Повелитель разбитых сердец, стр. 39
Дрожащими руками начинаю крутить-вертеть многочисленные замки, которые вместе с новой дверью установили Брюны после той попытки ограбления. И наконец широко распахиваю дверь, вздев на лицо самую приветливую улыбку:
– Бон суар!
Супруги отшатываются, увидев в дверях вместо Николь какую-то незнакомую особу. Но если мсье Брюн таращится на меня, будто кое-кто на новые ворота, то на ухоженном личике мадам Брюн появляется вдруг грозное выражение. Она мгновенно дергает «молнию» на сумке, выхватывает что-то кругленькое, направляет эту штуковину мне в лицо и…
Я практически не помню того, что случилось потом. В себя я пришла часа через два, не меньше, и то Николь и ее боевой мамушке пришлось приложить для этого массу усилий. Усилия долго не приносили результатов, и они уже собирались звонить по всем трем заветным телефонам!
Ситуация усугублялась тем, что одновременно со мной им пришлось приводить в сознание отца Николь, который тоже почему-то попал в зону поражения. Угораздило же его при виде меня обернуться к жене с недоумевающим вопросом:
– А это еще кто?!
Едкая вонь из «оружия» мадам Брюн расползлась по всей квартире. Все беспрестанно чихали и кашляли, Шанталь орала каким-то прокуренным басом, Николь постоянно препиралась с матерью, которая то начинала оправдываться, то бросалась в наступление… Словом, это была еще та ночка! Больше всего Брюны боялись, что запах газа из баллончика дойдет до соседей и те вызовут-таки или полицию, или даже пожарных. Обошлось, слава богу! К полуночи мы с мсье Брюном вполне пришли в себя, а Николь уложила спать дочку и помирилась с матерью.
Николь быстро накрывает стол: любимые помидоры с моццареллой и авокадо. Жую, не чувствуя ни вкуса, ни запаха, а Николь торопливо рассказывает мою жуткую историю. Мсье Брюн, который тоже явно не получает от еды никакого удовольствия, изредка печально переглядывается с женой. Да уж, смеху подобно: прервать путешествие по Китаю, чтобы угодить в русские разборки в Париже!
В прошлом году в результате аналогичных разборок у них изрядно погромили квартиру. И хоть все закончилось благополучно (Николь помирилась с Мирославом и вышла за него замуж), воспоминания о том ужасном лете настолько свежи, что я сразу вижу: у родителей есть одно общее заветное огромное желание – сплавить очередную русскую напасть куда угодно и как можно скорей!
– Мон Дье, мир сошел с ума! – бормочет мсье Брюн, громко шмыгая носом. О нет, он не оплакивает судьбу мира – это остаточные явления «газовой атаки». У меня тоже по-прежнему течет из носа и першит в горле. – Террористы, всюду террористы! В России, во Франции… Как жить? Мы все помешались на террористах! Моя жена сегодня вела себя как самая настоящая террористка! А Максвелл?! Ничего не понимаю! – Он сокрушенно качает головой и вдруг спохватывается: – Кстати, вы не смотрели сегодня вечером новости?
– Нет, – качает головой Николь. – А что там было?
– Умер Жан-Ги Сиз.
Мне это имя ничего не говорит, и все же я пугаюсь: не родственник ли? Мало им моих проблем, еще и смерть близкого человека…
Однако у Николь лицо спокойное, только брови взлетают недоверчиво:
– Умер или…
– Пока неизвестно, – отвечает мадам Брюн. – Сообщили, что покончил с собой.
С беспомощным выражением вожу глазами вправо-влево.
Николь замечает мои страдания и поясняет:
– Это сподвижник Иана Колона, корсиканского сепаратиста. Был приговорен к десяти годам тюрьмы за попытку взрыва замка Сен-Фаржо.
– О господи! – невольно всплескиваю я руками. – Да чем ему замок-то не угодил? И что, много народу пострадало?
– Слава богу, корсиканцы стараются обходиться в своих терактах без человеческих жертв. Они протестуют против власти Франции над Корсикой, но при этом подчеркивают, что рядовые граждане ни в чем не повинны, а потому не должны страдать. Как правило, взрывы гремят в ночное время, жертвы могут быть только случайными.
