Серебряный вариант (изд.1997 г.), стр. 23

— Едва ли, мистер Уэнделл. Мердок просто расчетлив и осторожен.

— Однако он пришел к вам, а не вы к нему. И Стилу вы ничего не сказали.

— Есть причины, мистер Уэнделл. Не хочется пока тревожить сенатора.

— А почему вы не интересуетесь, откуда я знаю об этом?

— Любая информация здесь продается и покупается, — говорю я, не смущаясь тем, что передо мной глава партии.

— Ну а если я предложу вам продать мне вашу информацию? Ту, которой нет у Бойля?

— Я работаю на Стила, мистер Уэнделл.

— Мы со Стилом в одной партии, мсье Ано.

— Если нужно, о моем участии в партийных делах вас информирует сенатор. Но есть дела частные, не затрагивающие ни ваших, ни его интересов.

— Все, что касается Мердока, я хочу знать немедленно.

— Пожалуй, частью моих сведений я могу поделиться с вами.

Уэнделл заинтересован — он даже привстал с кресла.

— Что вы знаете о судьбе двух тонн серебра, похищенного из трюма «Гекльберри Финна»? — спрашиваю я. — Ничего? Так я и думал. Но как биржевику вам, конечно, известно, что слитки до сих пор не появились на рынке. Не перелиты они и в монеты: для этого потребовалась бы фабрика — специальный монетный двор, а построить и скрыть его, даже на необжитых землях, было бы слишком трудно. Значит, оно где-то спрятано.

— Вы знаете где? — вскакивает Уэнделл.

— Нет. Но кое-кто об этом догадывается.

— Когда же догадка станет открытием?

— Вероятно, скоро. Но мне известно и другое. Вы помните по описаниям газет, как произошло похищение?

— Команда и пассажиры были удалены с палубы, а вам с сенатором предоставили лодку, на которой вы и добрались до его поместья.

— Так вот, в эту лодку нас спускали не матросы из экипажа, а те же бандиты, «пистолетники», как их называют в полиции, которые выносили из трюма ящики с серебром. И на рукаве у каждого была повязка из галуна, знакомого вам по экспонатам исторического музея.

— Реставраторы?

— Да.

— Почему вы не сообщили об этом полиции?

— Потому что меня не спросили. И потому что я не желаю, чтобы меня застрелили на улице из окна проезжающего мимо фиакра. Ведь ни Стил, ни другие в лодке ничего не заметили. Мелкая деталь, не больше.

— Но существенная. Хотя Бойль, пожалуй, и не приобщит ее к делу. Это уже политика. — Уэнделл вновь опускается в кресло и, прищурившись, о чем-то задумывается. — Что же вы хотите от меня, мсье Ано?

— Если Бойль арестует убийцу и найдет серебро, — говорю я, — пусть не дает сразу материал в газеты. А главное — я подчеркиваю: главное — уговорите его немедленно, после того как будет найдено серебро, отпустить убийцу без всяких мотивировок. На все четыре стороны. Только пусть проследят за его судьбой.

Уэнделл непонимающе моргает.

— Зачем?

— Еще пятьдесят лет назад в Городе отменили смертную казнь. При помощи хороших адвокатов он сумеет избежать даже пожизненного тюремного заключения. А ведь кроме этих подонков из «Аполло» он убил и моего друга, пытавшегося предотвратить преступление.

— Но ваш друг был в его шайке.

— Он был заброшен в нее как разведчик. Я хотел нащупать связи Пасквы с Мердоком.

— Пасквы?

— Так зовут убийцу, который может уйти от возмездия.

— Всегда найдется случай просто пристрелить его при попытке к бегству.

— А кто отдаст приказ? Вы, я, Бойль? Зачем марать руки? Это сделают его же хозяева. Они решат, что за обещанную свободу Пасква передал серебро полиции. Купил, мол, сукин сын себе освобождение. Именно освобождение, а не бегство. Конец очевиден.

— Вы жестоки, мсье Ано.

— Только справедлив, мистер Уэнделл. Вот тогда я и сообщу вам все, что знаю и что потребуется для политической дискредитации наших противников.

— Еще один вопрос, мсье Ано, — торопится Уэнделл. — Почему вы до сих пор не информировали сенатора Стила? Ведь вы его советник.

