Страж фараона, стр. 55
– Пишу, – произнес Инени, не глядя на Семена, – пишу о свершившемся, и с каждым словом писать мне все тяжелей. Раньше было не так… раньше мысль моя обгоняла руку. Но теперь я знаю, что одна из повестей моих – а может, и обе – будут прочитаны потомками, и кажется мне, что толпы еще не рожденных стоят за моей спиной и заглядывают через плечо… Могу я надеяться, что они не осудят меня, не скажут, что я был пристрастным и неискренним?
– Можешь, – сказал Семен, присаживаясь напротив. – Мы… они будут читать твою историю с большим почтением и интересом.
– Да благословит тебя Амон! – Инени кивнул, будто клюнув своим ястребиным носом. – Я – счастливейший из смертных, ибо кому из писцов известно, что мысль его сохранится в веках и даже заслужит одобрение? А я об этом знаю! Воистину, боги меня отметили, как и страну Та-Кем!
Семен улыбнулся.
– Тебя, мой друг, несомненно. Что до страны… Хорошая страна, не спорю, но почему она отмечена богами?
Жрец запрокинул голову, всматриваясь в клочки синевы, мерцавшей средь ветвей и листьев.
– Что ты видишь, Сенмен? Там, вверху?
– Небо. – Семен прищурился. – Знойное чистое небо и солнце. Оно похоже на диск из золота.
– Это и есть диск, сияющий над головою Ра. Бог едет в небесах в своей ладье, и все его видят с рассвета до заката, всякий человек в Та-Кем, незнатный или облеченный властью. И Ра нас видит, всех и каждого… Лик его ничто не заслоняет, и наша жизнь раскрыта перед ним; мы помним, что от взгляда божества не скроешься, и потому стараемся не грешить. Во всяком случае, в дневное время… Но в других странах все иначе – там, высоко над землей, плывет туман, и временами он становится плотным, прячет Ра за своей пеленой, и небо, сокрушаясь в горести, начинает плакать. Говорят, есть и такие земли за Уадж-ур, где с небес валится холодный белый пух, а Ра не видно целыми днями… И люди в тех краях не знают благочестия, поклоняясь демонам. – Он помолчал и добавил: – Такого у нас не бывает. Разве это не знак божественной милости? Разве не символ того, что народ Та-Кем избран среди других народов?
В чем-то он прав, подумал Семен, представив серые питерские небеса. С другой стороны, приятно ли знать, что за тобой следит божественное око? Причем не тайно, а открыто; подняв голову, увидишь его гневный глаз, который не заслоняют ни облака, ни тучи…
Инени кивнул, будто подслушав его мысль.
– Ра вечно глядит на нас, и лик его неизменен, и в прошлом, и в будущем. Скажи мне, друг мой, в твои времена люди по-прежнему верят в богов? Возводят храмы, приносят жертвы и тешат их слух песнопениями?
– Да. Не все, но многие.
– А ты? Не сердись, если мой вопрос неприятен, но кажется мне, что ты не боишься богов. Или я ошибаюсь?
– Не ошибаешься. – Семен задумался на миг, потом сказал: – Я не верую в тех богов, в которых веришь ты, и твердо знаю, что истинный бог не нуждается в храмах, жертвах и песнопениях. И обитает он не в небесах, не под землей и не в пустынях Запада.
Рот Инени округлился, глаза раскрылись шире.
– Но где же, Сенмен?
– Единственно в душе человеческой. – Семен приложил ладонь к груди. – Здесь! И потому мой бог всегда со мной.
– Я верю тебе, – медленно произнес жрец. – Верю, ибо вижу, какую силу он тебе дает… Такую, чтобы устрашить Рихмера, или царька дикарей из Шабахи, или справиться с Софрой, бросив его на растерзание львам… такую, чтобы покорить сердце Пуэмры или вложить бессмертную душу в холодный камень… Это все – твой бог?
– Ну… отчасти. Время от времени, скажем так.
Жрец протянул руку и положил ее на колено Семену.
– Я никогда не сомневался, что ты отправлен к нам на помощь этим богом или другими богами. Затем, чтобы все свершилось так, как и должно свершиться… – Погладив бритый череп, он усмехнулся и вдруг, резко меняя тему, зашептал: – Третий день месори близится, друг мой… Великая царица встретит его в большом дворце, что рядом с Ипет-ресит, дабы не медлить и возложить на себя знаки власти. Пусть брат твой будет при ней и охраняет ее вместе с Хенеб-ка, а ты встань на Восточной дороге, перед лагерем колесничих, встань там с лучниками и копьеносцами Усерхета. Инхапи об этом просил. Он уже здесь и утверждает, что так ему будет спокойнее. Он верит в тебя, как в львиноголовую Сохмет.
