Сыщица начала века, стр. 45

В этом лице записного пропойцы было что-то знакомое, она его определенно видела раньше… Причем воспоминания об этой встрече были не слишком приятные, однако почему-то рифмованные. То есть с этим человеком были каким-то образом связаны стихи – да, стихи Николая Рубцова. Почему именно Рубцова, Алена вспомнить не могла. Разве что простейшая аллюзия: замечательный поэт тоже пил, допивался до делириума, умер (вернее, был убит женой) в разгар жестокой белой горячки…

Что характерно, кареглазый тоже поглядывал на писательницу с явным напряжением своего притупившегося ума. Может быть, видел ее фото на обложке какого-нибудь детективчика?

Детективчик! Бог ты мой! Ну конечно! Да это же Леха, участник жуткой истории, в которую вляпалась писательница Алена Дмитриева почти два года назад, на Рождество. Это Рождество вполне могло стать последним в ее жизни. Она лежала тогда, привязанная к дивану, не менее продавленному, чем эта кровать, полуживая от уколов, которыми ее пичкали, и, словно страшный сон, слушала запинающийся голос из-за стены:

«Скалы встали… скалы встали… перпендикулярно…»

Леха за стенкой пытался вспомнить стихи Рубцова, но не мог и бесился от этого, а Алена бесилась оттого, что у нее залеплен рот пластырем и она не имеет возможности ему подсказать, как скалы встали перпендикулярно к плоскости залива. Круг луны. Стороны зари равны попарно. Волны меж собою не равны.

Дальше шли слова о том, как, спотыкаясь даже на цветочках, боже! Тоже пьяная! В дугу! Чья-то равнобедренная дочка двигалась, как радиус в кругу…

И эти стихи теперь навсегда ассоциируются в памяти Алены с одним из самых жутких впечатлений ее жизни: ведь подругой запьянцовского Лехи была та самая «голая русалка алкоголя», Любка Красовская, беспощадная убийца, глава банды, застреленная загадочным человеком по имени Игорь [14]. Алена с Лехой виделись мельком, уже когда все было позади, во время милицейского расследования, однако, похоже, не только для нее те давние воспоминания были неприятными. Одутловатая Лехина физиономия вытянулась, рот приоткрылся, в карих глазах вспыхнул ужас.

– Доктор, ты… – Леха одной рукой схватил Денисова за рукав халата, а другой тыкал в Алену: – Ты ее откуда взял, а?

– На улице нашел, а что? – ни на миг не замедлил с ответом Илья Иванович.

– Выгони! Выброси! Положи, где взял! – зачастил Леха. – Она же знаешь кто?! Она жуть! Она иглу в яйце видит! Она все про всех угадает! Она Люську прикончила! Она полдома разрушила! Она таку-ую компанию разбила, всех моих друзей распугала… – Он горестно всхлипнул. – Она про тебя все разузнает, все выяснит, все выспросит, душу наизнанку вывернет, а потом в книжке тако-ого пропишет! Знать не будешь, где правда, а где вранье. Сам запутаешься, спал ты с ней или нет.

– Пока нет, а что будет дальше, посмотрим, – вежливо ответил доктор.

Люба коротко хохотнула, а Алена бросила на Денисова осторожный взгляд.

Посмотрим? Это интересно… Но что-то особого энтузиазма в голосе доктора не слышно…

И в эту минуту послышалась мелодия «Кукарачи».

Денисов захлопал себя по карманам. А смешной электронный голосок пел-распевал старую-престарую песенку:

Леха испуганно смотрел на доктора, а тот продолжал шарить по карманам. Люба сначала потихоньку хихикала, а потом стала хохотать так, что никак не могла закрепить пластырем иглу в вене заливисто храпящего Генки.

Денисов наконец-то нашел в одном из многочисленных карманов свой обшарпанный «Siemens», погрозил ему пальцем:

– Будешь так громко петь, я тебя на вибратор переключу, понял? Алло! Слышу, Виктор Михайлович! Что? Сердце? Но у нас тут человек под капельницей… Понятно.

Нажал на пару кнопок, выполняя свою страшную угрозу телефону, и развел руками:

– Дан приказ – ему на запад… Собираемся, барышни. Сюда приедет линейная бригада, а мы перебазируемся на сердечный приступ.