— Охотно отвечу, мистер Уэнделл. Во-первых, не хочу тревожить сенатора, он стар и не очень здоров. Во-вторых, у меня на руках еще не все карты, необходимые для выигрыша партии, которую здесь называют политическим покером. И в-третьих, мистер Стил слишком экспансивен — может проиграть, если поспешит.

Уэнделл долго молчит, плотно сжав губы.

— Я знаю о намерениях Стила уйти в отставку. Так вот, когда это случится, рассчитывайте на меня, Ано, — говорит он, вставая.

И то, что он явно умышленно опускает «мсье», очень и очень важно.

15. Очная ставка

Мы завтракаем с Донованом в сенатском клубе. Здесь опять, как обычно в эти предвыборные дни, тихо и пусто. Сенаторы выступают в своих кантонах. Завсегдатаи биржи закусывают в биржевом ресторане. Семейные предпочитают домашний очаг. Донован же холост. Он в темной кожаной куртке, в черной шелковой рубашке без галстука — чопорная администрация клуба терпит это нарушение традиций только из уважения к его сенатскому креслу.

— Что-то ты не слишком разговорчив сегодня, Биль, — говорю я: наши отношения уже позволяют нам называть друг друга по имени. — Предвыборные дела?

— Предвыборные дела? — задумчиво повторяет Донован. — Да нет, тут все нормально. Мы, кажется, имеем шансы получить еще три места в сенате. Два от Ойлера и одно от Майн-Сити. Восемь вместо пяти — не идеал, конечно, но не так уж плохо для начала.

— Результат вашего откола от популистов?

— Не думаю. Нам этот откол дал нечто большее — свободу рук.

— Разве вас сковывал блок с популистами?

— Конечно, сковывал. Из чисто партийной этики мы не могли голосовать с оппозицией, в то время как наши интересы вполне допускали такое голосование. Возьмем пример. Медные рудники Симпсона закрыты из-за отсутствия железнодорожной ветки от ойлерской магистрали. Для постройки ветки необходимы государственные кредиты — частные банки требуют обеспечения. А какой популистский сенатор будет голосовать за кредиты на дорогу, которая его фермам не нужна? Сейчас, отдав голоса сторонникам билля, мы в совокупности выиграли бы. Начнется стройка, потребуются рабочие руки. Потребуются руки — повысятся заработки. Или так: Уэнделл собирается строить три новых завода. Кто будет голосовать против кредитов? Конкуренты. Популисты не будут — его партия. Вот мы и отдадим тогда голоса популистам. Тактика Уэнделла работает и на нас. Он расширяет ограниченные рамки промышленности, а мы усиливаем в ней свою роль.

— Иначе говоря, он развивает производительные силы, а вы получаете возможность как-то влиять на взаимоотношения с хозяевами?

— Можно сказать и так. Будет даже точнее. Вообще, Юри, ты мог бы хорошо послужить нашему делу. Правда, советников у меня нет — по штату не положено, а функционерам мы не платим — они на заводах и в шахтах работают. Кстати, ты что-нибудь умеешь, кроме канцелярской зауми?

— Умею кое-что. Например, конструировать фотоаппараты и киносъемочные камеры, — улыбаюсь я и улыбаюсь потому, что здесь я наверняка сошел бы за новатора, если бы помог, скажем, ускорить переход от немого кино к звуковому, добившись хорошего качества звукозаписи и съемочной оптики. Только говорить об этом не стоит — покажешься хвастуном.

Но Доновану достаточно и моего фотоконструкторского умения.

— Пристроил бы я тебя куда-нибудь, нужны ведь такие люди. И партии нужны — хоть нет ее пока, одна лишь политическая ассоциация, — вздыхает он, но вздыхает весело. — А партия будет, обязательно будет. Сначала надо объединить цеха. Слишком их много, слишком распылены, раздроблены силы рабочего класса. Надо сплотить их. Вот наша первая и наиважнейшая задача.

К столу подсаживается Бойль:

— Не прогоните?

— Наоборот, мистер Бойль, — подымается Донован. — Вы составите компанию мсье Ано. А у меня дела — спешу.

— Вы словно избегаете меня, мистер Донован. Боитесь или не любите?

— Не очень умно, извините. Бояться вас у меня нет оснований: не нарушаю законов, а любить или не любить — вы же не девушка. Делаете вы нужное дело, но меня оно не касается. Хотя… ваши шерифы иногда задерживают ни в чем не повинных людей якобы за бродяжничество, в то время как они ищут другую работу или другого хозяина.