Солдат удачи, стр. 8
От неожиданности он уронил мешок и машинально перекрестился. Потом поднял его, встряхнул и вылез из трюма. Тело его начало тяжелеть, речной поток ярился и ревел, будоража тихие воды лагуны и раскачивая галеру, тучи грозили вот-вот разразиться дождем, и волосатые торопливо тащили с пляжа последних мертвецов. Нерис стояла на берегу, массируя распухшие запястья, и ожерелье на ее шее сделалось совсем голубым.
Дарт спрыгнул в воду, прошлепал по песку и показал ей мешок:
– Этот?
Она молча кивнула.
– Там кто-то просит есть.
Лоб Нерис пересекла морщинка. С минуту она в недоумении взирала на собственный багаж, потом, всплеснув руками, вскрикнула:
– О! Бедный мой Брокат! Я же забыла о тебе! Я подумала, что тебя придушили эти потомки ящериц! А ты жив! И голоден!
Ее пальцы уже распутывали завязки мешка, отгибали клапан из полосатой шкуры. Что-то коричневое, пушистое вырвалось на свободу, расправило крылья, взлетело и с писком «голлоденн!.. голлоденн!..» закружилось над головой Дарта. Он невольно отшатнулся.
Наконец-то она рассмеялась! Смех ее был подобен карильону – такой же нежный и чистый, как перезвон колоколов.
– Не бойся, Дважды Рожденный! Это всего лишь Брокат, малыш Брокат, мой крохотный помощник. Умеет немного летать, немного говорить, немного лазать по деревьям… всего понемногу.
Брокат, сложив крылья, вдруг опустился к Дарту на плечо. Теперь он разглядел пушистое создание поближе: четыре лапки с острыми коготками, заросшая мягкой шерсткой кошачья мордочка, два круглых агатовых глаза и крохотная розовая пасть, полная зубов. Зубки были небольшими, но походили на хорошо отточенные иглы.
Теплый длинный язык лизнул ссадину на плече Дарта, и существо тут же довольно заурчало и зачмокало. Тонкие брови Нерис приподнялись.
– Во имя Предвечного… Брокат признал тебя… – промолвила она благоговейным шепотом.
– Это что-нибудь значит, мадам?
Последнее слово он произнес на родном языке, на что Нерис не обратила внимания.
– Это значит, что тебе можно довериться, воин. Разве ты забыл, что… Впрочем, нет, это я снова впала в забывчивость… забыла, что ты явился издалека, не встречал таких существ, как Брокат, и ничего о них не знаешь.
– Забывчивость – самый очаровательный из женских недостатков, – дипломатично отозвался Дарт, наблюдая, как пушистый летун облизывает царапину. Нерис кивнула.
– Покорми его, покорми, и рана твоя заживет быстрее… Он голоден и питается только кровью… но не всякой, а теплой, живой, и лишь от тех созданий, которые ему по нраву. – Пальцы ее коснулись ожерелья, чьи плоские раковины уже отливали синевой. Затем она поглядела на тучи, клубившиеся в вышине, и пробормотала: – Приходит синее время, период дождя и тяжести, еды и сна… обычного сна, ибо я слишком измучена для прорицаний… но силы мои восстановятся, и я спрошу у Предвечного… обязательно спрошу…
– Спросишь – что? – Дарт подтолкнул ее к проходу между дюнами. Женщина бросила на него удивленный взгляд.
– О нашей судьбе, разумеется! Ведь я – шира!
Первые струи дождя обрушились на них, когда до пещер оставалось четверть лье. Брокат взвизгнул, оторвался от ранки, обхватил лапками шею Дарта, защекотал его пушистой мордочкой. Нерис, охая и постанывая, ускорила шаг. Мокрая туника облепила ее стан и ягодицы.
Дарт шел следом, пялился на это зрелище, тащил мешок и размышлял о своем везении. Немалая удача! Тут, в чуждом и незнакомом краю, он встретил женщину! Настоящую женщину! Возможно, это стоит всех недавних бед, потери Марианны и пропажи Голема… Возможно, это знак судьбы: все, что происходит, делается к лучшему… Возможно, он уплывет с острова, избавится от криби – и так ли, иначе, но завершит свою миссию…
Он любовался походкой и стройными бедрами Нерис, и сейчас ему не хотелось думать о том, что у него на плече сидит вампир, что эта женщина, шира из Трехградья, повадками напоминает ведьму и что он скорее всего тащит мешок с принадлежностями ее ремесла.
Глава 3
Для жилья Дарт выбрал крайнюю из всех необитаемых пещер. Она была невелика, зато находилась подальше от криби, и рядом рос плодоносящий кустарник с гроздьями крупных ягод, похожих на виноград. Мысль о винограде время от времени всплывала в сознании Дарта; ему вспоминалось, что из таких сизо-синих гроздей делают веселящий напиток, который он пробовал в минувшей жизни. Он даже ощущал его вкус – терпкий, слегка кисловатый – и всякий раз испытывал чувство горестной потери. На Анхабе не было вина.
Сбросив мокрую тунику, Нерис рухнула на пол и вытянулась с блаженным стоном. В сгустившемся полумраке кожа ее приобрела оттенок старой бронзы, испещренной узкими полосками; они темнели всюду – на руках и бедрах, на животе и плечах, перемежаясь с кровоподтеками и царапинами. «Следы кнута, – сочувственно подумал Дарт, расстегивая пояс. – Ее били, и били жестоко. Почему?»
Пол пещеры зарос мягким, но упругим мхом, в котором нога не оставляла следов. В дальнем углу лежал скафандр – темный, мертвый, лишенный энергии. Но он был небесполезен, ибо автономные устройства из спаскомплекта, такие, как визор и целитель-прилипала, все еще работали. Опустив рядом мешок, Дарт посадил на него пушистого зверька – уже сонного, дремлющего – и сдвинул нагрудную пластину скафандра. Тут, в специальных ячейках, хранились прилипала, универсальный исцеляющий прибор, и небольшой контейнер с пищевыми шариками. Он выщелкнул желтую крупинку на ладонь, подцепил двумя пальцами и поднес к губам Нерис:
– Вот, съешь.
Женщина скосила глаза на скафандр, пробормотала что-то непонятное, о маргарах и их таинственном снаряжении, потом уставилась на крупинку.
– Что это, Дважды Рожденный?
– Пища. Или ты тоже сосешь кровь, как твой Брокат?
Она усмехнулась и слизнула шарик розовым язычком.
– Сосу, но не из всякого мужчины. Ширы, знаешь ли, имеют возможность выбирать…
Дарт не ответил ни слова, лишь заломил бровь. «Многообещающее начало!..» – подумалось ему. Вернув контейнер на место, он вытащил восьмиконечную звездочку целителя, активировал его и попытался пристроить на шее женщины.
– А это что? – она слабо отмахнулась.
– Это… – Он на мгновение задумался, ибо в фунги не было понятий, обозначающих прибор. – Эта вещь тебе поможет. Вылечит раны, сделает здоровой.
Нерис оттолкнула его руку, пробормотала:
– Мертвая вещь, ненужная… я исцелюсь сама… я – шира… Скажи-ка лучше, воин, на этом острове растет врачующий цветок? Или дерево туи?
– Может быть. Какие они собой?
– Раз спрашиваешь, значит, не растут… – Голос Нерис делался все тише и тише, она засыпала. – Если бы ты видел цветок, то не забыл бы… он… он такой… алый, прекрасный… большой, как…
Шепот прервался.
Дарт снял оружейный пояс, стянул с себя башмаки и комбинезон, осмотрел плечо, подивился – края ранки уже сошлись – и лег на спину. Мох мягко пружинил под ним, щекотал кожу длинными тонкими щупальцами, облака плыли в вышине, скрывая солнце, сумрак сгущался, тело становилость тяжелей, веки смыкались. За узкой неровной щелью входа серой завесой падал дождь, разрисовывал небо косыми струйками, напевал, шелестел, убаюкивал. Как дарующий сон прибор в воздушном дворце Джаннаха…
Джаннах`одривелис»ахарана`балар… Полное имя Джаннаха было почти таким же длинным, как у недавней пленницы чешуйчатых тиан, и определяло как его индивидуальность, так и статус в анхабском обществе и принадлежность к Ищущим. Верхний штрих означал придыхание, а два штриха – мелодичный свист; к тому же кое-какие гласные растягивались, так что звучание не соответствовало написанию, напоминая скорее музыкальную фразу. Дарт, обладавший превосходным слухом, произносил имя и титул Джаннаха без всякого напряжения.
Место, в котором они встречались, нельзя было назвать чертогом, беседкой или цветником, ибо оно, не являясь ни тем, ни другим, ни третьим, соединяло элементы всех этих сущностей, привычных разуму землян. Тут были стены – но тонкие, в цветных узорах, зыбких и текучих, словно прорисованных водой, пропущенной через палитру акварельных красок; тут были столбики, поддерживающие потолок – стволы деревьев без ветвей, что распускали листья высоко вверху, огромные, продолговатые, чье переплетение и создавало кровлю; тут был пол – прозрачный, но не стеклянный, а из упругой массы, способной приближать и отдалять наземные пейзажи; тут были окна – отверстия в стенах, причудливых форм и размеров, возникавшие и исчезавшие в строгой гармонии со звуками и ароматами. Запахи и звуки составляли такую же часть убранства, как живые цветы, парившие в воздухе, как солнечный свет, профильтрованный листьями кровли, как странная мебель – сиденья, столешницы и ложа без видимой глазом опоры, радужные пузыри шкафов и перламутровые шторки, скрывавшие то нишу со старинной вазой эпохи Позднего Плодоношения, то транспортный лифт или выход на опоясывающую замок галерею.