Я вдруг начинаю дрожать так, что зубы стучат. Потому что вспоминаю ночь, во время которой могло быть столько жертв, столько невинных жертв…
Николь смотрит на меня с тревогой. Конечно, она поняла, что со мной творится, а потому на повестку дня снова выходит вопрос: что делать с беспокойной гостьей?
Уж и не припомню сейчас, кто предложил, чтобы Николь ни свет ни заря взяла со стоянки машину родителей и отвезла меня в Мулен. Пробыть там мне предстоит неделю, ну, дней десять. Николь отвезет меня, покажет, что и как в домике, и вернется на другой день. За эту неделю мсье Брюн встретится с Максвеллом Ле-Труа и попытается выяснить, правда ли, что он из дамского угодника переквалифицировался в пособника террористов.
Итак, в Мулен, в Мулен, в Мулен! Это место в семье Брюн – символ полной безопасности. Правда, Лера кое-что писала мне о приключениях, которые в прошлом году разыгрались в этом самом Мулен-он-Тоннеруа, однако родители Николь то ли не знают о них, то ли не считают нужным придавать им значение, чтобы не разрушился некий идеальный образ старого родового гнезда, куда птицы из семейства Брюн могут прилететь когда угодно – и укрыться от любой непогоды.
Почему-то ни мне, ни кому-то из семейства Брюн не приходит в голову, что чем драпать в Бургундию, в Мулен, гораздо проще отвезти меня в аэропорт, чтобы я успела на первый утренний рейс Париж – Франкфурт, а потом Франкфурт – Нижний. Улететь в Россию, вернуться домой – что может быть проще и безопаснее?
Ничего. В том смысле, что ничего такого не пришло в голову ни родителям Николь, ни ей самой, ни, что вовсе уж странно, мне. Думаю, это можно объяснить только тем, что мы все еще находились отчасти под «газом», то есть действие дальнобойного оружия мадам Брюн еще не иссякло. Ну и…
Ну и так получилось, что мы с Николь провели практически бессонную ночь, а рано утром выехали в Мулен, куда и прибыли, на радость всем соседям, спустя четыре часа от начала путешествия.
4 октября 1919 года, Петроград. Из дневника Татьяны Лазаревой
Нынче у меня была очень странная встреча. Вообще говоря, словами «странный» и «удивительный» мой дневник в последнее время так и пестрит. Но нынешняя встреча была как награда за все мои страдания, за неизбывный страх о судьбе брата – встреча, дающая надежду!
Впрочем, по порядку. Сегодня пятница, и я, как всегда, притащилась со своим жалким узелочком в Предварилку. Бросив взгляд на окошечко, ведущее во двор, я увидела возле него какую-то старушку в черном платке, закрывавшем ее до самых пят, и сердце больно защемило: вспомнилась Анастасия Николаевна, бедная Ася… Надо бы мне еще раз сходить на Сергиевскую. Вдруг появились какие-то новости о ее судьбе? Вдруг она сама воротилась домой?
Как обычно, я просмотрела списки, увидела прочерк напротив имени Кости, мысленно возблагодарила господа нашего и Пресвятую Богородицу за этот прочерк. Потом отдала в приемную узелок с передачей и не ушла сразу лишь потому, что заслушалась дивным диалогом, который вели меж собой пышная блондинка, сидящая по ту сторону окошечка, через которое выдают справки (все советские барышни похожи меж собой, словно высижены в одном гнезде: непременно артистическая прическа, декольте, подведенные глаза, накрашенные губы), и стоящий за ее спиной матрос в тельняшке. Ничего более мне не видно, слышен только бархатный, вальяжный альт матроса, которому вторит разбитное сопрано барышни:
– Здорово вчера коньячку дернули!
– Да вы что?
– А вот в карты мне чертовски не везло. Профукался, черт возьми.
– Бедненький!
– Кому в карты не везет, везет в любви! – изрекает альт и кладет унизанные перстнями пальцы на сдобное плечико блондинки.
– Да что вы? Не слыхала! – парирует она и холеной ручкой с накрашенными ноготками передает в окошечко какое-то извещение для немолодой угрюмой женщины. Может быть, там написано «сообщат на квартиру»… Затем блондинка поворачивается к тельняшке, и они возобновляют свою салонную болтовню.