Дуэль на брачном ложе, стр. 71

22. Индийский ридикюль Этты Палм

– Пожалуй, сейчас нас с бароном объединяет лишь одно: мы оба едва не стали жертвами тетушки Евлалии, то есть Евдокии. Это нас даже, как бы это сказать, роднит! А во всем остальном… – Мария невесело усмехнулась и с преувеличенным вниманием принялась разглядывать золотистое лионское кружево своего платочка.

Они сидели в кабинете прелестного дома маркиза де Ла Ферьера, который арендовал Симолин на бульваре Монмартр. Марии прежде не приходилось бывать у Ивана Матвеевича, однако она не сочла зазорным принять его приглашение. Сегодня утром, совершая ежеутреннюю прогулку в Булонском лесу, она впервые за два-три месяца, минувшие после достопамятного маскарада, увидела Симолина, и тот пригласил Марию к себе по важному делу.

– Между вами так ничего и не было сказано более? – тихо спросил Симолин, и Мария слегка качнула головой:

– Лишь несколько слов.

Она не стала уточнять, чему были посвящены эти «несколько слов». Корф, наконец, получил из России, от Комаровского, подтверждение: да, в прибалтийской деревушке Мария Валерьяновна покупала дивные янтарные кубки, один из которых был красным, как рубин, – и теперь никакая сила не способна была его разубедить в злонамерениях жены, в которой он видел лишь сообщницу ее тетки.

Уж сколь изранена была душа Марии, а все равно до крови поразило, что Корф опять заметил лишь одно, опять застарелая ревность застит ему глаза, он обошел даже толикой внимания все попытки Марии спасти его, охранить… Она же не знала, что от Корфа не отходили ни на шаг люди Симолина, что и без ее мучений Жако и Вайян пальцем не могли бы тронуть барона! Симолин не предупредил Марию, что это была часть его интриги, задуманной для примирения супругов, – мелодраматической интриги, достойной Итальянского театра, не жизни! – и с треском провалившейся. Сейчас он с грустью признал это перед Марией и попросил прощения, что пытался так неуклюже исправить ее жизнь. Вид при этом у русского посла был столь удрученный, что Мария охотно простила человека, в котором видела друга и покровителя.

– Если бы я только знал, чем все это обернется! – схватился Симолин за виски своего паричка. – Ведь на этом злополучном маскараде я потерял ценнейшего агента!

– Разве кто-то погиб? – удивилась Мария, и Симолин трагически кивнул:

– Погибла графиня Строилова!

Мария смотрела на него холодно, непонимающе. Теперь-то ей казалось, будто она всегда, с первой минуты знакомства – еще прежде бала, еще прежде сведений, привезенных Данилою, – знала, видела или чувствовала некую фальшь в каждом слове «тетушки» своей. Евдокия Головкина приходилась ей троюродной бабкой, вдобавок по свойству, а не по кровному родству. Она была теткою по матери той самой Анны Яковлевны, которая была кузиной и признанной любовницей графа Валерьяна Строилова, отца Марии. Мать Аннеты была по мужу Строилова – имя этой всеми забытой, умершей при родах женщины и присвоила себе Евдокия Головкина, заодно прихватив и никогда не принадлежащий той титул. Умная, дерзкая, хорошо образованная, обладающая редкостным чутьем и умением распознавать характеры людей, Евдокия Строилова со своим любовником, одним из русских посольских чиновников, попала в Париж, свела там нужные знакомства; ее титул и протекции открыли ей путь ко французскому, а затем и к русскому дворам. Однако, хоть в те времена паспортов и удостоверений личности никто ни у кого и не спрашивал, хоть «графине Строиловой» везде верили на слово, встречая по весьма авантажной одежке и провожая по недюжинному, острому уму, сама-то Евдокия про себя знала, что «Евлалия Строилова» – всего лишь маска, которая всегда может соскользнуть. Она решилась любой ценой добиться титула, который вполне мог бы принадлежать ее племяннице Аннете, когда б не злоехидная воля императрицы Екатерины. Хитромудрая Евдокия Головкина собрала все сведения о Елизавете, о ее прошлом и настоящем, о Машеньке, наследнице титула и строиловских богатств, и ринулась было в Любавино, да тут, в придорожном трактире неподалеку от Санкт-Петербурга, судьба вдруг и свела ее с «родней», сдав ей ту чудо-карту, которая не всегда выпадает и самому везучему игроку.