– Я польщен, – заметил Семен. – А кто такой Усерхет?
– Чезу Пантер, один из военачальников с юга. Я слышал, опытный солдат, но людей у вас будет всего лишь пара сотен – остальные нужны Инхапи у главного лагеря меша Амона. Колесничие же Хоремджета стоят отдельно и могут прорваться к дворцу… Сумеешь их остановить?
– Дело нехитрое. На колесницах в городе не развернешься. – Семен нахмурил брови, чувствуя, как его охватывает возбуждение.
Инени придвинулся ближе к нему и снова зашептал:
– Их триста, и в каждой – два воина… И поведет их Хуфтор, лучший чезу Хоремджета…
– Я его видел. Решительный парень!
– Возможно, с ним будет Хоремджет. Он боится, ночует не в доме своем, а в главном лагере или с колесничими… он в недоумении и страхе… не может понять произошедшего с Софрой – то ли боги ему благоволят, то ли предостерегают…
– Кто тебе это сказал? О Хоремджете?
– Рихмер, по твоему повелению. Его ищейки не спускают с Хоремджета глаз. Погонщики ослов, что доставляют в лагерь пищу, носильщики и водоносы и даже писцы… Они усердны, как стая гиен, почуявших запах падали.
Семен довольно ухмыльнулся.
– Ну, что ж… Придется их наградить и возвеличить! Особенно писцов. Нет ли среди них Пианхи, сына Сенусерта? Толстый такой и болтливый, писец в чезете колесничих…
Инени помотал головой.
– Не знаю. Люди Рихмера – забота Рихмера. А твоя…
– …Хуфтор и колесничие. Я помню, мой мудрый друг.
– Если они захватят дворец, царицу и пер’о… – пальцы Инени шевельнулись, рисуя иероглиф «смерть». – Исида всемогущая! Спаси нас от этого и сохрани!
– Кто не рискует, не ест ветчины, – отозвался Семен, подумал и перевел на язык роме: – Хочешь фиников – не бойся лезть на пальму.
Я видел семьдесят шесть разливов Хапи, я очень стар, но память меня не подводит – она как свежий цветок лотоса в месяц фармути. Я помню… да, помню тот день, когда не мудрые речи, не песни и гимны, а острая бронза вершила праздник. Друг мой тоже был на этом празднестве, и живы мы потому, что он охранил нас, а когда отзвенело оружие, не дал сердцам ожесточиться. Прав ли он? Иногда, взирая на нынешний кровавый пир, я сомневаюсь в этом. Но ему виднее, и виднее тем, кто обитает в тех непостижимых землях, откуда он пришел. Свершившееся должно свершиться…
Глава 11
Месяц месори, третий день
Вдали, за каналом Монта, слышался грозный гул – стоны боевых рогов, лязг оружия и топот множества ног, перекрываемый временами слитным воплем идущих в атаку воинов. До лагеря корпуса Амона, с которым сражались сейчас ветераны Инхапи, было километра два, но звуки далеко разносились в душном раскаленном воздухе, и город, внимая им, замер в тревожном оцепенении, будто муравейник, рядом с которым сошлась в поединке пара свирепых быков. Не ровен час, затопчут…
Но на Восточной улице, тянувшейся от садов фараона до казарм колесничного войска, пока что царили спокойствие и тишина. Ни храмов, ни жилых строений здесь не было, и тракт, прямой, как древко копья, затеняли лишь огромные каштаны с поникшей от жары листвой. За ними, на юго-западе, ближе к речному берегу, начиналась зона дворцового парка, но крыши и башни большого дворца, как и домов знатнейших вельмож, скрывали завесы зелени, по-прежнему яркой, свежей и густой, ибо работники, качавшие воду из Нила, трудились не покладая рук. Парк простирался до крепких стен Ипет-ресит, южного святилища Амона, благодаря чему подступ к обители пер’о с фланга или с тыла был невозможен для колесниц. Они могли проехать только здесь, по Восточной улице, что отходила от Царской Дороги вблизи огромных пилонов, обозначавших вход на священную царскую землю.