Повелитель разбитых сердец, стр. 45
9 октября 1919 года, Петроград. Из дневника Татьяны Лазаревой
С непостижимым чувством я взяла сегодня в руки свой дневник… То, что я могу продолжать делать записи, – истинное чудо. Кажется, я усомнилась в божьем милосердии? Но разве не увел Он меня прошедшим вечером из дому и не спас этим от неминуемой смерти?..
Да, после встречи с Иваном Фроловым ночи мои были беспокойны. Я только и думала: верить ему? Не верить? Обманет он меня? Сдаст большевикам или поможет мне и Косте? Я так себя извела бессонницей, что прошедшим вечером сил уже не было ни на что, даже на тревогу. Решила поспать во что бы то ни стало. Но только легла, как в дверь постучали. Подошла с опаскою:
– Кто там?
– Барыня, отворите. Это я, Дуняша. Тут вас какая-то девчонка ищет, к моим спекулянтам забрела. Ну, я ее и привела. Отворите, барыня!
– Что за девчонка?
Накидываю на плечи платок и отпираю. При свете свечечки вижу на пороге Дуняшу в таком же, как у меня, платке, накинутом прямо на рубаху, и девчонку лет четырнадцати, одетую по-уличному. Та же порода горничных! Носик востренький, глазки смышленые. Лицо ее мне знакомо.
– Не узнаете меня, барыня Татьяна Сергеевна? Я от Львовых.
– Боже мой! – Я всплескиваю руками и едва не гашу свою свечу. – И правда, я тебя в полумраке не узнала. Так ты от Иринушки! Да неужто у нее началось?!
– Началось, – важно кивает девчонка. – А не то зачем бы меня прислали середь ночи?
– Да ей же еще дней десять, а то и неделю ходить! – продолжаю причитать я.
– Ну, на все воля божия, – философски изрекает девчонка. – Вам ли не знать!
В самом деле. Мне ли не знать…
Торопливо одеваюсь. После того, как минувшей зимой на меня напали на улице, стукнули по голове и отняли мой акушерский саквояж со всем содержимым – я едва пережила эту утрату, даже на головную боль почти не обращала внимания! – мне мало удается заниматься своим ремеслом, которому я училась и исполнять которое, смею заверить, умею очень даже недурно. Теперь я только и могу, что наблюдать некоторых пациенток, а в особо опасных случаях сопровождать их в казенную родилку. Обычно это дамы, у которых именно я принимала первых детей. Они по-прежнему доверяют только мне в таком важном и ответственном деле. И хотя рожать в наше время рискованно и даже опасно, а куда денешься? Жизнь идет… Да, прописные истины тем и значительны, что они бесспорны.
Иринушка, Ирина Львова, принадлежит к числу именно таких моих постоянных пациенток. Два года назад я приняла ее сыновей-близнецов, которые сейчас отправлены в деревню, под Лугу. Жизнь там не в пример сытней и спокойней, чем в Питере. Иринушка – душа рисковая, решилась родить снова. Ну что ж, поглядим, что из этого выйдет.
Видимо, забывшись, я произнесла последние слова вслух, потому что Дуняша, которая домой все еще не ушла, а исподтишка наблюдала за моими сборами, вдруг смеется:
– Да что может выйти, а, барыня? Либо мальчик, либо девочка! А может статься, что оба сразу!
Эта незамысловатая премудрость успокаивает и веселит меня. В самом деле, с чего я переполошилась, будто курсистка, которая первый раз идет на роды? Умница Дуняша, славно привела меня в чувство!
– Как ты поживаешь, моя милая? Помирилась с женихом? – спрашиваю я ее.
– А ну его! – отмахивается она крепкой розовой ладошкой. – И говорить тошно. Вовсе записался в душегубы. Мыслимое ли дело: людей со свету сживать да еще хвалиться этим?
– Как так? – замираю я посреди комнаты.
– Да так. Записали его в команду, которая людей стреляет. Вывозят-де их в лес да там и убивают из ружей да левольвертов . По очереди. Мужчин, женщин – без разбора. Еще, говорил, женщины покрепче мужиков бывают, утешают их, первые к яме идут… Теперь я просто видеть его не могу, жениха этого! Вон, давеча прослышала, что пропала одна знакомая вместе со своим барином, так теперь и думаю: уж не мой ли ирод их возле ямы стрелял?
Меня словно бы что-то толкает в сердце.
– Какая знакомая, Дуняша?
