Безумное танго, стр. 73
– Ну как же ты не помнишь! – зло усмехнулась она. – Еще когда уговаривал меня открыть эту студию – мол, надо отрабатывать на ребятах приемы общения с молодым поколением, ведь молодежь – будущее твоего «Верного дела», а вдобавок это же потенциальные летописцы твоего нового восхождения во власть, этакая неофициальная пресс-группа! – Света первой брала у тебя учебное интервью. Ты еще ласково так учил ее не зажиматься перед камерой. Неужели не помнишь?
– Ладно, помню. Но что дальше-то?
– Так нравится Свете твой крем или нет?
Чужанин никак не мог понять, к чему клонит Тамара, это было видно.
– Ладно, нравится, – сказал угрюмо.
– Даже чересчур, – фыркнула она. – Чересчур! Потому что от других запахов ее уже тошнит.
Чужанин сверкнул глазами и наконец-то соблаговолил отключиться от модема и освободить телефон.
– Извини, конечно, Тома, – сказал вкрадчиво, – но я не пойму: ты что, ревнуешь? Тебе-то какое дело, с кем я и когда перепихнусь? То, что Светку стало тошнить, для меня новость, но ведь и это проблема разрешимая, разве нет? И еще не факт, что проблема существует, может, просто деточка что-то не то съела. А вот ты определенно белены объелась, потому что раньше никогда в таком тоне со мной не разговаривала. А я подобного никому не позволяю. Это первый признак того, что отношения начали рушиться. Степан Бусыгин, если ты помнишь, именно с таких интонаций и начинал, когда в 93-м орал: «Звони в Кремль! Президенту звони! Руцков дохляк, держись за твердую руку!» И где теперь этот Бусыгин с его криками? Так что, Тома, ты смотри. На первый раз прощаю, конечно, и все-таки…
Что?! Он ее прощает?! Да она сейчас его… И больше не получит от него ни гроша.
– Хорошо, извини, – хрипло сказала Тома. – Просто ты вспомни, что у тебя впереди. Люди забудут и твои финансовые макли в Нижнем, и дружков твоих, и того, которого ты посадил, и того, кого спас от верной отсидки, и много чего забудут, даже 17 августа, это ведь тоже на тебе висит. Но если вдруг сейчас откуда ни возьмись выпадет пленочка, на которой ты, к примеру, сношаешься с юной девицей, – это тебе здорово повредит, Глеб. Светка ведь практически ровесница твоей дочери, ну подумай, что ты творишь!
– Пленочка? – так и взвился Чужанин. – А кто такую пленочку снимет? Не ты ли, моя радость?
– Была бы поумнее, сделала бы это еще в былые времена, когда вы с Бусыгиным да Работниковым думали, что вам все дозволено. Успокойся, у меня нет на тебя ничего, но вообрази, что будет, если Светка начнет языком трепать. Или ее мать заметит, что девчонка вся зеленая. Или она вообще откажется делать аборт и пойдет через некоторое время брюхом вперед. Ты же знаешь, сейчас тема побочных детей модна, как никогда. Девочка родила от бывшего мэра, бывшего министра, ныне лидера «Верного дела»… «Верного тела»! Никогда не слышал, как твою партию в народе называют?
Ей бы следовало понять, что Чужанин вышел из себя, еще когда она неосторожно брякнула об этой гипотетической пленке. А уж нападки на последнюю соломинку, с помощью которой он пытался удержаться на политической стремнине, окончательно вывели его из себя.
Какое-то мгновение Тамара думала, что он покроет ее отборным матом, однако Глеб вдруг улыбнулся самой обаятельной из своих улыбок. Так он обычно улыбался журналистам, которые задавали ему вопросы типа: «Что вы намерены предпринять против человека, назвавшего вашу партию группой политических попугаев?» И с этой голливудской улыбкой он невинным голосом проговорил:
– Ну, Светке все-таки повезло. Она хоть знает, от кого родит, – если соберется рожать, конечно. А ведь в жизни всяко бывает… Мне недавно рассказывали про одну женщину, которая родила сына, а от кого – так и не знает. Она обожала групповуху и трахалась – ты не поверишь, Тома! – сразу с шестерьмя… с шестерью?.. С шестерней?.. Я хочу сказать, с шестью мужиками она сношалась одновременно, после чего родила ребеночка. Представляешь, какое у него должно быть отчество? Шестиэтажное!
