Второе пришествие инженера Гарина, стр. 20

Это прошло росчерком, официальной скорописью, как если бы таможенный досмотр проходил негр в одной набедренной повязке. Далее – Панама, Эквадор – все транзитом. Наконец – Перу. Страна фантастических развалин древнейших дворцов и храмов; «золота инков», так и канувшего в Лету. Для нее же – лечебница Рубена Аскуэ, вблизи Лимы. Покой. Тишина. Отделение неврологического диспансера. Препараты алоэ, настой листьев кока, камфара.

Освидетельствование – узнаванием: памятью о лицах. Но однажды: «К вам друг, сеньора». (Белая фигура в халате. Бледное, вымученное лицо, все белое… один, оттененный углем, бесконечно-упорный взгляд. «Все хорошо. Верь. Амнезия памяти – лучшее, что у тебя есть; твои паспортные данные. Держись этого. Об остальном позабочусь я. Ничего, кроха, хуже бывало. Лучше побыть не в «своем рассудке», чем – ну да ты и сама понимаешь»).

Она и понимала. Но лишь теперь осознала, что, назвавшись тогда «мадам Ламоль», желала только спросить небо: с ней ли оно? Все сошло – ни волоска не упало с ее головы (где уж там быть обезглавленной по французским законам). Пришло сухое подтверждение на официальном бланке о регистрации в таможне города Лиссабона некоей «госпожи Ламоль из Неаполя». (Любезная предосторожность Роллинга, собственника во всем). С этим она начала жить. Все еще Перу, Лима. Сизая поволока над городом во весь год, каждодневно, к вечеру, окончательно мрачнеющая и начинающая сыпать невидимой глазу водяной пылью. Но вот, кажется, дорога в Аргентину не воспрещена. Буэнос-Айрес: здесь только и можно было затеряться песчинкой, задыхаясь в душной пелене пассатов, теряя легкие, цвет лица. Смешиваться с темным, вороватым, ленивым и болтливым народом. Экономили на всем. Зарабатывал он – скромным служащим патентного бюро. Каламбурил: «Что, дорогуша, снова этими-то жемчужными зубками нитки перекусываешь, когда бесценные свои чулочки штопаешь». Тогда она сатанела; грозилась, что пойдет на панель или отравится. Спрашивала, с издевкой, «в какой ломбард он заложил свою невостребованную голову», где остатки его «дутого величия», и укоряла непрактичностью. Тогда он хмурился. Надолго исчезал, рискующий десятикратно против нее. Однажды, после особенно долгого отсутствия, объявился, сияющий. Она даже не поняла сразу, где он пропадал. Но – Европа! Швейцария! Выяснилось, что ее «девичьи сбережения» (на черный день), переведенные своевременно в один из швейцарских банков – не арестованы и даже не взяты под сомнение. («Хорошая традиция. Достойная преумножения», – шутил он). И совсем уже ошеломляющее подтверждение и детали ранее известных слухов: Золотой остров лопнул пузырем раскаленной магмы, со всем на нем – дворцом, золотодобывающей шахтой, башней главного гиперболоида. Сама же их личная история возвышения и падения перешла в разряд легенд. «Представляешь, лапушка, – говорил он, – была Елена Прекрасная, бойня афинян с этими… парфянами, разрушение Трои и все такое с ними, и было правление Божественной Зои, гибель американской эскадры (особо – в скрижалях истории), начало нового «золотого века», гражданская война в Соединенных Штатах и гибель самого острова, подобно Атлантиде». Мир забыл их. В политике – экономика. В моде – аргентинское танго, кабаре… наиболее известные имена – некоего физика Эйнштейна и кинематографического клоуна Чарли Чаплина. «Мы – в мифическом небытие, а не просто сгинувшие, – констатировал он. – Можешь спать теперь спокойно и завести какую-нибудь подслеповатую и не очень болтливую горничную». Она возражала: «Это плохо, друг мой. Легенды укореняются, и люди вдвойне не прощают тем, кто эти легенды развенчивает. И совсем уже скверно – жить и жаться, отирая позолоту собственного памятника». Тогда он надолго и угрюмо замолкал…

