Компромат на кардинала, стр. 40

Это было неправильно! Глаза были серые, ну, темно-серые, но не карие ведь, не те, которые он всю жизнь искал!

Они были те самые, которые он искал всю жизнь.

Но, но, но… Вечно мы натыкаемся на какое-то неодолимое, непроходимое, безвыходное «но»!

День тянулся, а беспокойная тоска росла и росла, еле удавалось скрывать ее от тетушки, и, даже рассказывая о своей поездке, Федор не мог от тоски отвязаться. Вдруг ему пришло в голову, что найти Тоню хоть и трудно, но реально. Надо обратиться в «Агату Кристи» – он знал такое симпатичное сыскное частное бюро, им руководил его друг детства, Дима Гуров. Можно попросить Диму приватно проверить списки пассажиров сегодняшней «Люфтганзы». Антонина – имя достаточно редкое, наверняка она в том списке будет одна, а даже если и нет, это все равно какой-то след. Он чуть не бросился прямо от тети Люси звонить Гурову – сдержался только потому, что тетушка потом со свету сжила бы своим любопытством. Но уже за чайком с любимым тортиком «Наполеон», отнюдь не из французской булочной, а тетушкиного производства, вспомнил, что они трое шли в Париже на посадку. А вдруг их не занесли в список пассажиров?

Нет, такого быть не могло, знаменитый немецкий Ordnung – это значит, порядок во всем.

Но уже как-то прохладнее стало на душе. Найдет – и что скажет ей? «Девушка, давайте с вами познакомимся?» А вдруг тот рыжий и правда ее муж?

Тетя Люся убрала со стола и сказала, что ей нужно на полчасика отлучиться в домоуправление – перехватить управляющую, которая неуловима, но тете донесла подкупленная бухгалтерша, что начальница непременно придет в это время, чтобы получить зарплату, и ей можно будет наконец-то высказать без околичностей все, что накипело у жильцов второго подъезда относительно работы сей коммунальной службы.

– Ты меня дождись, – настрого велела тетя Люся. – Уйдешь – в жизни не прощу!

Такого Федор бы не пережил, конечно, а потому не стал спорить: прилег на диван, прежде включив старый проигрыватель и поставив пластинку Вертинского.

Это была самая любимая – «Аравийская песня», от которой у Федора почему-то всегда теснило в горле: настолько, что он даже не мог петь ее, хотя вообще-то пел хорошо, и его часто просили что-нибудь исполнить в компаниях. Голос у него был совсем другой, чем у Вертинского, погрубее, более низкий, но все равно другие песни Вертинского хорошо у Федора получались, а эта – почему-то никак. Только мысленно он ее пел – но очень часто. И думал: почему она «Аравийская»? А бог знает. Но даже и в этом названии была красота и тайна, которым он поклонялся всю жизнь, как Федор Ромадин, как Серджио поклонялся…

Кто? Почему? Когда он позовет и уведет?

Он лежал на уютной тети-Люсиной тахте и думал о неведомом голосе, который когда-то позвал Серджио, об Антонелле думал и о Тоне, которую знал всего какой-то день, – скорее всего, никогда и не увидит больше. А еще о Федоре думал – не о себе, а о том, другом.

Федор Ромадин мечтал увидеть итальянскую весну, но не дождался ее: пришлось спешно возвращаться домой. Так сложилось! Вот и ему привелось побывать в Италии не весной, а в ноябре – ну, строго говоря, как раз вовремя, ровно через двести двадцать один год после случившегося… но миндаля цветущего и он не увидел. Даже не знает, что это за штука такая!

Внезапно в дверь позвонили. Неужели тетя Люся уже расправилась с начальницей домоуправления? Она же ушла каких-то десять минут назад.

Впрочем, от тетушки всего можно ожидать, с ней вообще ничему не стоит удивляться.

И сначала он даже не удивился, когда открыл дверь – и еле устоял на ногах, обнимая внезапно налетевшую на него испуганную девушку с темно-серыми глазами.

Это была Тоня.

Удивление пришло потом. Вернее, потрясение. Строго говоря, он и теперь не вполне очухался от этого потрясения, хотя все уже вроде бы разъяснилось и он даже кое-что про Тоню узнал, про ее странную судьбу, и сейчас они вместе шли забирать из детского сада ее дочку Катерину, хотя бывший муж – бывший!!! – изо всех сил пытался навязать свои услуги. Но Тоня соскучилась по дочке, не хотела больше с ней расставаться. И бывшего мужа снова видеть не стремилась.

Федор на правах какого-никакого знакомца отправился ее проводить. Во-первых, надо было завершить странный разговор, начавшийся у тети Люси. А во-вторых…

Глава 25

СОЕДИНЕНИЕ ФИГУР

Кто сделал это? Кто мог? У кого поднялась рука разрушить это дивное творение природы, уничтожить его, стереть с лица земли?! Что искали убийцы в его комнатах? Там все было перевернуто вверх дном. А как страшно расстался с жизнью Серджио! Ему нанесли десять ножевых ран по всему телу; одна из них, перерезавшая яремную вену, оказалась смертельной.

Его нашла прислуга, пришедшая утром. Он лежал одетый на кровати, его изголовье было все пропитано кровью, вытекшей из этой раны.

За что, за что он убит? Или это беспричинная жестокость? Здесь частенько говорят, что Tramontana, мучительный северный ветер, дувший в тот день, несомненно располагает к убийству…

Мучился ли он? Сопротивлялся ли? Его закололи спящим? Говорят, нигде в комнате больше не было следов крови – только на и около кровати. Значит, они напали на спящего, и как же ужасно было пробуждение от сна! Полно, да успел ли он проснуться или сразу расстался с сознанием, а потом и с жизнью? Звал ли на помощь? И кого призывал в последнем усилии жизни? Может быть, меня – чтобы друг спас его, чтобы разогнал врагов? А друг в это время с преступным обожанием смотрел на его невесту…

Не помню, когда я рыдал в последний раз столь же отчаянно. Может быть, еще в детстве, когда осознал, что умерла мать? Этот день навсегда отпечатался в памяти моей, потому что именно тогда отец приказал деду привезти меня в господский дом, и с тех пор я жил там. Прежняя жизнь моя забылась, но свои неиссякаемые слезы – помню. Та печаль стала залогом новой радости, однако не могу себе представить, чтобы душа моя воскресла для малейшего оживления сейчас, когда нет Серджио.

Если бы он умер своей смертью! Если бы он утонул, купаясь в море, был растоптан сбесившимися лошадьми, которых, говорят, выпускают на Корсо во время карнавала, если бы его укусила ядовитая змея – чудилось, мои претензии к судьбе не были бы столь отчаянны. Но, боже, как мог ты попустить столь хладнокровное убийство одного из лучших созданий своих? Десять ножевых ран…

Кто это сделал, кто? Могу сказать, положа руку на сердце: явись в это мгновение предо мною враг рода человеческого и потребуй душу мою для вечной муки в обмен на имя убийц – я бы согласился без малейшего раздумья.