Париж.ru, стр. 34
Паштет?! По опыту жизни Веня знал: если он возьмется за паштет, оттащить его можно будет только за уши, да и то – втроем. И чувство долга тут не сдюжит. Бог ты мой, до чего этого паштету хотелось! И вдруг он вспомнил, как лихо отшиб себе нынче аппетит более чем на полдня.
Почему бы не прибегнуть к тому же способу?
– Андрон Николаевич, вы Сорогина не читали случайно? – он спросил с самым невинным видом, тотчас ощутив, как комок перекрыл пищевод, а все вкусовые рецепторы съежились, свернулись, словно обваренные кипятком. Вот и хорошо, теперь он с легкой душой отвернется от изобильного стола вообще и от паштета в частности.
Впрочем, не все сочли, что это хорошо.
– Тьфу на тебя! – рассердился хозяин. – Нашел время, когда о такой гадости вспомнить! Теперь кусок в горло не полезет. Ох, мало я ему в свое время по кумполу бил, мало, надо было его поганую черепушку вовсе продолбить!
– Кому? – не понял Веня. – Вы о ком?
– Да о ком же, как не о Лехе Шведове! Я еще в детстве подозревал, что из него редкая тварь выработается, – сердито пояснил Климушкин. – Он был из тех мальчишек, которые, знаешь, мухам и бабочкам крылья отрывают. И не то чтобы боль причинить хотел – просто любил смотреть, как эта боль проявляется, понимаешь? Загадочный был такой пацан. Мы когда-то в одном доме жили – недолго, правда. Я его просто не выносил, ну не выносил. Вообще, если мужик ростом не выше ста семидесяти сантиметров, у него уже психика нарушена, я считаю. У него комплексы чудовищные, а ведь Шведов – он всегда был малявкой, ниже всех на физре в строю стоял. Потом-то подрос, но в основном выглядел человеком за счет высоких каблуков. А в последнее время, когда его интеллектуальные испражнения стали регулярно печататься и пресса стонет по его поводу каждый день, он вообще морально-нравственно до того подрос, что иной раз сверху вниз на меня пытался смотреть. Да мне-то... по-моему, место Шведова в том сортире, где мочат всех согласно указу президента! – Климушкин хохотнул.
– Погодите! – взмолился ничего не понимающий Веня. – Какой Шведов? При чем тут ваш бывший сосед по дому?
– Да Сорогин – это ведь псевдоним, – объяснил Климушкин. – А на самом деле его зовут Леха Шведов. Он наш, горьковский. С Автозавода. Самая рвань, не сомневайся, хотя и пролез в московские издательства.
– Писатель Сорогин?.. – с трудом выговорил Вениамин. – Шведов – это Сорогин? Тот самый?
– Тот самый, – с отвращением кивнул Климушкин. – Который «Сезон охоты», «Ада», «Преклонение» и прочие ужастики. Честно говоря, не знаю, где он сейчас живет, у нас, в Нижнем, или в Москве, – не интересовался, но удивляюсь, что до сих пор вообще живет.
– В каком смысле? – осторожно спросил Веня.
– Да в том, что я, когда эту мерзость прочел, жутко захотел ему шею свернуть. Неужели ж я один такой? Сорогина прикончить – все равно что счистить с башмака дерьмо, в которое ненароком вляпался, вот я как это воспринимаю. А ведь он в моде, его читают, московская, извините за выражение, интеллигентская сволочь писает кипятком от восторга, говорит о нем с придыханием. Неужели люди не понимают, что именно вот за таких особей наказаны бывают целые народы? Небесами наказан? Думаю, не весь Содом и не вся Гоморра были так уж ужасны – но среди них на душу населения пришлось чересчур много Сорогиных, вот небеса и рассвирепели, вот и досталось всем сестрам по серьгам. Ведь его опусы что ни слово, то явная картина искажения психики. Помните этот рассказ, где тренируются два палача? Начинающий убил подопытную жертву ударом ножа в бок, просто ударил в сердце – и все, ну а наставник ему целую лекцию прочел о том, что человеку надо дать возможность помучиться перед смертью... Чему он учит людей?! Очень хотелось бы, чтобы сам Сорогин перед смертушкой должным образом помучился!
«Не вышло, – с явным сожалением подумал Вениамин. – Его убили ударом ножа в сердце. Милосердно – как в том рассказе». И он ужаснулся тому, что жалеет о мгновенной смерти Сорогина.
