Париж.ru, стр. 41

Он пытался усмехнуться, и Белинский отвел глаза, вдруг остро ощутив, что никогда не сможет начать тот разговор, ради которого, собственно, и пришел сюда.

– Что вы пьете? – он оглянулся с преувеличенной суетливостью. – О, «Кинилинтин». Хорошая штука. Вообще все препараты на основе хинина – ваши. Я вам даже советую не лимонад или там cпрайт пить, а «Швепс», ну, тоник такой. Там много хинина, он горький, но к этой горечи легко привыкнуть.

– Легко привыкнуть, – повторил Вятский, напряженно вглядываясь в Венино лицо, которое тому и самому-то чудилось резиновым от растянувшей его натужно-вежливой полуулыбки, а что виделось в нем Вятскому – это оставалось неведомо.

Недолго, впрочем, оставалось, потому что Олег Евгеньевич вдруг странно передернулся всем телом и, страдальчески щурясь, спросил:

– Вы ведь не просто так пришли, да? Не из-за моего пульса и моей аритмии? Вы узнали про... про Ларису?

Веня от растерянности поперхнулся, но Вятскому не требовался ответ.

– Я за это время научился людей насквозь видеть, – пояснил он, криво усмехнувшись. – С первого взгляда определяю – знает, не знает. Вы, когда по вызову к нам приехали, – не знали. А сейчас только вошли – я сразу просек: узнали! Ведь правда? Правда?

Вениамин кивнул, чувствуя себя бесконечно виноватым за этот дурацкий приход. В глазах Вятского он сейчас не более чем праздный любопытный, один из тех, кто провожает его дочь гнусным шепотком, один из тех, кто и довел ее, по сути, до попытки покончить с собой!

– Ну и зачем пришли? – с яростью спросил Вятский. – Если честно? Полюбопытствовать, как выглядит людоедка? – И тотчас подавился этим словом, сник. – Она клянется, что не делала этого. И я ей верю. Конечно, если бы тогда судмедэкспертизу провели, исследовали содержимое желудка, ей, наверное, легче было бы, но они там, в милиции, додумались насчет этого только через сутки или даже двое. Лохи!

Веня вздрогнул. Сейчас чувства его были так напряжены, что он видел и слышал то, на что прежде и не обратил бы внимания. Лишь поэтому и уловил не только горечь, не только обиду, с которым и было сказано это «Лохи!», но и тончайший оттенок пренебрежения – и даже превосходства.

Превосходства!

– Вы, кажется, не очень высокого мнения о милиции? – спросил он осторожно.

– А вы? – недобро усмехнулся Вятский. – Вы о ней высокого мнения?

И опять это превосходство – на сей раз откровенное, на сей раз относящееся не только к милиции, но и к Вене. К Вениамину Григорьевичу Белинскому, доктору медицины. К тому человеку, который, между прочим, господин Вятский, дочку вашу от смерти спас!

И тут доктору медицины В. Г. Белинскому попала мощнейшая вожжа под хвост.

– Вы правы, – бросил он небрежно. – Я весьма низкого мнения о нашей доблестной милиции. Например, потому, что я сейчас имею возможность свободно прийти к вам. Вообще говоря, разрешение на встречу с вами мне следовало бы выпрашивать у начальства КПЗ, или СИЗО, или как там называются те местечки, где преступников держат в ходе следствия, до суда?

Валерия Лебедева. 30 июля – 1 августа 2002 года. Париж – Мулен-он-Тоннеруа

– Ты понимаешь, – задыхалась от рыданий Николь, когда они с Лерой, только что прилетевшей из Москвы, сидели в кафе тут же, в аэропорту Шарль де Голль (молодая француженка пока не находила в себе сил сесть за руль припаркованного на стоянке крошечного серебристого автомобильчика), – оказывается, все это время он был убежден, что я гоняюсь за его состоянием! Ты можешь это вообразить?! Конечно, Мирослав очень богат, отец его составил свой капитал торговлей, он был одним из первых русских, которые смекнули, какие возможности таит в себе пе-ре-строй-ка для оборотистых людей. Он составил настоящий капитал... Забота о деньгах и свела его в могилу, он ведь умер от инфаркта! Потом Мирослав еще и приумножил это cостояние. Конечно, если вести счет на деньги, мы – наша семья – по сравнению с ним просто едва перебиваемся. Ну и что?! Разве это главное в жизни? Говорят, француженки – самые практичные женщины в мире, но клянусь: я никогда не смотрела на наш брак как на средство устроить свою судьбу и тем более – улучшить свое материальное положение. Я любила его таким, какой он есть, я думала, он любит меня такой, какая я есть. А оказывается...

