Повелитель разбитых сердец, стр. 50
– Академик Шахматов умер, надорвавшись, когда таскал дрова на шестой этаж. Повезли хоронить, а лошадь на углу Садовой и Невского издохла. Дальше «на людях» повезли. «На людях» небось надежней!
– Нынче дали почитать стенограмму речи Коллонтай к матросам. Память у меня хорошая. Вот, слушайте, что она говорила: «До сих пор институты не давали вам ни жен, ни любовниц. А мы дадим вам и жен, и любовниц!»
– Кто про что, а курица про просо! Коллонтай – она ведь б… большевичка!
– Нет, нет, вы мне объясните толком, как сие разуметь надо? Получит ли каждый матрос жену плюс любовницу, или один то, а другой – другое?
– Да вот так, спрашивать будут: «Вам кого, жену или любовницу?» – «Мне жену, ведь дело такое, без жены не обойдешься!» – «А вам, товарищ?» – «Мне любовницу, на кой черт мне жена?»
– Нет, я вам вот что скажу, гос… то есть граждане. Давали спектакль «Живой труп». Так наибольший успех выпал не на долю знаменитого артиста Самойлова, не на долю цыганского хора, а на долю того статиста, который в последнем действии изображал городового. При его появлении публика привстала и бешено зааплодировала!
– Бросьте-ка…
– Бросьте-ка, говорите? Не верите? Это еще что! А вот я сам видел: стоит на углу улицы милиционер, бегут мальчишки беспризорные. Набежали на него, уронили, дальше помчались. Он вскочил, весь грязный, да как завопит: «Городовой!»
…Отчетливо помню, как жадно я прислушивалась ко всем этим репликам, которые раньше пропускала мимо ушей. Я ехала в Предварилку. Чаще я ходила туда пешком, как это ни далеко, а тут нарочно полезла в безумный трамвай, чтобы отвлечься от страшных мыслей. Я ехала не в пятницу, когда обычно возила передачи для Кости, а в среду. Позади были бессонная ночь, проведенная в больнице, кошмар убийства соседей с первого этажа. Мне не хотелось думать о том, что будет в Предварилке, как я стану вести себя. Не хотелось вспоминать оставленный в моей квартире разгром. Но как ни полз набитый людьми вагон, а все же мы достигли места, и мне не пришлось тратить особенных усилий, пробиваясь к выходу: очень многие пассажиры направлялись именно сюда, к Предварилке.
Да, я помню тот день до мельчайших подробностей…
Вхожу в знакомое помещение, прячась за спинами двух дородных баб, озираюсь и сразу перевожу дух: Ивана Фролова нет. Почему я решила, что он станет меня сегодня здесь подстерегать? Пуганая ворона куста боится.
Осматриваюсь. «Душки-матроса» тоже не видно. Как пробиться к нему на прием? Здесь он или вовсе отсутствует? Не узнать ли у барышни в окошке? Кстати, там сидит та самая блондинка, которая в прошлую пятницу чирикала с ним насчет коньячку и картишек. Пожалуй, правда, спрошу-ка у нее, нельзя ли повидать начальника.
Становлюсь в очередь к окошку. Очередь длинная, длинней, чем по пятницам. А, понятно, вот в чем дело: по пятницам вывешивают на стенах списки заключенных, теперь же списков нет, поэтому о судьбах своих близких узнают в окошечке. Спросил – получил ответ. Никто ни на кого не обращает внимания.
Считаю минуты, все еще опасливо озираясь по сторонам и придумывая, как обратиться к барышне. Однако соображаю плохо: здесь душно, жарко, меня снова начинает клонить в сон. И остро, жадно хочется есть. Хотя бы сырого, унизительного, остистого хлеба. Хотя бы той самой «повидлы», от которой в кишках землетрясение. А еще лучше – хлеба с «повидлой» и тем маслом, о котором вчера рассказывал доктор Кравецкий. Пусть даже с печатью и надписями про сифилис.
Стою, качаясь от головокружения и слабости, в полуобморочном состоянии, почти не осознавая, как движется очередь. И вдруг оказываюсь вплотную прижата к окошечку.
– Ну, говорите! Вам чего?
От растерянности молчу.
– Как фамилия? – спрашивает барышня, глядя на меня брезгливо.
– Лазарева, – брякаю я. – То есть Лазарев. Константин Сергеевич.
