Тайны архива графини А., стр. 33

Но на мое счастье я никого не встретила. Скорее всего, кроме нас с князем, все уже спали. Приближался рассвет и именно на это я и рассчитывала.

Со стены я сняла тяжелый кнут, явно служивший князю в его любовных утехах, а мне он в случае чего помог бы охладить его пыл. Дверь оказалась заперта изнутри. Но когда я стала открывать ее, предательски заскрипела.

Все внутри у меня оборвалось.

И я побежала. Позабыв про боль в ноге. С единственным желанием – оказаться как можно дальше от этого страшного места.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Бегать по темному предрассветному лесу с больной ногой – не самое большое удовольствие. Особенно когда за тобой гонятся несколько человек с оружием.

А именно это и произошло. Орловский, не дождавшись моего возвращения, снарядил за мной настоящую экспедицию. И даже сам ее возглавил. Время от времени до меня доносились из темноты его визгливые приказы, куда только подевались все его воспитание и изящество.

Зная лес как свои пять пальцев, эти люди имели передо мной все преимущества, кроме одного. Как это ни странно, мне помогал леденящий душу страх. Некоторым это чувство парализует все члены и превращает в легкую добычу. У меня же все наоборот. В этом состоянии я способна творить чудеса. Так уж я устроена. Кровь приливает ко всем жизненно необходимым органам, активизирует сообразительность и повышает выносливость.

Еще в детстве при встрече с сорвавшимся с цепи волкодавом я перескочила одним махом забор, значительно выше моего тогдашнего роста. И потом долгое время приходила к этому месту и не могла поверить, что совершила этот прыжок на самом деле, а не увидела в кошмарном сне.

Мне известны несколько достоверных случаев, когда женщины, перепугавшись за жизнь своих детей, поднимали невероятные тяжести. Любовь к детям делает из них настоящих чудо-богатырей. Из этого я могу сделать вывод, что моя любовь к собственной персоне не уступает в силе материнской.

Как бы то ни было, но я бежала и бежала, не чувствуя под собою ног. Когда мои преследователи оказывались от меня в опасной близости, я замирала за каким-нибудь кустом и молила Господа о том, чтобы они не услышали набат моего сердца.

Видимо, Господь не оставил без внимания мои молитвы, потому что мне ни разу не пришлось пустить в ход свою плетку, хотя я неоднократно сжимала ее до боли в суставах, готовясь нанести сокрушительный удар первому же обнаружившему место моего пребывания преследователю.

На мое счастье у них не было собак, иначе мой побег был бы обречен с самого начала. Но, видимо, Орловский по какой-то причине недолюбливал собак, во всяком случае за все время пребывания в его Замке я ни разу не слышала их лая.

И тем не менее в какой-то момент они подошли ко мне вплотную. Я слышала их переговоры и даже дыхание. Меня спас случай. Орловский неловко наступил на какой-то корень и подвернул, а судя по его воплям, может быть, и сломал себе ногу.

Видимо, он любил собственную персону не меньше моего, потому что тут же прекратил погоню и, стеная и призывая на мою голову все силы ада, приказал нести себя домой.

Струйка холодного пота, пробежавшая в эту минуту по моему позвоночнику, заставила меня содрогнуться.

Все это было как нельзя более своевременно, потому что в лесу начинало светать, и спрятаться через какие-нибудь полчаса было бы уже почти невозможно.

И все-таки я не покидала своего последнего укрытия, пока голоса моих мучителей не затихли в глубине леса.

Вот тут-то все чудесные возможности моего организма и закончились, и до опушки леса я добиралсь со слезами на глазах и отчаянно волоча изуродованную ногу.

А когда увидела свою карету, лошадей и сидящего на козлах Степана, я не поверила своему счастью и едва не упала в обморок. Он загодя приехал в условленное место и терпеливо дожидался моего появления.

– Господи, Катерина Алексеевна, – перепугался он моего вида, и второй раз за последние дни взял меня на руки и перенес в карету.

