Повелитель разбитых сердец, стр. 56
23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия.
Валентина Макарова
Итак, я наконец-то собралась это сделать. Ползаю по террасе и выдираю осточертевшие уродливые будылья. Голову мне прикрывает огромная соломенная шляпа, найденная в амбаре. На руках нитяные перчатки, рядом стоит плетеная корзина, уже наполненная сорной травой, а в руках у меня секатор. Реквизит вполне привычный: примерно с таким же я привожу дома в порядок наш палисадник, только вместо секатора обычно беру цапку. Здесь ничего подобного не нашла, ладно, и секатор сойдет.
Между прочим, я взялась за работу не только из любви к порядку. Ничто так не успокаивает, как ковырянье в земле. Правда, терраса каменная, но это уже детали.
Я смотрю на потрескавшиеся плиты, но вижу не их, а нечто совсем другое. И в куче пожухлой травы, которую я запихиваю в корзину, тоже вижу другое. Это – странно окаменевшая, очень стройная, словно бы выточенная, загорелая ножка.
Там, на дороге, я не могла увидеть большего: из раскаленной на солнце машины ударило таким жутким запахом, что я едва не лишилась сознания тут же, на обочине. Полицейский сердито прикрикнул:
– Отойдите, мадам!
И я беспрекословно повиновалась: бочком-бочком обошла столпившуюся на шоссе группу и шатаясь побрела к Мулену. Меня никто не остановил, не задержал. Может быть, в моих показаниях не было нужды, может быть, они еще будут опрашивать жителей окрестных деревень. Но какой с меня толк? Правда, я смогу сказать, что видела этот красный «Рено» и раньше, но не заметить его на холме над Муленом не смог бы только слепой. Наверняка о нем и другие жители Мулена расскажут. А вот про то, что «Рено» стоял около отельчика в Фосе, вряд ли кому-то здесь известно. Я скажу об этом непременно. Если спросят, конечно.
Слышен рокот мотора. Потом машина притормаживает, и я слышу раскатистый мужской голос:
– Бонжур, Николь!
Приподнимаюсь, чтобы развеять недоразумение, однако машина, темно-зеленый «БМВ», уже свернула к соседнему дому. И машина, и раскатистый голос мне знакомы. Тем паче я знаю, что в соседнем доме живет Жильбер – тот самый, у которого был роман с Жани. Ого, я уже стала завзятой муленской сплетницей!
Эта мысль слегка поднимает мне настроение. К тому же терраса очищена и уже приобрела весьма цивилизованный вид. Поэтому я иду на задний двор, боязливо покосившись на крепко запертую дверь погреба, высыпаю мусор под забором, уношу реквизит в сарай. По-хорошему, надо бы взять грабли и подгрести сухую траву, которая устилает задний двор, но сейчас у меня на это уже нет сил.
Чем бы еще заняться? Ну, таким, необременительным…
Включаю телевизор, но там все про то же: известный корсиканский сепаратист Иан Колона заявил, что не имеет никакого отношения к самоубийству Жана-Ги Сиза (а почему бы он должен иметь?); скандально известная модель Марта Эйзесфельд разорвала контракт с фирмой «Барклай Саву», лицом которой она была, и заявила, что намеревается открыть для себя Америку – будет пробоваться в Голливуде на роль императрицы Жозефины в новом сериале о Наполеоне; в Авиньоне открывается ежегодный театральный фестиваль – на сей раз зрителям будут представлены самые разные видения знаменитой трагедии Расина «Федра»; дождя в ближайшие недели не предвидится, от жары умирают люди, правительство вновь призывает беречь воду… А потом начинается «крим».
Мне нравятся французские детективы. Они классные, профессиональные, напряженные, к тому же французская актерская школа находится на очень высоком уровне. Однако сейчас я просто не могу видеть трупы еще и на экране.
Выключаю телевизор и какое-то время бесцельно брожу по комнатам, томясь бездельем. А, я знаю, что сейчас сделаю! Погуляю по Мулену. Мне надо вынести мусор, а контейнеры стоят в двух кварталах от меня, около бывшей мэрии. Вот и совмещу полезное с приятным.
Некоторое время брожу по совершенно пустым, пышущим жаром улицам (по-моему, после вчерашнего вымораживания в погребе меня никакая каникюль не возьмет!) и вдруг вижу, что из-за невысокой каменной ограды за мной кто-то наблюдает. Притаился и наблюдает!