– Да ведь и вы ее тоже знаете, барыня. Помните, я вас ванну брать водила? К Аннушке, помните? Забрали и ее, и барина забрали, а уж она своего барина так любила, нахвалиться им не могла… Забрали и порешили небось. Нынче человеческая жизнь что? Копейка!
Несколько мгновений я стою, не в силах шевельнуться.
Я так и знала. Так и чувствовала…
Откуда? Не понимаю, что толкнуло меня в сердце, какое предчувствие беды, которая вдруг разразилась над его русой головой… Я только раз заглянула в озорные темно-синие глаза – откуда же это ощущение безвозвратной потери?
– Барыня! – причитает горничная Львовых. – Что ж вы стали-то? Небось младенчик ждать нас не станет, разродится Ирина Петровна где попало. А вы ж ей сами сказывали, что непременно в больницу нужно, ребеночек-то поперек лежит!
Да, у Иринушки поперечное предлежание, к тому же роды начались раньше расчетов, ей нужно в больницу как можно скорей. Я заставляю себя не думать больше ни о чем, кроме моей пациентки, бегло прощаюсь с помрачневшей Дуняшей, и мы с девчонкой выходим в ночь.
Бежать нам надо аж до Рождественской улицы, и, пока мы добирались, Иринушку уже одели. Потом муж и девчонка помогали ей спускаться с лестницы (Львовы живут в пятом этаже), а я освещала дорогу. Счастье, что у меня есть запасец свечек, я всюду со своей свечкою хожу. Вот Иринушка на улице. Муж ее снова сбегал в квартиру и принес тележку, которую нарочно сколотил для такого случая с помощью бывшего дворника. Иринушке самой идти никак нельзя, а извозчика не докличешься по ночному времени, да и нет у нас на него денег. Именно поэтому – от безденежья – мы не можем позвать врача на дом. Вернее, от бесхлебья – ибо деньгами теперь никто не берет. Только продуктами. Моя знакомая рассказывала мне, как она недавно врача к дочери вызывала:
– Доктор, придите к нам, у нас дома серьезно больная.
– Хорошо, я приду, но я беру за визит три фунта хлеба.
– Извольте. Только не взыщите, кусочками вам соберу по соседям, а трехфунтовым куском достать негде.
– Кусочками так кусочками.
Роды на дому стоят дороже, чем три фунта хлеба, а больница бесплатная. Поэтому мы едем в больницу.
Ох и тьма… Но вот впереди заметались лохмы чадного пламени: пост милиции. Пропуска для ночного передвижения по городу у нас, конечно, нет…
– Стой, кто идет?!
– Ради бога, пропустите, в родильный приют везем!
– Ну, дай бог благополучно дойти, ступайте!
Надо же… неужто и среди них попадаются люди?
Идем дальше. Муж Иринушки пытается развлекать нас светскими разговорами. Оказывается, в Железкоме новая метода выдачи продуктовых пайков: жене выдают на мужа, а мужу – на жену. Поэтому все старые девы и все холостяки переженились. Конечно, фиктивно. Не пропадать же пайкам, в самом деле!
– Танечка, хотите, мы вам жениха сыщем? Будете и на себя, и на него паек получать.
– Спасибо, Георгий Иванович, да ведь я по другому ведомству прохожу, не по железнодорожному. У нас, у медиков, такого порядка нет. Какой же смысл замуж идти?
– А нет, не скажите! Разве не слышали, теперь брачующимся выдают по четыре аршина бумазеи. Очереди нельзя добиться, чтобы перевенчаться – многих бумазея соблазняет. То есть вам прямой резон жениха найти!
– Ну, придется подумать, – невесело отшучиваюсь я. – А почему вы говорите – «перевенчаться»? Разве нынче венчают?
– Да неужто вы не слышали, что теперь барышень, которые расписывают, называют советскими попами?
Болтовня наша перемежается остановками – у Иринушки учащаются схватки.
Новый пост. Точно так же мечутся в ночи языки пламени, угрюмые глаза зыркают из темноты. Увы, здесь народ другой: нас нипочем не хотят пропускать.
– Ничего не знаем, бегите в районный совет за пропуском!
Мгновение препираемся с Георгием Иванычем, кому бежать. Наконец решаем, что целесообразней будет остаться с Иринушкой мне – вдруг он задержится в районном совете, а жена примется рожать. Остаюсь, уже начиная прикидывать, что ж я стану делать с ней – безо всяких инструментов, без горячей воды, на улице, на ветру – и при поперечном предлежании!