Вторжение, стр. 22

Пространство между орбитами Юпитера и Марса

«Клетка, проклятая клетка», – думал Литвин, в десятый раз ощупывая перекрывавшую проход мембрану. Она слегка уступала нажатию ладоней, а если навалиться изо всей силы, то удавалось сделать шаг-другой, после чего швыряло назад, как камень из пращи. Материал походил на синтален, который применялся в музеях, зоопарках и вообще повсюду, где требовалась прозрачная, упругая и непроницаемая преграда. Но пробиться сквозь синталеновую пленку, не повредив ее, было нельзя, а эта мембрана людей пропускала – Литвин запомнил, как стражи с Рихардом прошли через нее. Стражи прошли, а он не мог… Выходит, был у этих троллей ключик! Взять бы в оборот кого-нибудь из них и основательно пощупать… Лучше даже не охранника, а эльфа, клювастого ублюдка… Этот, похоже, из начальников – значит, неограниченно разумный…

Он с тоской огляделся и начал бродить среди сбегавшихся стен. Один! Не прошло и двух суток, а Рихард уже в лучшем мире, и Эби неведомо где… Вспоминая о них, он ощущал душевную муку и горькое недоумение. Как-то не так представлялась встреча с братьями по разуму, тем более столь похожими на людей.

Ксенологические сценарии контакта, преподанные ему в период обучения, помогали мало – может быть, оттого, что в своей основе все они строились не на точных фактах, а на гипотезах фантастов. Этот вид литературы Литвин не слишком жаловал; гораздо больше его привлекали мемуары, биографии и исторические труды – словом, описания реальных судеб и событий. Что до сценариев, то они сводились к трем основным вариантам: контакт с существами инородными, вроде спрутов или муравьев, где понимание затруднительно или невозможно, и контакты с дружественными либо враждебными гуманоидами. Бино фаата, казалось, вполне подходили к последнему случаю, однако Литвин боялся ошибиться. Смутное чувство, что внешность пришельцев может обмануть, ввести в заблуждение, не покидало его; он размышлял о множестве народов и племен Земли, физиологически единых, но удивительно разнообразных по психическому складу, культуре, обычаям и мировоззрению. Жизнь римлян подчинялась долгу, эллины были поборниками свободы, а в языке египтян в эпоху пирамид и слова такого не знали; у майя и ацтеков нормой являлись человеческие жертвы, на Соломоновых островах – каннибализм, в азиатских странах процветала полигамия, тогда как в Европе ее считали развратом; японцы не ели мяса, немцам нравился кровавый фарш, буддисты верили в карму и бесконечную цепь перерождений, а христиане – в непорочное зачатие. Кроме того, везде и всегда имелся диапазон сексуальности, достаточно широкий, чтобы вместить и однополую любовь, и странную тягу к животным, и прочие, порой весьма экзотические привычки. Бесспорно, люди не были едины, если говорить о психике, и судить их действия вне контекста этических норм, принятых в том или ином сообществе, было бессмыслицей.

А бино фаата не относились к людям Земли, и творившееся в их головах и душах – тайна за семью печатями… Меряя шагами камеру, Литвин пытался подобраться к ней, взглянуть на события иначе, найти им какое-то оправдание. Возможно, гибель «Жаворонка» – несчастный случай: чужие, не зная, как действует оружие землян, лишь отразили силовым щитом атаку. Но, с другой стороны, никаких сожалений по поводу смерти ста тридцати человек высказано не было: то ли пришельцы с этим чувством незнакомы, то ли смерть для них – явление заурядное. Хотя самого Литвина они исцелили – выходит, для чего-то он им нужен…

Произошедшее с Коркораном тоже допускало ряд противоречивых толкований. Конечно, эксперимент над живым человеком – вещь жестокая, антигуманная, но в чем на самом деле его суть? Эксперимент, упомянутый компьютером, мог означать что угодно – от вивисекции и психической хирургии до безобидного медицинского обследования. Безобидного с точки зрения фаата, но для земных организмов фатального… Возможно, их тоже обмануло сходство? Но как-то не верилось, что столь высокоразвитые существа способны проявить беспечность – точнее, гибельное неразумие! Ведь на корабль вместе с людьми попала земная микроорганика, а собственный биоценоз чужих мог представлять смертельную угрозу для землян. Прежде всего это касалось пищи и питья, но никаких недомоганий Литвин не чувствовал; питье утоляло жажду, пища насыщала. Значит, эта проблема была решена. Может быть, бино фаата выяснили, что ее не существует вовсе? Или сделали ему какие-то прививки?

Он вспомнил о книге Ефремова, читанной в детстве, о светлом мире Великого Кольца, и горько усмехнулся. Похоже, братания цивилизаций в духе «Туманности Андромеды» не предвидится. Вы нас на гравитационный аркан, а мы вам в лоб из свомов… Малоприятная перспектива! Прямо скажем, разочаровывающая!

В приступе внезапной ярости Литвин ударил кулаком по мягкой стене.

Макнил! Где ты, Макнил? Что сделали с тобой?

Он поел – в этот раз что-то воздушное, сладковатое, похожее на зеленую пену. Жевать ее было не нужно, она таяла на языке и сама собой проскальзывала в глотку. Закончив с трапезой, Литвин, за отсутствием других развлечений, решил поспать, но тут к нему заявились гости.

Целая делегация! Два мускулистых стража, за ними – старик с отвислыми губами и морщинистым лицом в ореоле зеленоватых прядей, невысокий щуплый мужчина с голым черепом и женщина, краше которой он не встречал: маленький яркий рот, серебряные глаза с тенями голубых зрачков, изящный носик, темная грива волос и фигурка танцовщицы. Литвин уставился на нее в изумлении; почему-то ему казалось, что среди пришельцев женщин нет. Эти трое были в обтягивавших блестящих одеждах и снова напомнили Литвину эльфов: один престарелый, другой молодой, а с ними прекрасная фея.

Они прошли сквозь мембрану, эльфы опустились на пол, а стражи замерли поодаль. Лица у всех казались неподвижными, нечеловечески спокойными – ни трепета век или губ, ни намека на улыбку. На голом черепе мужчины поблескивал хрустальный шарик, закрепленный у виска; у женщины такое же украшение пряталось в волосах.