Подлодка «Комсомолец», стр. 10

# 6. Североморск. 6 июня.

Кашин, Веригина, Шляхтич и Стекольников ехали в общежитие флотских мичманов на машине, которую им устроил Рындин. Поселок мичманов находился на одной из дорог, отходящих от Североморска к морю, как тут говорили, то есть, к выходу из залива, на север. Этот неназываемый, и может быть, действительно безымянный поселок, всем морякам с главной базы Северного флота служил признаком скорого отдыха после тяжелой многомесячной работы в походах. Для возвращающихся кораблей этот мрачный, скалистый, изрезанный складками берег свидетельствовал о доме и спокойствии. Тем, кто уходил в море, он отдавал последнее прощание своими автоматическими маяками.

Песня, которая лилась из динамика, установленного на приборной доске, была в меру мужественная, не очень мелодичная, но почтенная по возрасту – Кашину казалось, он ее слышал мальчишкой, только не мог вспомнить, где и когда именно. В песне пелось про полуостров Рыбачий, родимую землю, подлодки и, конечно, про любовь.

Не выдержав следующую песню, Кашин попросил водителя выключить радио, что тот, немного погримасничав, и сделал. Этот водитель, судя по всему, как огня боялся вчера Рындина, но Кашин с его людьми был для этого молоденького матросика в черной пилотке фактором со строны, и он делал вид, что ничего не боится. Кроме того, матросы, как правило, исполняющие действительно сложные, требующие технической подготовки обязанности, всегда, еще с дореволюционных времен, если верить книгам, были ребятами с гонором.

Дорога петляла, иногда уходила в сторону от узкого залива, иногда шла чуть не по самому его краю. Молчание своих ребят Кашин объяснил по-своему – им не нравилось то, что они тут делали, и он знал, что еще больше им может не понравиться то, чем им предстояло заняться в скором времени.

Эти соображения вдруг поддержала Веригина. Она, рассматривая проносящиеся сбоку, абсолютно невыразительные скалы, спросила:

– Командир, а куда ты услал Томаса с Колупаевым?

– Томас и Виктор Савельевич отправились проверять то, что нам рассказала вчера жена капитана 3-го ранга.

Веригина слегка набычилась.

– Ты не поверил этой женщине?

– Поверил, но… – Кашин помолчал, ему не хотелось быть слишком откровенным, но на этом, предварительном этапе расследования другого выхода, кроме полной открытости, не было. – Я не знаю, где и что нам искать. Поэтому, пусть-ка они проверят ее слова.

– Ну, Колупаев, опытный, я понимаю, – сказал вдруг Шляхтич. – Но зачем ты услал с ним Томаса?

Кашин оглянулся на мрачноватого с утра эксперта по парапсихическим эффектам и с внезапной даже для себя улыбкой ответил:

– А он бы в машину не влез, если бы мы его с собой взяли.

Шляхтич остался спокойным, но Ира со Стекольниковым тоже хмыкнули. Обстановка разрядилась. И сразу же Кашин почти физически почувствовал, как шофер навострил ушки, чтобы потом было что рассказать и Рындину, от которого он явно получил какие-то распоряжения, и в казарме вечером. Но это было неизбежно.

Вообще-то, разместили команду Кашина неплохо. В приличной по местным меркам гостиннице, где даже имелся душ с горячей водой, и где комната приходилась на троих. Вот только они попали в разные комнаты, а потому предварительного совещания провести не смогли. Впрочем, еще рано было совещаться, говорить по-просту было не о чем.

Они попетляли среди скальных обрывов вверх справа, и вниз слева, а потом вдруг выскочили в небольшую долинку, врезающуюся в залив широкой, почти ровной полосой километра в полтора. По ней разместились не слишком ухоженные и опрятные строения, хотя поставлены они были ровно, словно палатки в образцовом лагере туристов. И опять Кашин заметил, что ему не хватает зелени между этими домами, пусть не деревьев, так хотя бы травы.

Кашин вздохнул, полез во внутренний карман, достал список мичманов и лейтенантов, служивших на «Комсомольце», протянул его шоферу.