Только собираюсь похолодеть от страха, как соображаю, что это мой знакомец Зидан. Опять попалась на ту же удочку! А за кустами виднеются фигуры зверей. Кстати, почему бы мне сейчас не зайти и не посмотреть на них поближе, как я собиралась? Хозяйка-то уехала! Дорога пуста: никто не увидит, если я прошмыгну на минуточку в чужой садик.
Ничего себе, между прочим, садик! Только с дороги он кажется небольшим, а на самом деле вполне приличный и спускается к узенькой речке. Наверное, в хорошее время она выглядела более внушительно, но этим летом все неистово сохнет. И фигуры зверей, разбросанные там и сям среди деревьев на склоне, ведущем к речушке, выглядят обескураженными: дескать, шли на водопой, а воды-то и нет!
Великолепный участок. Просто чудо! Присаживаюсь на каменную скамью, повитую плющом.
Как замечательно будет тут Филиппу, когда он подрастет. Просто царство чудес! Какой молодец Гийом, который поставил тут скульптурки зверей. За это ему можно простить даже жуткого Зидана. Наверное, он мечтал о детях, которые будут бегать между скульптурами. В принципе, без разницы, родила Жани ребенка от него или от Жильбера. Главное, что Филипп будет носить фамилию Феранде, жить в этом доме, играть на этом склоне, плескаться в этой речке и гладить улыбчивые морды этих диковинных зверей.
Крошечная ящерка является ниоткуда на скамье, где я сижу, и тут же шмыгает мимо меня в никуда. В пожухлых каштанах воркуют голуби, кругом без умолку стрекочут кузнечики. А впрочем, как бы не совсем кузнечики (которые, как известно, зелененькие, коленками назад), а некие их подобия выгоревше-песочного цвета, как и трава кругом. Очень может быть, что это и есть те самые цикады, о которых я раньше только в книжках читала и которые не стрекочут, а непременно трещат.
Да уж!
В слове «цикады» есть что-то невероятно книжное. Впрочем, и томное воркование диких голубей, и мерный, далекий перебор часов на церковной башне, и поросшие плющом скамья и стена дома… все это слишком красивое, слишком романтичное. Будто существует не наяву, а в переводном романе. Романе, само собой, переведенном с французского.
Конечно, сад Феранде куда более ухожен, чем брюновский. Правда, дорожки уже засыпаны пожухлой, рано опадающей листвой. Жани не до садово-огородных работ, это понятно. Только вот здесь она, видимо, пыталась собрать листву в кучу, видны следы грабель.
Но нет, это не следы грабель. По этой дорожке явно что-то волокли.
Я безотчетно поднимаюсь со скамьи и иду по дорожке. Что-то блестит в коричневой неприглядной листве. Раскидываю кучку ногой и вижу изящную туфельку на небольшом каблучке. Хотя правильнее будет назвать ее босоножкой – изумительно красивой, из мягчайшей розовой кожи, с золотистой плетеной отделкой…
Поднимаю босоножку и вижу циферки на подошве: 36.
Да ведь я уже видела эту босоножку! Ее, а вместе с ней и вторую, на правую ногу, купила на аукционе в «Друо» толстая мадам Луп. Купила для прелестной русской проститутки по имени Лора.
И я немедленно вспоминаю что-то розово-золотистое, во что была обута мертвая женщина, виденная мною на сиденье красного «Рено». Однако одна ее нога была босая, и выходит… я сейчас держу босоножку с этой мертвой ноги!
Издаю дикий визг и отшвыриваю босоножку. Кидаюсь опрометью вон из сада: за каждым кустом мне чудится убийца! Мрачная фигура Зидана виднеется из-за кустов, и я бросаюсь к уродливому великану, как к родному. Почему-то именно эта нелепая статуя, которая так меня пугала, теперь успокаивает. Я кладу на плечо футболиста руку и стою так, переводя дыхание и набираясь от него каменно-непоколебимого спокойствия.
Может быть, там, в «Рено», была не Лора? Мало ли таких туфелек на свете?
Мало.
Обаяшка мсье Дезар разорялся со своей трибуны, что туфельки уникальные, эксклюзивные. И размер их был тридцать шестой!.. А женщина, лежавшая в «Рено», насколько я сейчас припоминаю, была миниатюрная, изящная, ножки у нее точеные. И именно такие точеные ножки – я сама видела! – у Лоры.