Она быстро шевелит наманикюренными пальчиками, перебирая карточки.
– Нету такого, отойдите.
Сейчас-то я отчетливо знаю, что, кабы отошла, вся моя жизнь сложилась бы иначе. Или меня вовсе не было бы в живых! Однако я не отошла, а машинально проговорила:
– Как же нету, он в восемнадцатой камере сидит.
– Как в восемнадцатой? – удивляется барышня. – Он политический?
– Ну да.
– Чего пришли? Сегодня не ваш день. А впрочем, коли пришли, так уж и быть, посмотрю, – милостиво соглашается она. – Константин Сергеевич, говорите? Вот, возьмите!
И сует мне свернутую бумажку.
– Следующий! Фамилия!
Сжимая в кулаке бумажку, отхожу, ругая себя. Ну почему упустила минуту, не спросила про начальника? Обратно к окошку не протиснешься, вон сколько народу привалило! Глупо как, ну до чего же глупо…
Бреду уныло к двери, все так же сжимая в кулаке выданную мне бумажку. А что там, кстати?
Разворачиваю ее.
«Сообщить на квартиру…»
Что за чепуха?
Мне дали не ту бумажку, барышня перепутала. Костя в тюрьме, я должна заплатить за его освобождение бриллиантами. Мне дали справку на другого заключенного!
Читаю снова – все сначала.
«Лазарев Константин Сергеевич. Сообщить на квартиру» . И число… Сегодня девятое октября, а на бумажке стоит третье. Сегодня среда, а третье у нас что было? Четверг.
Ну конечно, все напутано. Третье – четверг, а я была тут четвертого, в пятницу. И я видела в списках прочерк напротив Костиной фамилии. А Фролов подошел ко мне и предложил «выкупить» брата. Отдать «душке-матросу» бриллианты за освобождение Кости.
Как же можно было его выкупить, если он к тому времени уже был убит?
Что за ерунда? Ошибка!
И тут словно бы темная волна проходит на миг перед моим лицом, ударяет так, что я отшатываюсь к стене и ощущаю ее плечами, спиной, затылком. Стена холодная, холод проникает мне в череп, мозг, проясняет и просветляет мысли.
Не ерунда. Не чепуха. Не ошибка.
Все продумано заранее. Прочерк напротив фамилии брата в том общем списке был сделан нарочно. Я узнала правду случайно! Фролов и «душка-чекист» задумали эту аферу, чтобы выманить у меня драгоценности. Получить бриллианты за жизнь мертвого человека!
А разве так можно сказать: за жизнь мертвого?..
И только теперь я вполне осознаю, что написано в выданной мне бумаге. Я осознаю, кто этот мертвый человек.
Мой брат…
23 июля 200… года, Мулен-он-Тоннеруа, Бургундия. Валентина Макарова
Помню, первой мыслью моей было: я оставила открытым дом! И теперь по родовому гнезду Брюнов спокойно шарят воры, а я заперта в погребе.
От этой мысли меня бросает в жар, но жара хватает ненадолго. В следующую минуту меня вновь начинает колотить дрожь – равным образом от холода и страха.
Кто запер меня? Зачем? Неужели и правда вор? Может быть, это он приехал из Фосе на красной машине? Точно, автомобиль, который я видела около отельчика «Золотая курица», – тот же спортивный «Рено», который обогнал меня на дороге в Мулен. И если именно он стоял на холме около деревни, это наводит на некие размышления. Оттуда было отлично видно, что Николь уехала. Дом остался практически бесхозным. Я наслушалась массы историй о том, как грабят старые дома, а потом украденное всплывает на разнообразных блошиных рынках в Париже и других городах. Таким образом, если я когда-нибудь выберусь из этого погреба, то, скорей всего, застану пустые комнаты…
Между прочим, экая же дурь лезет в голову… Дома ночью грабят! Какое ни есть сонное царство Мулен, а все же кто-нибудь из соседей непременно заметит фургон, в который грузят брюновское добро.
Ночью грабят, да? А кто тебе сказал, что ты не будешь сидеть здесь до ночи?
Ой, нет…
Не хочется до ночи? А с чего ты взяла, что вообще когда-нибудь выйдешь отсюда?
Без глотка воды, без пищи – винные бутылки пусты, на крючках не найдешь даже корочки сыра, даже обглоданной крысами косточки от окорока…
Крысы?! А что, здесь водятся крысы? Тогда они наверняка голодные…