Женщина вздрогнула: послышалось ли ей! Сейчас слишком еще день, чтобы предаваться воспоминаниям. А вечер и ночь, – что принесут они? Усмехнувшись, она выбрала круг-минутку по движению секундной стрелки на дамских часиках на столе. Задумала, как гадают русские девушки на «любит, не любит», отрывая лепестки у ромашки: отрешенно стала перебирать камни на худых пальцах, сверяясь с секундной стрелкой. Время исполнилось. Выпал опал: камень надежды. Значит тот, кого она так ждет, будет. Кроме того, возможно, сегодня она «заговорит». Ведь опал усиливает магнетические силы души. И вновь – посторонний звук. Слишком, слишком близко и долго работает автомобильный мотор. Женщина встает. Идет этой комнатой-кабинетом. Утром, на почтамте, открыв свой абонентский ящик, она задышала часто, часто под вуалькой, для чего-то оглянулась. В односложной корреспонденции одной ей понятным текстом сообщалось: «Жди. Буду. Четверг. 28». В этот день совпадало все. Разлука на месяцы, с перенесением даты, на этот раз исключалась. (Но было и такое). Вот – опять звук. Теперь уж точно – из внутреннего дворика. «Мадам, к вам…»

Порывом руки – все в ней сдвинулось, оторвалось – отослала служанку. Найдет ли она еще время, чтобы хоть кем-то стать? Обретет ли себя?

*** 27 ***

В комнату стремительно вошел Гирш. В дорожном костюме, альпийских тяжелых ботинках. С порога на софу полетел плоский чемоданчик, кепи.

– Зоя! – произнес он по-русски.

Женщина отпрянула. (Взгляд – за спину ему). Руки стиснуты у груди. («Никогда. Никогда. Забудь».)

– Mon ami, je ne croistu… («Мой друг, я не понимаю»)

– К черту, Зоя, – повторил он тише, по слогам, вскидывая голову. – Изумительный результат. Целую…

Гирш быстро подошел к ней, полуобнял, притянул к себе за талию. Головы их, руки встретились. («Значит, еще не конец», – каждый из них подумал). В его лице – пасхальные свечечки, под взгляд Антихриста.

– Так что у тебя? – через минуту спросила женщина, вздохнув, отойдя к окну и оправляя платье. После этого «Зоя», произнесенного почти в вальяжной манере, она уже не знала, как и вести себя. Но ведь должно быть у него оправдание этому.

– Фантастический результат. Гм. В перспективе – не уступит нашей золотодобывающей шахте. Краеугольный эксперимент… – уверяя в чем-то ее, Гирш прошел к буфету, налил рюмку мадеры, выпил. Прищелкнул пальцами. Под скачок упругой крови – заложил крутой вираж по комнате.

– Можешь отослать прислугу. Позаботимся о себе сами. Нам не впервой с тобой… Сегодня наш вечер. Есть и некоторый разговор.

Чуть призадумавшись, женщина спустилась вниз. Отдала распоряжения. О самом ужине она позаботилась еще с утра.

Когда она вернулась в комнату, Гирш уже растянулся на софе, – под головой один из ее лебяжьих пуховичков с кисточками, ноги (хорошими манерами он никогда-то не отличался) закинуты на подлокотник кресла. Она уже подумывала, – запустить ли в него чем-нибудь, или выкурить длинную папиросу. Остановилась на последнем. Кося глазами на мужчину, странно тайно улыбаясь, подняла вровень с лицом белую стиснутую руку, крутанула опаловое кольцо. Взяла мундштук. Закурила.

Португальская мадера и четверть часа отдыха освежила Гирша. Рывком он поставил себя на ноги. Методично зашагал по комнате. Вскидывал голову, останавливаясь. Жмурился на яркий свет люстры – отвыкший. Складывал руки за спиной и вновь прятал их в карманы брюк. Она одна, наблюдавшая за ним с тихой улыбкой, знала, что он такой – на полном серьезе. Угадывала за каждым жестом – всю преступившую, неизбывную волю его. Он себя уже «доказал», пусть и в какой-то страшной теореме «от противного». Нельзя вычесть минус, если за этим рушится само здание математического анализа.

– Еще три, четыре месяца… пусть полгода, и снимем апартаменты хоть в Зимнем дворце, – Гирш засмеялся каким-то злым смехом пересмешника. – Они будут у меня вот где… (ребром ладони по ладони).

Спине женщины стало зябко. Она накинула на плечи черную вязанную шнурком испанскую шаль. Произнесла тихо, почти нежно:

– Разве дело только за этим. С этим ли все переменится?..

– Знаю. Но исполнится все. Верь. Все эти четыре года дьявольской работы я был на верном пути… Да, я ведь только что из Берна. И представляешь, – он хмыкнул, полузакрыв глаза, – ты теперь по-настоящему вхожа в историю, с самого парадного входа. Вскоре, на аукционе «Кристи», будут предложены для торгов твои личные вещи: дневники, орден Божественной Зои, что-то там еще… кажется бальные туфли и подвязки. А что?