– Где можно раздобыть точные адреса этих вот ребят.

Шофер, не взял бумагу в руки, лишь покосившись на нее, мельком ответил:

– В городской комендатуре.

– Вот и займись.

Шофер еще раз сделал полустрадальческое-полураздраженное лицо, но подчинился. Умеешь строить начальству свои «физиономии», умей и отвечать, когда тебе за это гоняют – закон военной службы. Тем более, что он явно не перетруждался на этой холеной штабной машине, по сравнению с другими-то служивыми.

Они подъехали к зданию, которое Кашин и без всяких опознавательных знаков мог бы распознать как комендатуру. Шофер взял листок с панели, куда его положил Кашин, и вылез из машины. Шляхтич ему вслед сказал, не повышая голос:

– И быстро. Узнаю, что сачкуешь, доложу Рындину.

Кашин снова усмехнулся. У него неожиданно стало подниматься настроение. Вот интересно, почему никогда не служивший по причине слишком обильного опыта психбольниц Шляхтич так здорово понимает армейскую или матросскую жизнь? Может, больница не только лечит, но и, в определенном смысле, учит?

Матросик вернулся быстро. Против каждой из фамилии в списке стояли какие-то цифры и имена.

– Что это? – спросила Веригина.

– Я на всякий случай записал номера комнат, где они живут, имена жен… И имена комендантов.

– Молоток, – невыразительно похвалил Шляхтич. – Служи дальше, и может быть, увидишь много интересного.

Это значило, что при желании группа Кашина может оставить этого паренька за собой на время командировки… Нет, подумал вдруг Кашин, не увидит этот парень ничего, не будет тут интересного, все произойдет – если произойдет – в другом месте. В этих военных городках, где все, без сомнения, друг друга знают, им нужно отыскать не группу злоумышленников, а лишь ниточку… Хотя бы ниточку.

Общежитие оказалось грязным, холодным, с голыми стенами и неприятными запахами. Из гулкой, огромной, как бальный зал, общей кухни, доносились понятные звуки, там кто-то стирал в жестяном тазу, напевая.

Комнату лейтенанта Махоты нашли сразу, она оказалась запертой. Повздыхав, Стекольников подошел к соседней двери и постучал. Выглянула девчонка лет пятнадцати, увидев в коридоре незнакомых людей, она чуть было не захлопнула дверь, но пересилила себя, раскрыла ее пошире и спросила:

– И что вам тут нужно?

– С женой лейтенанта, вашего соседа, хотелось бы поговорить, – отозвался Шляхтич.

– Так они же все уехали. Как получили деньги после аварии, так сразу куда-то и уехали, с детьми.

Поговорив с девчонкой о том, какими соседями была семья лейтенанта, и убедившись, что «жену свою он очень любит, просто надышится на нее не мог», что никаких «глупых занятий, вроде выпивок, тут не заводилось», они отправились дальше.

Еще в одном общежитии для семейных мичманов повторилась та же история. У Кашина возникло ощущение, что ничего, кроме службы мужей тут не держало этих женщин, которые при первой же возможности, едва получив компенсации за погибших, отправились оплакивать их куда-то еще. Представив себе, во что может вылиться это расследование – в бесконечные поездки по стране, разговоры без конца, слезы и упреки, которые придется выслушивать от только что овдовевших женщин, Кашин почувствовал решимость разобрать как можно больше проблем тут, на севере. И распределил роли, кому с кем разговаривать.

Это был нелегкий труд. Женщины и дети тут жили в откровенной скудости, с частыми отключениями тепла и электричества, покупая продукты втридорога, от чего частенько не хватало даже на отпуск или проживание где-нибудь еще, где было теплее. И выплескивали они накопившуюся за неудачную жизнь злобу на всех, кто выглядел более благополучным или как бы начальником.

К обеду, так ничего толком и не выяснив, все четверо собрались у машины, греясь на неожиданно проглянувшем солнышке. Машина стояла в полусотне метров, так что шофер не мог их услышать. Кашин спросил:

– Впечатления?

– Ужасные, – признался Стекольников. – Эти люди… Они заслуживают лучшего.