Повелитель разбитых сердец, стр. 24

– А потом? – на всякий случай уточняю я.

– Ну, – мямлит бедная Николь, – пока у меня на примете больше никого нет, но я сегодня еще не смотрела свою электронную почту… И вообще – надо обновить твои данные в моем каталоге. Понимаешь, Валентин, ты у многих вызываешь интерес, но… – Глаза ее становятся несчастными. – Понимаешь, у тебя ведь есть ребенок, а не всякий мужчина согласится… Хотя это дурость, конечно.

Она переводит взгляд на Шанталь, которая лежит на полу, задрав голенькие толстенькие ножки, и лижется с крокодилом. Ну совершенно как моя Лелька в ее возрасте! Господи, какое же это чудо – дети, когда не орут, когда спят, хорошо едят… Правда – дураки мужчины, ничего они не понимают в жизни, это же классно – получить уже готового ребеночка! Мне страшно думать о токсикозе, родах и первых месяцах после них… Это и правда мрак. Но если бы мне сейчас дали вот такую уже готовенькую куколку, как Шанталь, я бы ее обеими руками схватила!

Между тем, почувствовав наши взгляды, русско-французская куколка отбрасывает крокодила, переворачивается на живот и начинает громко пыхтеть, приговаривая «дабн-дабн»: кажется, сейчас это означает, что младенец сильно хочет есть.

– Но завтра, – заявляет Николь гораздо бодрее, расстегивая блузку (хоть питается теперь Шанталь «как большая» в основном кашами и всевозможными пюре, но два-три раза в день Николь все же прикармливает дочку грудью), – у тебя встреча с человеком, которого как раз интересовала русская невеста с ребенком. Он сказал, что ты ему по всем параметрам подходишь идеально!

Я, засмотревшись на Шанталь, не сразу соображаю, о чем это она. А, ну да. Я же все еще устраиваю свою судьбу в Париже!

– Ну, поживем – увидим, – выражаю осторожный оптимизм. – До свиданья, Шантальчик! Кушай хорошенько!

Русско-французский ребенок – настоящая билингва: и на «до свиданья», и на «оревуар» она реагирует одинаково правильно: машет ручкой…

– Слушай, а мы с тобой смогли бы родить ребенка? – напористо спрашивает мой новый жених и стискивает мою руку в своем очень даже немаленьком кулаке.

Я моргаю… Ну да, само собой, это уже стало для меня доброй традицией – моргать на заявления-предложения-вопросы «женихов».

Вот это мужчина! Мало ему уже готовой моей Лельки – немедленно требуется еще одно дитя! Между прочим, вот такие здоровяки – большеголовые, широкоплечие, с античными бицепсами (на плечах и груди Бенедикта едва не лопается черная тенниска) – бывают невероятно нежными папочками. Вдобавок они любят обширные семьи. Минимум трое детей, а желательно и больше. Сколько похожих видела в нашем роддоме – постоянных, так сказать, клиентов! Вот и Москвитин совершенно такой же! Как он лез на стенку, будто его жена рожала в первый раз, а ведь…

Я каменею. Москвитин, Василий, цыганка (цыганка , будь она неладна!), тот человек с жуткими глазами… Опять! Опять! Зачем, ну зачем я снова выволокла на свет божий чудовищно тяжелые цепи своих кошмарных воспоминаний?

Видимо, мое лицо очень уж ощутимо мрачнеет, потому что Бенедикт обеспокоенно заглядывает мне в глаза:

– Что-то случилось? Я что-то не так сказал? Но Николь уверяла меня, что у тебя нет никаких проблем с деторождением, ты уже родила дочь, значит, сможешь…

– Смогу, смогу, – уверяю я «жениха», пытаясь одновременно стряхнуть, так сказать, с ног путы прошлого – и при этом не слишком испугаться будущего: а вот интересно знать, сколько раз мне придется это смочь ? И еще один существенный вопрос: а хочу ли я вообще мочь ради Бенедикта? Нужны мне его дети и он сам?

Ручища потенциального pater familiae [28] еще крепче стискивает мои пальцы.

– Не беспокойся, – гудит Бенедикт, обладающий почти невероятной для такого громилы чуткостью. – Тебе не придется… я хочу сказать, что я не хотел бы иметь много детей. Одного вполне достаточно, так что с твоей дочерью получится двое. Этим я буду вполне доволен! И еще, Валентин… – Он смотрит нерешительно. – Я, правда, не слишком хорошо разбираюсь в женщинах, однако интуиция подсказывает мне, что я тебе не слишком нравлюсь.