До дома мы добрались нескоро, поскольку Степан, тревожась за мое здоровье, не позволял лошадям перейти даже на быстрый шаг. И они послушно и понуро прошагали эти несколько верст с выражением недоумения на мордах. Поэтому собственная карета напомнила мне катафалк. Только на похоронах лошади передвигаются таким несвойственным для них способом.

Степан собирался снова взять меня на руки, но на этот раз я ему этого не позволила. На крыльце сидел давешний парнишка и с любопытством поглядывал на меня. Я не хотела лишних разговоров по поводу своего возвращения и постаралась пройти мимо него, по возможности не хромая.

И действительно прошла, но тем не менее он смотрел на меня со странной испуганной улыбкой.

Я не сразу поняла в чем дело, а объяснялось все очень просто. Мальчик испугался, заметив у меня в руках огромный хлыст непонятного назначения. По инерции я продолжала сжимать его в руке и выглядела весьма устрашающе.

Я рассмеялась и передала кнут Степану, мне это оружие страсти было уже ни к чему. Парнишка в ответ тоже изобразил на лице некое подобие улыбки, но на всякий случай отскочил, когда я собралась потрепать его по макушке.

Добравшись до постели, я первым делом разулась и, поглядев на опухшую, потерявшую форму ногу, пришла к выводу, что в ближайшие дни гулять по лесу мне не придется. Это было абсолютно безрадостное зрелище, если не сказать хуже. Опухоль поднялась почти до колена, а цветом напоминала вареного рака.

Вспомнив об Анфисиных отварах, я послала за ней окончательно успокоившегося паренька, и на этот раз она явилась на мой зов неожиданно быстро.

Увидев мою клешню, она долго ворчала и шептала себе под нос какие-то бранные слова. Но потом снова приготовила свои снадобья и проделала все необходимые процедуры.

Почувствовав облегчение, я буквально провалилась в сон, и проспала почти до самого вечера.

Надо ли рассказывать о тех двух днях, в течение которых, находясь между сном и реальностью, я приходила в себя после потрясения и зализывала свои душевные и физические раны? Думаю, в этом нет особой нужды.

Чего у меня было в избытке в эти дни – так это времени для размышлений. А вот они-то вполне заслуживают отдельного разговора. Потому что в конечном итоге именно они определили всю мою дальнейшую жизнь. И за это я им безусловно должна быть благодарна.

По воле случая я стала свидетельницей нескольких преступлений, и понемногу они раскрывали мне свои тайны. И чем больше я о каждом из них узнавала, тем меньше у меня было оснований сомневаться, что все они связаны между собой каким-то неведомым мне пока образом.

И во сне и в реальности меня преследовало чувство, что мне недостает одного единственного звена, чтобы понять эту связь. В сновидениях я даже находила его, но всякий раз забывала при пробуждении. Меня это мучило и в конце концов стало чем-то вроде идефикса.

Я не могла думать ни о чем другом. Сотни и тысячи раз перебирая в уме одни и те же факты и компонуя и классифицируя их в том или ином порядке и взаимосвязи, приходила к неожиданным, а иногда и совершенно парадоксальным выводам. Порой мне казалось, что я схожу с ума.

Тем временем похоронили Марию, но я была еще настолько слаба, что при всем желании не смогла бы проводить ее в последний путь. Поэтому должна была довольствоваться лишь скупыми свидетельствами Степана и многословными, эмоциональными и сумбурными рассказами Трофима.

Если помните, так звали того парнишку, что прислала ко мне Анфиса в первый же день. Однажды я позвала его, чтобы немного отвлечься от своих мыслей, и мы разговорились. С тех пор он приходил ко мне по нескольку раз в день, рассказывал все деревенские новости и выполнял мелкие поручения.

Он был словоохотлив, по-своему не глуп и порой поражал меня точными, а иногда и неожиданными наблюдениями. Ему все было интересно, до всего было дело, и лучшего осведомителя я не могла себе представить.