Единожды подфартив, Евдокии продолжало фартить и далее. Словно по мановению волшебной палочки, сбывалось все, что она задумала; Вайян и Жако подчинялись ей рабски: первый – пытаясь спасти жизнь матери, второй – по врожденной тупости и жестокосердию. Но мать Вайяна скончалась в заточении, и он решился отомстить своей «нанимательнице», сорвать ее замыслы, – потому и предупредил Марию о подготовке похищения Корфа, – однако не желал при этом упустить заработка, оттого и принял участие в похищении.

Марию больно поразила глубокая печаль, прозвучавшая в словах Симолина: «Умерла графиня Строилова!»

Впрочем, проницательный дипломат не дал пожару возмущения разгореться в сердце своей собеседницы и поспешил объясниться:

– Верно, вы, милая Мария Валерьяновна, и знать не знали, что сия дама немалые услуги оказывала российской дипломатии. Связи у нее были преогромнейшие, цепкость мысли необыкновенная. Среди нас, профессионалов, она достижениями своими нешуточно славилась…

Маша встрепенулась. Из глубин памяти выплыло освещенное серым петербургским рассветом злое лицо Корфа, его исполненный горечи голос, и она безотчетно повторила, словно под диктовку:

– «…графиня Строилова, одна из ближайших наперсниц княгини Ламбаль, двойной агент, равно старающийся и для канцелярий Безбородко, и для Монморена…»

Симолин чуть присвистнул:

– Ого! Я всегда догадывался, что вы не так просты, как хотели бы казаться.

Мария слабо улыбнулась:

– Уж и не знаю, принять ли сие за комплимент.

– Безусловно! – с жаром воскликнул Симолин. – И я рад, что можно обойтись без долгих предисловий. Короче говоря – и говоря короче: поскольку отчасти и вы повинны в том, что графиня вышла из нашей игры, прошу вас нынче же вечером заменить ее в деле, требующем крайней секретности.

Мария растерянно моргнула.

– Как это?

Симолин взял ее руки в свои ладони:

– Вы выглядите несколько… э… э… озадаченной.

«Глупой», – поняла Мария.

– Вижу, что без коротенького предисловия все же не обойтись. Нынче я зван на музыкальный вечер к баронессе д’Елдерс на улицу Фавар. На самом деле она никакая не баронесса, а – тысячу раз прошу прощения! – prostituee internationale [97]. Ее настоящее имя Этта Любина Иоганна Елдерс, по мужу Палм. Прежде ее содержал первый министр, граф Жером Фелипо Морепа, однако пять лет назад он отдал богу душу, а очаровательная Этта ведет прежнюю хлебосольную и любвеобильную жизнь в своем роскошном особняке. Теперь у нее роман с голландским послом, есть кто-то и в австрийском посольстве, с некоторых пор она и под меня клинья подбивает… а что?! – обидчиво воскликнул Симолин, заметив, как весело взлетели брови Марии. – Последнее это дело – смотреть на мужскую красоту: ежели от мужчины не шарахается лошадь, значит, хорош.

Мария украдкой прыснула, потом расхохоталась в голос. Иван Матвеевич напыжился было, да не смог сдержаться – махнул рукой и тоже засмеялся.

– Так вот, она хоть и очень вертопрашна, зато пригожа и любезна. Однако не по моим деньгам! Ей из Лондона постоянно по сорок тысяч фунтов стерлингов присылают при посредничестве некоего Иоганна Мунника, ее бывшего любовника, позднее – английского консула на Сицилии, а ныне – одного из столпов английской разведки. Ибо красавица наша – не просто шлюха, а вдобавок espionne internationale [98], и мне до смерти нужно знать, что содержится в том вышитом индийском ридикюле, который она нынче вечером получит в подарок от голландского посла.

– Еще только получит? Но как вы можете знать… – Мария осеклась.

Симолин пренебрежительно отмахнулся:

– Это все мелочи. Сами знаете, у Димитрия Васильевича кругом есть свои люди: и в голландском посольстве, и в австрийском, и при дворе, и так далее. Конечно, carent quia vate sacro [99], да и о нас тоже, но дело, смею надеяться, все мы делаем немалое. Посему предлагаю к нашему содружеству присоединиться и заглянуть нынче вечером в индийский ридикюль баронессы, извините за выражение, д’Елдерс.