Да, прав Климушкин: эти опусы – как зараза, как проказа, как массовый психоз. Как они могли быть написаны? И еще вопрос – как они могли быть напечатаны?! Кто благословил их? Не страшнее ли этот человек самого Сорогина? Ведь автор этой безумной прозы, возможно, был болен и не ведал, что творил, но издатель-то ведал! Нарочно растравлял язвы и раны психики Сорогина, чтобы получше заработать на них?
– Пора нам, – сказал он, неловко поднимаясь из-за стола. – Спасибо, извините, что аппетит вам испортил.
– Ладно, плюнь и не переживай, – добродушно отмахнулся Климушкин. – Однако где же ответы на наши вопросы? Почему нам их не дают?
В голосе его прозвучало еле уловимое раздражение, и телефон немедленно выдал длинную встревоженную трель.
– Ага! – ласково сказал Климушкин. – Алло? Что? А так бывает? Нет, серьезно, бывает? Ну ладно. То есть ты убежден на все сто? Ну пока. Спасибо. Вопросов больше нет.
И взглянул на Белинского сощуренными, смеющимися глазами:
– Знаете, как говорит мой человек, менты давно не помнят такой благостной обстановки в городе. Вот только тот неизвестный, в убийстве которого подозревают вашего приятеля, – а более никаких неопознанных объектов. Каждый труп четко запротоколирован. Где-то недели две-три назад был последний случай, но там бомжиху убили, это совершенно точно, ее никто особенно и не пытается идентифицировать, кому это надо. Так что вашего приятеля, надо думать, никто все же не мочил.
«Или его труп до сих пор просто не нашли», – мрачно подумал Веня.
Мирослав Понизовский. 1 августа 2002 года. Париж
На четвертом этаже лифт тоже открывался особым ключом, поэтому и спускаться пришлось пешком. У Шведова опять закружилась голова. Вообще вид у него был изможденный.
«Надо бы где-то поесть, – подумал Мирослав. – А то он скоро рухнет, кажется. Ладно, сначала машину возьмем».
Они выскочили в крытый дворик и уже понеслись было к двери на улицу, как вдруг послышались легкие щелчки, означающие, что кто-то набирает код и сейчас войдет в дворик.
В ту же секунду Мирослав, чуть не взрыв мраморные плиты пола ногами, резко затормозил и, дернув за рукав Шведова, ринулся назад, за угол, где стояли мусорные бачки. Шмыгнул за них, согнулся под этим прикрытием, заставив Шведова сделать то же самое. Через миг в метре от них прозвучали торопливые шаги нескольких человек. Хлопнула дверь подъезда. Теперь эти четверо стояли у лифта.
Мирослав осторожно высунулся и посмотрел через стеклянную дверь, отделявшую дворик от подъезда.
Какой-то человек – коренастый, плотный, в светлом полотняном костюме – уже вошел в лифт, там же примостилась смуглая девушка со светлыми волосами, а рядом пытались втиснуться еще двое, но это им не удавалось: бархатная коробочка лифта была рассчитана на одного, максимум на двух пассажиров. Наконец тот человек, что стоял в лифте, раздраженно вытолкнул высокого черноволосого и усатого парня на площадку, закрыл дверцы и уехал один. Парень переглянулся с долговязым негром, который скалил зубы, глядя на эту сцену, тоже засмеялся – и они пустились наперегонки вверх по лестнице, перепрыгивая на своих длиннющих ногах по две или три ступеньки без малейших усилий, как два громадных кузнечика.
При виде этого негра с копной разноцветных косичек на голове Шведов вдруг издал короткое яростное шипение и кинулся было в подъезд, но Мирослав железной хваткой вцепился в его руку и потащил за собой на улицу. Шведов рвался, хотел что-то крикнуть, но Мирослав ткнул его под ребро так, что тот вынужден был, согнувшись, схватиться за бок, и ринулся за угол, все так же таща Шведова за собой.
Исподтишка он огляделся. Близ подъезда стояло множество автомобилей, любой из них мог принадлежать разбойникам. Вон тот синий «Пежо», вон тот коричневый «Форд», или зеленый «Рено», или черный джип. Нет уж, скорей отсюда!
– Ты что? – наконец-то отдышавшись, выкрикнул Шведов, не поспевая за его размашистыми шагами и все еще не в силах высвободить руку. Влачиться в кильватере Мирослава ему явно надоело, но поделать он ничего не мог. – Ты что?! Это же был тот самый ниггер, который обчистил меня в автобусе! Разве ты не узнал его?!