Второе пришествие инженера Гарина, стр. 44

Сейчас по гравию дорожки за окном что-то прошуршало, затем шарахнулось по кустам. Говоривший на оттоманке замолк, дыхание его упало, глаза, словно припорошенные угольной пылью, сухо блеснули. Он потянул из-под подушки рукоять револьвера. Мыщеловский вскинулся на подоконник, прогнулся в сад:

– Никого и ничего. Коты проклятые… поразвелось их здесь.

Мыщеловский вгляделся в домашний, добрый, притягивающий сумрак. Вздохнул. Как-то не хотелось оставлять все это именно по этому спелому, плодоносящему времени и отправляться к черту на кулички, по сути – в адово пекло, где только шелест песка и скрежет зубовный. Да видно, судьба его, – не сдаваться тому гладенькому червячку самодовольства, что так въедается в человека. Не говоря уже о том другом, кто вновь принялся инструктировать, не поддаваясь сну. И вот создание – человек! Обломками какого микрокосма проследить его падение вниз? Но и распластанный низким червем – он тянет на себя покрывало, сотканное из самых звездных лучиков, низвержение свое, объясняя не иначе как роком и провидением. В возвышении с дьявольским упорством и изобретательностью подготавливает будущее свое падение. Приляпается пьющим туман лишайником к самой омертвелой скале, ухитряясь и здесь выделиться, как нечто исключительное. Выстругивает алмазные иглы, казалось, из самого праха, и все для того, чтобы загнать их под ногти ближнего своего. А сколько участия и понимания при этом!

Но вот ночной разговор поутих. Лампа под зеленым абажуром погасла.

Днем – Мыщеловский уже садился в поезд, следующим транзитом через Югославию в Рим. С ним был небольшой багаж – два чемодана и окантованный ящик; в основном личные вещи, книги и кое-какие редкие физические приборы. В кармане полувоенного френча – удостоверение члена геофизического общества, мандат на проведение ряда научных работ в одном забытом богом уголке земли и ходатайство к официальным лицам и дипломатическим службам в оказании содействия в оных. Провожал его на вокзале человек в австрийской штормовке, кепи и шнурованных крагах. На прощание он отсалютовал рукой в автомобильной перчатке и чуть позже укатил в серебристой машине.

*** 57 ***

По прибытии в Рим, Мыщеловский обежал ряд департаментов и, не встречая особых бюрократических препон на сей странный почин – обустройство сейсмологической лаборатории с правом аренды земли на двадцать лет в одном гибельном районе Сахары, – покинул столицу Италии, и тоже поездом отправился в Неаполь. На этот раз с ним были уже четыре человека: механик, два водителя и техник-геодезист, знакомый с основами бурения солончаков. По прибытию в Неаполь, Мыщеловский дождался следующий за ним основной груз – шесть длинных неподъемно тяжелых ящиков, со всеми предосторожностями погруженных на грузопассажирский пакетбот, – рейсом до Триполи. Сопроводителем груза был инженер, чех по национальности, Франци Есен – специалист по подземным коммуникациям и гидротехническим работам. С тем и отправились.

Плавание было не затруднительным. Через сутки пути судно бросило якорь в акватории Триполи: административном и хозяйственном центре Ливии, с войны 1914-го года находившейся под протекторатом Италии, со всем вытекающим отсюда.

Как и все арабские города, соседствующие с великой пустыней в 2-3 дневных перехода, Триполи был выстроен по простому плану, смысл которого был в сокращении открытой площади ради увеличения тени. Это лабиринты улочек, проходов, тупиков, фондуков, окруженных аркадами. Существовало совсем немного прямых улиц. Наряду с этим, в самых глухих переулках прятались задымленные лавчонки, где худые старики с острыми бородками раздували угли ручными мехами и били молотками по наковаленкам, зажатым между пятками, выделывая всякого рода ремесленные поделки. Эти крошечные наковаленки в два пальца шириной, горстка металлической пыли в глиняных чашках, вряд ли могли покрыть технические потребности Мыщеловского и К. И со всем своим товариществом он устремился в офисы английских нефтяных компаний, всякого рода технические базы и авторемонтные мастерские. Так им были арендованы три «студебеккера», наняты дополнительно люди персонала и охраны, закуплены бензин, продукты, толовые шашки, небольшая бурильная установка, динамо-машина с аэроприводом, тенты и палатки, покрытые светоотражающей алюминиевой пудрой. За минимумом места, вода и кое-какой съестной провиант были перегружены на двух верблюдов под водительством коричневого, высохшего араба. Сам вице-король, представляющий здесь Италию, принял их в своей резиденции, и, распространяясь о преимуществах интеграции европейской экономики, подивился даже той символической плате, внесенной чехословацкой стороной за аренду клочка земли в самом центре Великой пустыни, где просто выжить, представлялось уже проблематичным.