Зазвонил телефон. Тамара даже не шевельнулась. Если бы отошла от стола, на который тяжело оперлась обеими руками, наверное, рухнула бы.
Чужанин снял трубку:
– Алло? Привет, Роман. Да, она здесь. Передаю трубку.
Тамара с трудом подняла руку, но трубка вывалилась из дрожащих пальцев и упала на рычаг.
– Ну, какая беда! – огорчился Глеб. – Ладно, перезвонит. А я пошел, не буду вам мешать. Пока, до встречи!
Только за ним закрылась дверь, как телефон затрезвонил снова. Тамара стояла, вцепившись в край стола, и считала гудки. Три… пять… восемь… Наконец звонки прекратились. Ох, и разозлился сейчас Роман! Он прекрасно знает, что она сейчас здесь, так почему не берет трубку?
Обычно Тамара ждала его звонков, умирая от нетерпения, бросалась к телефону, как коршун, устраивала сцены, если Роман забывал позвонить в назначенное время. А теперь не могла заставить себя двинуться с места. И эти протяжные гудки, и Роман, и его обида, которую он Тамаре не раз припомнит, – все казалось совершенно несущественным.
Вообще все в мире стало вдруг несущественным, кроме одного. Того, что сказал ей Чужанин.
Про ту женщину, которая переспала с шестью мужчинами, а потом родила сына, не зная, от кого. Будто гулявая кошка.
Она нелепо взмахнула руками. Рассчитанно-жестокие слова Чужанина все еще реяли вокруг нее, как призраки, явившиеся из прошлого, и она пыталась их отогнать, беззвучно шепча:
– Не надо! Уйдите! Пустите меня!
Точно так же она шептала искусанными губами там, в Приморских Тетюшах, в красном уголке заставы, где ее по очереди насиловали шесть солдат. Не потому, что она завлекала их и так уж свела с ума своими прелестями, – нет! Просто они хотели отомстить начальнику заставы, ее мужу, который был настоящим зверем с рядовыми и довел до зверства их.
Они все рассчитали точно. Узнав, что и, главное, почему было сделано с его женой, Валерий Шестаков застрелился. Ну а Тамара до сих пор не представляла себе, от кого именно из этих обезумевших парней она родила сына. В точности как мартовская гулявая кошка не знает, от каких своих котов она понесла!
Юрий Никифоров. Июнь 1999
– Нас там почему-то звали гуриями. Гурия Наргис, гурия Ясмин… Это меня называли – Ясмин. Жасмин, значит. Сначала все это казалось мне пошлым, манерным, а потом узнала, что они своим клиентам обещали райское наслаждение с русскими гуриями. Но поскольку русские имена им нипочем не выговорить, дали эти дурацкие клички. И били каждый раз, когда ты осмеливалась назваться своим именем. Била Фейруз…
Голос Алёны звучал глухо, а иногда и совсем замирал. Она скорчилась на диване, отвернувшись к спинке, и, казалось, рассказывала ей, а не Юрию, который лежал внизу, на полу, подложив за неимением лучшего руки под голову, и слушал, слушал…
Варвара Васильевна наконец-то успокоилась: спала в своей боковушке, изредка по-старушечьи всхрапывая, но тут же затихая, словно спохватывалась.
– Фейруз была моим самым страшным кошмаром. Ты ее видел на некоторых фотографиях: чернокожая, высокая такая, тощая. Она лесбиянка, причем с садистскими наклонностями. Впрочем, к Алиму только такие и ходили, которым не просто переспать с белой женщиной надо, но еще и унизить ее. Растоптать.
Алёна умолкла, и в этом молчании было столько муки…
У Юрия замерло, словно оборвавшись, сердце. Очнется ли Алёна от этих своих воспоминаний, которые он разбередил так грубо, неосторожно, нелепо? Черт его дернул сунуть нос в этот альбом! Фотографии посмотреть захотелось? Посмотрел, ничего не скажешь! Конечно, она ему уже кое-что рассказала о себе, довольно много рассказала, еще там, на корабле с дурацким названием «Салон Каминов», но все это уже осталось в прошлом, забылось, затмилось новыми впечатлениями и проблемами. А теперь опять всколыхнулась черная ядовитая мгла в душе и памяти Алёны, и еще неизвестно, что в ней останется живого после ее сегодняшних откровений.