечленораздельно, но все же… Дверь отворилась, вошел официант, обычный и обыденный, как все их племя – с подносом на руке и салфеткой через локоть.
Нет, все же он был не обычным, пожалуй, староват для такой профессии. И он как-то очень уж недовольно смотрел на Рыжова, словно что-то хотел сказать, но не говорил, потому что… Вот этого Рыжов не знал, не понимал. Он только попробовал незаметно сунуть свой наган сзади за брюки, и оправил пиджак, чтобы его не было видно. Поднял подбородок в немом вопросе, официант понял это по-своему и стал объяснять:
– Нам, милостивый государь, не положено по номерам-то ужины разносить… Внизу работы полно, заняты все очень. – Он потоптался, видимо, это было еще не все, что он хотел сказать. – Я уж по старой памяти, еще когда до империалистической тут служил, решил вас уважить.
– Да, да, – согласился Рыжов, он не понимал, что проиходит. – Спасибо.
– В таких случаях, – продолжил официант, вдруг набычившись, – чистые господа чаевые-с давали, уж не обессудьте, если что-то не то говорю…
Рыжов дернулся, он вдруг понял, как его, командира красной армии и нынешнего сотрудника ОГПУ, оценивает этот официант – как «чисторого» господчика, из старых… Но делать нечего, он выволок из кармана измятую треху, на миг заколебался, а хватит ли? Но уловил жадный блеск в глазах почтенного служащего, и еще… Да, еше увидел бутылку водки на подносе, рядом с изрядного размера фужером. И протянул деньги.
– Поставьте вон там, на маленький столик.
Официант все исполнил, зачем-то еще включил свет в прихожей, постоял, и все-таки исчез. Рыжов запер дверь, тут же скинул пиджак, выволок револьвер, бросил его на кровать, ближе к портфелю, он мог еще ночью понадобиться, хотя, конечно, лучше бы не понадобился.
Сел в кресло и почти с радостью налил себе водки, выпил, посидел, ощущая, как алкоголь расходится по желудку, по жилам, как плавится его страх и ужас. Налил еще, снова выпил, на этот раз едва не поперхнулся, все же много оказалось водки для одного глотка в этом фужере, а Рыжов знал за собой такую особенность – никогда не был силен в выпивке, не успел привыкнуть на гражданской, а потом как-то не до того было, да и презирал он этот порок.
Ужин, все же, оказался очень хорошим, блинчики с селедочкой, как закуска, уха из какой-то мелкой, но такой приятной рыбешки, отличная каша со свинной вырезкой и что-то еще… Он даже и не понял, что именно, потому что внезапно все кончилось, он наелся, а водки осталось едва ли половина бутылки. Все-таки слишком резво он навалился на нее, не следовало так.
А потом он попробовал думать. Даже наган подтащил под себя, в прямом смысле уселся на него, хотя дверь и была закрыта, и если бы снова постучали, успел бы до него дотянуться. Самое обидное, когда жевал, когда уничтожал всю эту отличную снедь, страх отступил, зато когда попробовал пить дальше, страх вернулся. И водка, как выяснилось, не помогала. Вернее, что-то от нее внутри тупело, не было уже таким острым, режущим, но осознание страшной, смертельной и бесславной опасности не проходило.