В путь решили отправиться с обеда, чтобы до захода солнца разведать дорогу и, следуя всю ночь, к утру взять привал.

Провожала их вся администрация Триполи, а вице-король махнул им даже белым надушенным платком с балкона своего кукольного дворца. (Так провожали испанские дамы двора своих рыцарей на крестный путь и муки).

*** 58 ***

Маршрут вел на юго-восток. Пахнуло в последний раз морем. Быстро миновали арыки, заросли тростника, финиковые пальмы и персиковые деревья. Ехали косыми стежками; машины часто останавливались, давали задний ход, объезжали мелкие барханы, расщелины, неожиданные гряды камней. Голо и пустынно становилось вокруг; только долго еще путникам сопутствовала трава альфа, схожая по неприхотливости с кустиками ягвы тундры Чукотки. Но и она все больше шла пятнами и полосами. День был безветренен, а воздух настолько плотен и неподвижен, что даже проход целой экспедиции едва ли всколыхнул его.

Пошли мергельные земли, гладкие, как гончарные изделия, почти сверкающие на каких-то своих изломах. Проехали узкой долиной, и что могло сойти за русло древней высохшей реки. По сторонам ее шли плоские холмы, иногда примятые, так, будто ребром ладони мягкая шляпа. Вокруг – ни живности, ни кустика, только сверху планировали серые грифы, да и те все реже.

Моторы машин успели заметно перегреться, и в пору было останавливаться, как упала ночь. Она свалилась так скоротечно и внезапно, как уходит свет из глаз при обмороке, и таких потерь предстояло пережить больше дюжины, прежде чем экспедиция достигла бы цели. Включили освещение и в свете фар продолжили движение. Температура воздуха падала. Люди в кузовах машин, под тентом застегивали комбинезоны, прикладывались к фляжкам с коньяком, кто-то укрывался бурнусом. От края и до края этого пустынного мира высыпали крупные, чистые россыпи звезд. С трудом среди этих светлячков можно было приметить знакомые созвездия. Казалось, чьи-то эфемерные трепетные крылышки каких-то надежд человеческих, нет-нет, да и проскакивали в пространстве то ли мечты, то ли реальности. Мыщеловский, смежив веки, дремал и грезил, покачиваясь на сиденье, в кабине водителя. Он припоминал последнюю ночь в Европе, уединенную комнату, зеленые сумерки абажура, человека, заславшего его сюда. Ближний свет фар примерял действительность с невообразимо фантастическим; что можно было ожидать от этого предприятия: разбитая вдребезги, обожженная земля и звезды, – в полете, в приближении брошенные людям для их корысти и интриг. Что-то подобное этому (по намекам того человека) должно было произойти и здесь.

Шли до девяти утра, как солнце вновь яростно засияло. Местность так же была камениста, бесплодна. Барханы попадались все чаще, мешая движению. Ветер, чуть поднявшись в ночь, опять утих. Отовсюду тек зной и безмолвие песков. Свет был плотен, а тени стеклянные, – пепельный след отгоревших лучей. Люди кипятили воду на спиртовках, готовили еду; привал ожидался быть долгим, и они не торопились, предварительно накрыв машины зеркально отражающей тканью. Из того же материала были выкроены их палатки и тенты. Они спали, ели, играли в карты и нарды. К полудню температура в тени достигла 44 градусов. Те, кто долго засматривался на окружающее, галлюцинировал. Мерещились призраки караванов, бредущие от одного черного круга солнца до другого. Переливы воды и плеск в ушах. Но это могли быть и действительно верблюды бедуинов; корабли песков, в бесстрастии ведомые погонщиками, от одного павшего тысячелетия до другого. Частично правду знал он, Мыщеловский: верблюды экспедиции с солидным запасом воды и провианта, согласно его указаниям, проследовали дальше, чтобы к следующему привалу быть достаточно близко от лагеря. Как ими сохранялся правильный курс, – европейцу было понять сложно. Незадолго до захода солнца вновь тронулись в путь. Так продолжалось с неделю, со все более возрастающими трудностями. Несколько раз меняли резину колес. Сожгли больше, чем надо, бензина. Три мучительных дня потеряли из-за разыгравшейся пыльной бури. Тогда все небо взметнулось косматой рыжей пеленой, окрасившееся где-то в зените бычьей кровью. Трепетали и визжали, словно тащимые в мешках поросята, края тентов. Палатки вздувались, готовясь отлететь воздушными шариками. Прибитые к земле, наполовину ослепшие, задыхающиеся люди ставили дополнительные растяжки, вбивали колья, крепили канатами, что можно было закрепить. Две палатки и тент с машины все же унесло. Мыщеловский упорно держался в кузове одного из грузовиков, словно прикрывая собой длинные выструганные ящики, и для верности прикрепив их еще тросами. К счастью, это все же был не сирокко, дующий ровно, постоянно и накаляющий все вокруг, как в горне. На четвертые сутки ветер утих, и можно было продолжать движение.