Второе пришествие инженера Гарина, стр. 80
Так ими было пройдено двести из намеченных тысяча двухсот километров, как они вступили в область Великой пустыни, Центральной Сахары, близкую Нубийской пустыне древних. Здесь мало что изменилось за истекшие тридцать веков. Иногда на горизонте показывались и исчезали силуэты караванов. Их скорее можно было принять за плоские символические фигурки, ходившие все по одному кругу, как в старинных часах. Они могли олицетворять собой время и некую мифическую историю, но не день сегодняшний.
На шестой день путешествия задул сирокко. Шел он с территории Анголы и, кроме своего иссушающего постоянства, отличался неким психотропным свойством. Люди становились раздражительны и злы. Сказывалось и прошлое некоторых завербованных. На одном из привалов, под самым солнцестоянием, в борьбе за призрачную тень из каких-то кошмарных снов, двое из наемников схватились за ножи. (Огнестрельное оружие было под замком, в цинковых ящиках. Ключи – у Валантена). Один из охранников получил тяжелую рану в живот. На свое счастье, не долго мучился и был наспех погребен в одном из барханов. Второй из драчунов был «разжалован» в подсобные рабочие (на все время перехода) и отправлен на «кухню».
В стылые ночи, в тряской и пыльной кабине грузовика, Зоя частенько прикладывалась к плоской фляге с коньяком; ожесточенно отирала губы, косясь на водителя. На бивуаках отдыхала в отдельной палатке из металлизированной ткани. Редко когда выходила. Распоряжалась записочками через ординарца. Доступ к ней имел один Валантен.
Так прошло две недели перехода.
Однажды, сверившись по карте и компасу и проследовав мимо полузанесенных песком древних каменоломен, они поняли, что находятся недалеко от пункта их устремлений. В ночь перед тем им привиделось странное зрелище, не имеющее объяснения. В высоких облаках по нижнему краю наблюдался отсвет, точно от далекой зарницы. Всполохи были резки, как от вспышек магния, горбили небо преувеличенной тенью и уносились с тянущим, влажным ветром за край ночи. Аналогии этому были прозрачны, но грозы здесь были неизвестны на памяти нескольких поколений.
Утро преподнесло им еще больший сюрприз:
На горизонте встала классическая Фата-Моргана, – несравненный оазис с всамделишными (так убедительно они выглядели) пальмами, ближе – порослями молодого бамбука, тростника. Еще немного, – и уже под ногами напружинилась осока, расцвели асфоделии.
Экспедиция уперлась в Невозможное.
Фактически – в растянувшуюся группу хижин… целый примитивный поселок, где на свободе расхаживали индюшки, пробегали резвые поросята и где за импровизированной низкой стеной наружного ограждения, сложенной из неотесанных глыб, угадывались уже высокие шатры палаток, домики из бамбука и даже высокая радиомачта.
Это только мог быть лагерь Мыщеловского, и на самом острие вопроса: как такое могло выйти в природе?
*** 107 ***
Он же их и встретил, судя по описаниям, данным Гариным мадам Ламоль.
Из нестройного ряда обтрепанных людей, обступивших пополнение, отделился человек, и на его молчаливый вопрос Зоя протянула ему запечатанный сургучной печатью конверт.
Утомленная переходом, со свинцовыми тенями в лице и таким же отлитым в чугуне, неподъемным взором, она полузакрыла глаза: будь что будет; даже если это только сон.
Мыщеловский внимательно прочитал содержимое письма, – почерк Гарина, как и обороты его речи, он знал хорошо; технические же термины, приведенные здесь – никто кроме него.
Без лишних слов он взял под козырек тропического шлема, по-военному сделал шаг в сторону. Из послания буквально следовало сдать полномочия мадам Ламоль, со священным, неоспоримым ее правом карать и миловать и т.п. и т.д. Так – до прибытия самого Гарина. (Появление которого оговаривалось отдельно, постранично, в другом объемистом пакете).
Зоя кивнула, хмуро спросила:
– Что у вас тут происходит? Объясните. Не привезли же вы рассаду в цветочных горшках!