– Погоди, я не пойму... – растерянно пробормотала Лера, у которой еще гудело в ушах после перелета, а оттого соображала она медленно. – Он что, тебя бросил? Но ребенок... это его ребенок?

– Конечно! – обиделась Николь. – Чей же еще?! Ты что, полагаешь, я могла собираться замуж за Мирослава, а забеременеть от другого?

– Ладно, извини, извини, – замахала руками Лера, – ничего я такого не думаю, это я так, по глупости спросила. Но тем более! Если это его ребенок, то как же он мог тебя бросить – беременную?! Наверное, я ничего не понимаю в людях, но он не похож на подлеца. Он скорее похож на такого гусара, ну не знаю. Лихого, удалого, но верного и надежного. Порядочный, благородный – вот какое о нем складывается впечатление. Не могу поверить, что он тебя бросил!

– Никто меня не бросал, – заносчиво сказала Николь, вздергивая свой пикантный французский носик. – Это я его бросила, поняла?

– Ага, что доставило тебе массу удовольствия, – проворчала Лера по-русски. – За сто верст видно!

– Жё нэ компран па! – забеспокоилась Николь. – Я ничего не понимаю!

– Говорю, зачем бросила? Почему?

– Понимаешь... Три года назад у меня был один... мужчина. Мы собирались пожениться, я забеременела, но вдруг случился выкидыш. Правда, срок был еще маленький, всего лишь полтора месяца, но все равно – я очень переживала. И он тоже. Но потом мы как-то отдалились друг от друга, так что нет худа без добра. Однако мне тогда врачи сказали, что у меня слабая матка, поэтому если я снова забеременею, то риск раннего выкидыша всегда остается. Вот если доношу до трех месяцев – тогда все будет в порядке. И я вспомнила, что у моей мамы тоже до меня был выкидыш, даже два – и тоже на ранних сроках. И вот я смотрю – задержка... А мы с Мирославом как-то никогда о детях раньше не говорили – ну, не знаю, почему не говорили, и все, я даже не знала, как он к этому отнесется. Почему-то была убеждена, что он мечтает об этом так же, как я. А я очень мечтала! И вот три месяца я молчала, как шпионка какая-нибудь. Думаю, если все-таки произойдет выкидыш, то пусть хотя бы я одна от этого буду страдать, чтобы Мирослава это не коснулось.

– Слушай, – усмехнулась Лера, оглядывая ее торчащий живот, – я, конечно, не специалист, я ни разу не была беременна, но, по-моему, у тебя срок куда больше, чем три месяца!

Она своего добилась – по лицу Николь проскользнула слабая улыбка.

– Конечно, больше. Потому что у меня уже шесть месяцев. Но Мирославу по-прежнему ничего об этом не известно.

Лера хлопнула глазами.

– Как не известно? Почему?

– Потому что я узнала, как он к этому относится.

– Ты ему не сказала, но узнала, как он к этому относится? – повторила Лера. – Если не секрет, каким же это образом?! Мыслепередача Москва–Париж?!

– Нет. Просто мне вовремя открыл глаза мэтр Моран.

– А кто такой мэтр Моран?

– Ну, это друг моих родителей, их поверенный. Их юрист, понимаешь? Это очень почтенный человек, я его знаю всю свою жизнь. Строго говоря, мы познакомились с Мирославом благодаря ему, у них были какие-то деловые связи. И Моран мне сказал, что Мирослав недавно у него подробно выспрашивал о финансовом положении нашей семьи. Мы люди обеспеченные, но, конечно, не очень богатые, повторяю. Мэтр Моран ему примерно так и сказал. Мирослав ответил, что давно подозревает: я охочусь за его деньгами. А у него якобы и в мыслях нет на мне жениться. Я нравлюсь ему в постели, ему нравится со мной тра-хать-ся. – Последнее слово Николь выговорила по-русски сквозь слезы с таким ожесточением, что Леру и саму невольно слеза прошибла. – Но он боится, что я решусь на крайние меры, то есть привяжу его к себе насильно. Например, тайно забеременею в надежде, что он любит детей, и вообще, в нем чувство долга очень сильно развито. Но я не знала главного...