Я только собираюсь автоматически возразить – а кто из женщин на моем месте поступил бы иначе? – но Бенедикт прерывает меня.

– Ничего страшного, ты тоже не вполне в моем вкусе, – ободряет он. – То есть даже совершенно не в моем! Потому что вкус мой… Ну, короче, штука в том, что я вообще не интересуюсь женщинами. Я гей, понимаешь? Причем активный. Но не беспокойся, я могу взять женщину, я проводил такие опыты, и наследственность у меня хорошая. Мне необходимо иметь ребенка, желательно сына, чтобы было кому передать свое имя. У славянок свежая, живая кровь, поэтому я и хотел русскую жену. Но после этого докучать тебе вниманием я не стану. Разумеется, ты будешь получать деньги на содержание свое и нашего сына, а что до личной жизни, то можешь иметь любовника. Или любовницу, в зависимости от собственных пристрастий. Я думаю, это вообще идеальный брак: сходятся гей и лесбиянка, рожают ребенка, вместе воспитывают его, но в сексе следуют только своим влечениям. Я, разумеется, не стал говорить этого мадемуазель Брюн, – продолжает Бенедикт, как бы извиняясь, – она вряд ли поняла бы меня, однако убежден, что мы с тобой совершенно поладим.

Итак, без геев все же не обошлось. А я-то подозревала бедняжку Мишеля… Плохо я все же разбираюсь в людях. Одно утешение: Бенедикт тоже ни черта в них не понимает. И насчет меня он жестоко ошибся – мы с ним не поладим!

…Убежав, как водится, не моргнув глазом, я возвращаюсь домой через бульвар Хаусман, потом по рю Лафайет, по самым что ни на есть заасфальтированным улицам. И что бы вы думали? Около дома, который ремонтируется на стыке улиц Лафайет и Прованс, я ненароком наступаю в белую пыльную щебенку! Рабочие уронили бумажный мешок, он лопнул – и вот вам результат.

Я снова прихожу домой с грязными ногами и неустроенной личной жизнью. Почему-то такое окончание моих встреч с «женихами» уже вошло у меня в привычку. А может быть, это судьба?

30 сентября 1919 года, Петроград. Из дневника Татьяны Лазаревой

Невыносимо, как в нашей жизни фарс соседствует с трагедией. Совершенно будто в шекспировских хрониках! Кажется, я уже писала об этом. Или только хотела написать? Так или иначе, эта мысль каждодневно получает новые подкрепления в реальности. Взять хотя бы нынешний пример. Думаю, я его не скоро забуду!

Все началось с того, что поутру ко мне пришла Дуняша, горничная спекулянтов из нашего дома. Самая обыкновенная питерская курносая горничная. Она добрая душа: берет мою осьмушку хлеба в кооперативе и не ленится приносить мне домой. Вот и сейчас вручает мне краюшку ужасного сырого хлеба, но не торопится уходить: вертится перед зеркалом, любуется собой. Ну что же, есть чем полюбоваться! На ней роскошный черный шелковый шарф, затканный золотом. Удивительная красота!

– Дуняша, какой на вас великолепный шарф! Жених подарил?

Задаю вопрос – и тотчас осознаю его бестактность. Наверняка это подарок спекулянта! От кого-то из соседей я слышала, что к Дуняше неравнодушен ее хозяин. А его жена не раз устраивала ей скандалы.

Дуняша, впрочем, весело смеется:

– А вот и не угадали! Шарфик я честным трудом заработала.

– И каким же это образом?

– Да очень просто. Вчерась вечерком вышла за ворота, а мимо идет какая-то барыня. Должно, из ваших, из бывших .

Дуняша кидает на меня лукавый взгляд, но я уже давно отучилась реагировать на такую ерунду. Она продолжает:

– Волоса всклокочены, платье спереди все в грязи, словно на брюхе по мостовой елозила. Седая, страшная, а в руках этот шарф комом свернут. Плетется, задыхается: устала, знать. Я подумала сначала, никак пьяная… Хотела мимо пройти, а она мне: милая, красавица, сделай божескую милость, передай письмо по адресу! А шарф за услугу возьми, он-де шелковый, из самой страны Индии привезенный.