О курах и поросятах, бегающих так запросто по улицам деревеньки и наверняка не предусмотренных в стратегии Гарина, она не решилась спросить, полагаясь на исчерпывающий отчет Мыщеловского.
Он же пока почтительно пригласил мадам Ламоль (небезызвестную ему по шумным публикациям прошедших лет) в свою резиденцию: аккуратный домик, сработанный из настоящих досок, и с крышей в три наката из плотных кип тростника.
Изнутри было прохладно, чисто, с претензией на уют. От порога – циновки, бамбуковые, ниспадающие с потолка завеси делили жилище на комнаты. В центральной (зале) – камин, сложенный из цельных грубых камней. На подоконнике окон, затянутых пленкой, в горшочках топорщились иглами кактусы.
Быстро организовали угощенье, – обеденный стол посередине залы полнился дарами неба, – иначе как было понять естественное происхождение здесь, в центре Большой Сахары подобного изобилия, да и просто наличия ананасов в зеленоватой плотной чешуе, апельсинов, фиников, плодов хлебного дерева, дичи, сладкого картофеля – батата, сыра, молока в запотевшем глиняном жбане. Не было лишь, пожалуй, рыбы да икры, о молодом, забродившем пальмовом вине здесь разговор отдельный.
Зоя кушала и пила, как на пиру, не будучи еще новой Семирамидой, но упорно внимала, входя в курс дела.
Всему причиной был илем.
Это началось три месяца назад, когда впервые здесь было применено сверхактивное вещество гаринской установки.
И грянул гром.
И пролились первые капли дождя. Упавшие на бесплодную, в веках безнадежную землю, они разверзли ее поры миллионами серебряных ключиков, дав выход ростку за ростком, стебельку, за стебельком.
И поднялись зеленые ожившие призраки, мумифицированные и теперь восставшие, – подтвержденное представление ботаников, что некогда пустыни были царством флоры и фауны.
Раз за разом наведывавшиеся сюда грозы и ливни, словно проложили дорогу в район лагеря Мыщеловского, подобно тому, как молния из огромного пространства грозового неба прокладывает себе путь на жердочку громоотвода. Да так оно и было буквально.
Появился полог растительности, вначале приличествующий этим местам: финиковые пальмы, смоковницы, трава-альфа. Затем, по хитросплетению природы с гостившими здесь караванами, с буйствующими и влажными ветрами – чудесно разрастающийся бамбук, тростник… и уже высаженные людьми апельсиновые и другие фруктовые деревья, клубни картофеля и прочее. Задел был положен. Под яростным солнцем, с неутомимыми ливнями все росло и подымалось, как на дрожжах. Зеленое пятно оазиса увеличивалось. Но еще раньше пошла гулять людская молва.
Караваны, так или иначе пересекающие эти места, устраивались теперь на отдых в тени роскошных пальм. Бурдюки наполнялись дождевой водой, собираемой в специальные приемники. Верблюды зажевывали поросль молодого бамбука, чтобы уже с погонщиками нести дальше весть о чуде в пустыне и милости Аллаха, посетившего эти места.
Пристраивался пришлый люд, беженцы и пасынки этих мест, часто без роду и племени.
Сооружали нехитрое жилье. Прибивались животные и птицы.
Лагерь Мыщеловского разрастался. Появилась кое-какая меновая торговля. Не было проблем с рабочей силой и материалом из каменоломен. Мало-помалу лагерь обнесли невысокой кладкой. И вот только в последнее время дела пошли неважно.
– Запасы илема на исходе, – пояснил Мыщеловский. – Стравливание в атмосферу происходит все реже. Растительный покров начинает увядать. Пески наступают: когда-то они стерли в пыль целые цивилизации здесь; наш же культурный пункт сглотнут и не заметят. Все вернется на круги своя – иссушающий ветер и зной. Теперь я могу делать впрыскивания илема не чаще одного раза в неделю. Этого, конечно, недостаточно. Надежда только на хлипкий артезианский источник, да возможную помощь Гарина.
Мыщеловский и мадам Ламоль обменялись быстрыми взглядами. Она к тому же нахмурилась: