Кононов Варвар, стр. 79
ГЛАВА 16
ЛИШНИЙ ИНКЛИН
Об искусстве делать подарки скажу так: его основа – психологическая, а вовсе не финансовая, ибо ценность дара и радость, которую он приносит, определяются не стоимостью, а желанием одаряемого получить тот или иной предмет. Нередко это желание иррационально, не проявляется в зримых формах, таится в подсознании и до конца неясно нам самим. Задача дарителя – установить путем долгих и тщательных наблюдений, что именно необходимо в каждом случае, после чего заняться финансовой проблемой, соразмеряя стоимость презента с весом кошелька.
Конечно, бывают универсальные подарки вроде цветов и брильянтов для женщин и галстуков для мужчин. Но не дарите этого близким! Им предназначено другое, самое драгоценное, чем мы сумеем их порадовать: частица нашей собственной души.
Прошло несколько дней. Ким сидел у компьютера на Президентском, наколачивал текст, трудился как проклятый, чтобы, освободившись к вечерней заре, отдаться нежным Дашиным заботам – чаепитию вдвоем, с домашними пирогами, и воркованию у распахнутого кухонного окошка. Дарья приходила усталая, но вдохновленная: рассказывала, каких юристов-чудодеев прислал Анас Икрамович и как одни из них возятся с делами по наследству, тогда как другие рыщут тут и там и справки наводят, кому отписать впоследствии черновское добро – домам для беспризорных, инвалидам с детства и нищим ветеранам афганской и чеченской войн. Все остальное тоже шло и шевелилось, двигаясь положенным чередом: в отремонтированном «Конане» хозяйничал Славик Канада, Облом вернулся на арену, и Варя каждый вечер танцевала на его спине, Чернова кремировали и забыли, Ким получил аванс, после чего Халявин стал справляться дважды в день, как продвигается работа, и сулить рекламу по радио и телевидению. Все инклины Трикси, за исключением погибшего, были собраны и включены в ядро, микротранспундер в полной готовности ждал на орбите, однако пришелец не торопился, залечивал раны в своей ментальной ауре и наблюдал за творческим процессом Майкла Мэнсона.
Процесс шел полным ходом и постепенно близился к концу.
Рука киммерийца взметнулась, и одновременно с блеском прорезавшего воздух ножа колдун выкрикнул несколько слов. «Да будут члены твои камнем…» – успел разобрать Конан, чувствуя, как ледяной холод охватывает его.
Он зашатался, едва не потеряв сознание, но вдруг лоб, виски и затылок обвила раскаленная змея, стиснула голову, посылая волны нестерпимого жара; они покатились вниз, к плечам и к сердцу, добрались до кончиков пальцев, согрели колени. Холод мгновенно отступил; Конан, все еще ощущавший слабость в ногах, направился к черному алтарю и оперся о каменный куб рукой.
У ног его распростерлось тело колдуна с пробитым горлом, а на пороге, вскинув тускло блистающую секиру, огромной серой статуей застыл Идрайн – такой же мертвый, как сраженный колдовским оружием владыка Кро Ганбора. Пожалуй, еще мертвее; зрачки колдуна пока что мерцали угасающим огнем, а Идрайн казался безжизненным, как скала, как тот неведомый камень, гранит или базальт, одаривший его плотью.
Конан склонился над телом Гор-Небсехта и выдернул свой клинок. Хлынула кровь, глаза чародея потухли; Идрайн зашевелился и с тяжким вздохом опустил секиру. Ее лезвие звонко лязгнуло о камень.
«Это конец?» – спросил Трикси.
– Отнюдь, – отозвался Кононов. – До конца еще прольются реки крови. Ну, не реки, но несколько капелек выдавим.
«Из кого? Ваниры перебиты, замок взят, колдун зарезан… Значит, волшебный клинок проржавел, и вся история закончилась».
– Вовсе не проржавел и вовсе не закончилась! – возразил Ким. – Такой тривиальный хеппи-энд – есть профанация и поношение для моего писательского мастерства. Сейчас используем один приемчик, нечто наподобие инверсии, разыгранной на троих: для Конана, Идрайна и Аррака.
«Какой же в этом смысл?»
– Передача тонких психологических движений, свершаемых в душах героев, – неопределенно ответил Ким. – Конан отступает в тень, а слово передается Арраку, Демону Изменчивости…
Он потянулся за сигаретами, чиркнул зажигалкой, прикурил и стал барабанить по клавишам.
Серокожий был великолепен!
Еще пребывая в прежней плоти, Аррак послал приказ гиганту и убедился в его несокрушимой мощи: все стражи-ваниры были мгновенно перебиты.
Превосходно! Жестокий, сильный, решительный, равнодушный к женским чарам, холодный, не знающий жалости… Нет, сероликий исполин, бесспорно, превосходил рыжего Эйрима, сколько бы счастья и удачи ни отпустила судьба вождю ванов. «Кстати, – размышлял Аррак, исследуя ауру своего нового избранника, – удаче Эйрима через пару дней придет конец; серокожий убьет его, захватит усадьбу и корабли, подчинит себе людей. Это явилось бы вполне естественным деянием, ибо крепость Эйрима и его дружина были сильнейшими на побережье; а значит, овладев ими, серокожий сразу получал запасы, и боевые ладьи, и войско. Пусть небольшое, две-три сотни человек, но для начала хватит; многие покорители мира начинали с еще меньшего…»
Пока гигант рубил на лестнице ваниров, Аррак пытался воспринять его эманации, неясные и туманные, как всегда бывает у людей; дух по-прежнему жаждал убедиться, что его избраннику присуща тяга к некой цели.
Он был удивлен. Не отсутствием цели, нет! Цель у сероликого имелась, не важно какая, но имелась; и он стремился к ней с редким упорством, достойным всяческих похвал. Но, кроме цели, не было ничего!
Сероликий убивал ваниров, не чувствуя ни ненависти к ним, ни отвращения, ни тем более жалости; человек, отгоняющий опахалом мух или прихлопнувший овода, испытывал бы больший гнев. Это изумило Аррака – что само по себе казалось достойным изумления, ибо Демон Изменчивости не привык испытывать такие чувства. Но он знал, что на близком расстоянии не может ошибиться, хоть связные мысли великана и его конкретная цель оставались пока недоступными. Вдобавок Аррак ощущал ярость, злобу и страх сражавшихся и умиравших ваниров. С ними все было в порядке; обычные эмоции стаи волков, которых потрошит полярный медведь.
Но серокожий был иным. Он дрался с равнодушием и спокойствием бессмертного духа, и Арраку удалось уловить лишь легкий оттенок презрения, с которым будущий его избранник крушил черепа и кости ваниров. Да и презрение это, и упорство, и несокрушимая уверенность в себе казались лишь отблеском чувств, а не самими чувствами; то был лишь дым над костром, что бушует в душе человеческой во время битвы.
Серокожий напомнил Арраку одно из первых его воплощений – Ксальтотуна, ахеронского чародея былых времен. У этого мага душа тоже была застывшей, холодной и полной презрения к праху земному, ничтожным людишкам, которых он мог отправлять на Серые Равнины заклятиями и чарами. Правда, Ксальтотун вершил убийства с помощью слов, а серокожий – своей огромной секирой, но разве в этом суть? Ахеронец нравился Арраку, ибо цель его была величайшей из всех, какую мог преследовать смертный.
Власть!
«Возможно, сероликий тоже стремится к власти? Возможно, из него удастся сотворить второго Ксальтотуна?»
Но события развивались слишком стремительно, и Аррак не успел додумать эту мысль до конца. Бой на лестнице закончился, затем в дверях возникли две рослые фигуры, и в следующее мгновение в воздухе просвистел нож, пробивший шею Гор-Небсехта. Аррак, на время оглохнув и ослепнув, ринулся из своей щели, проскользнул по запутанному лабиринту, где еще недавно обитал дух колдуна, преодолел нижние и верхние его этажи и вырвался на свободу из остывающего тела. Теперь ему предстояло совершить такое же путешествие, но в обратном порядке, и угнездиться на самом дне души своего нового избранника.