– Молодой человек! – окликнула Люба высокомерно.

Леха оторвал враждебный взор от Алены и обратил его на Любу, не успев изменить выражения:

– Что?

– Подойдите сюда! – скомандовала та. – Проследите, чтобы ваш приятель ненароком не дернулся, чтобы игла не выскочила. Понятно?

– Понятно, – растерянно протянул Леха, с испугом глядя на жирную Генкину руку, соединенную с капельницей, и за те несколько минут, что он пялился на иглу в вене приятеля, бригада успела очутиться за дверью.

– А между прочим, – сказала Люба, – надо бы линейную предупредить, что нам уже заплатили за капельницу. А то сегодня доктор Карпов дежурит, он свою денежку из… пардонте, из заднего кармана брюк у клиента достанет!

– Не надо! – бросила Алена. – Не надо никого предупреждать!

Доктор Денисов, прыгавший по ступенькам впереди, повернул голову и пристально взглянул на писательницу.

– Мстительная барышня, – сказал он.

Люба подмигнула, а Алена отвела глаза.

Наверное, зря она так… Денисову это не понравилось.

Ну что ж, что сделано, то сделано!

Из дневника Елизаветы Ковалевской. Нижний Новгород, 1904 год, август

Давно я ничего не записывала. За это время произошло столько всего… Что из случившегося занести в дневник, а что похоронить в глубинах памяти, дабы со временем вовсе позабыть? Конечно, если воспринимать дневник как беспристрастного свидетеля моей жизни и времени, то я должна фиксировать всякое событие. Однако не получится ли так, что по прошествии какого-то времени мне самой станет стыдно перечитывать некоторые строки?

Но я обещала и себе, и покойному отцу… Придется писать. Постараюсь при этом обходиться без комментариев – может быть, так мне будет проще?

А впрочем, чего жеманиться? Диво уже то, что я имею возможность сесть за свой стол, раскрыть дневник, взять в руки перо и задуматься: писать – не писать. За эти дни выпадали минуты, когда я уже прощалась и с жизнью, и с тем, что мне в ней дорого, – ну и с этим дневником, конечно.

Хорошо! Описываю все сначала. С самого начала – и со всеми подробностями!

Пусть эти записи станут моим покаянием…

Смольников заявил, что одной мне явиться к Марковой недопустимо – он заедет за мной сам.

– Это неприлично. Вы с этой особой незнакомы, – мотивировал он, – под каким же предлогом визитируетесь к ней? Да она вас просто-напросто не примет. С Евлалии станется! Другое дело, если мы прибудем вместе. Тут уж, как ни солоно ей от вашего появления покажется, она принуждена будет сдерживаться. Да и не поверит она в серьезность моих намерений относительно вас, коли мы порознь прикатим!

Поскольку обсуждалось все это еще на общем совещании, мужчины приняли точку зрения Смольникова. Мне пришлось смириться. В конце концов, что я, старая дева, знаю о тонкостях отношений двух бывших любовников?

Смириться-то я смирилась, однако мне еще жальче стало бедную девушку. И захотелось хоть как-то отомстить этому ужасному человеку. Улучив мгновение, я выпалила во всеуслышание:

– Надеюсь, господин товарищ прокурора, мы отправимся на городском извозчике, а не в казенной пролетке?

Ох, каким взором наградил меня Смольников… Разумеется, никто не нашел в моих словах ничего особенного, кроме заботы о правдоподобии нашего появления у Марковой, но мой-то враг отлично понял заключенный в них ядовитый намек!

Он опустил глаза и голосом, в котором слышался явный скрежет металла, ответствовал:

– Не извольте беспокоиться, сударыня. Я и сам прекрасно понимаю неуместность нашего появления в казенном экипаже!

После этого совещание наше окончилось, и меня отвез домой в своей карете лично господин Птицын. Впрочем, поскольку я живу всего лишь кварталом дальше, чем он, это, надеюсь, не составило ему особых затруднений. Вот только понять не могу, что же случилось нынче вечером со всеми мужчинами? Отчего они, прежде едва затруднявшие себя взглядами в мою стороны (да и то взгляды эти были всегда исполнены презрения и высокомерия), сделались вдруг столь любезны и предупредительны? Или впрямь поверили, что женский ум ничуть не хуже мужского? Надеюсь, я им это доказала…