Жёлтые короли, стр. 92
4.
На том и кончились в тот день мои аэропорты, а денег было совсем мало, и нельзя было позвонить жене. Я ехал навстречу спускавшимся на город сумеркам — в совсем другой Нью-Йорк, звавший меня огнями вечерних улиц.
Въезжал я, однако, в этот фартовый для таксиста город озлобленным, угрюмым. «У-у, паразиты! — бубнил я себе под нос. — Повестками в уголовный суд разбрасываетесь! Багаж на мне из „Хилтона“ в „Американу“ возите! Я тоже теперь буду так. Я вам еще покажу…»
Но ничего конкретнее — кому именно и как отомстить — придумать было невозможно… Единственное, что приходило на ум и что я решил бесповоротно — ни в коем случае не отдавать «им» мешок с деньгами, который когда-то нагадала мне цыганка… Набитый пачками ассигнаций мешок виделся мне все явственней, и поглощенный вполне дегенеративной этой мечтой, я не обращал внимания на садившихся в кэб и выходивших из него пассажиров, автоматически выхватывал из обращенных ко мне слов адрес, крутил баранку и бросал чаевые в лежавшую рядом, на сиденье, таксистскую «кассу» — коробку из-под сигар — монетки и даже долларовые бумажки, от которых мои клиенты отказывались все чаще и чаще. «Спасибо!» — звякали квотеры; «Большое спасибо!» — шуршали бумажки. Меня захватывал и растворял в себе этот новый, другой НьюЙорк…
Не красотой своей, не мерцанием разноцветных огней поглощает вечерний город таксиста. По двенадцати мостам и четырем туннелям остров Манхеттен покидали сотни тысяч машин, освобождая от заторов узкие улицы, раскрывая для меня широченные авеню, на которых теперь мой счетчик тикал куда резвее, чем днем… Все меньше автомобилей оставалось в городе, и все больше становилось в нем людей, которым требовалось такси. Да и клиенты в мой кэб садились сейчас иные.
Утренняя поездка на такси для любого пассажира — это начало дневных расходов. Ему еще предстоит платить и платить: за газету, за сигареты, за кофе, за ланч; а после работы надо заскочить в магазин, в аптеку. Да и за что, собственно, клиенту благодарить меня, когда я тащу его, еще полусонного, в водоворот дня?
Совсем иное отношение к таксисту у пассажира вечернего. Я везу его прочь от дел, треволнений — к домашнему очагу, и мелочь, которую он оставляет мне — последний сегодня расход! И весело звякают монетки в коробке из-под сигар.
— Такси! Такси! — звали меня все новые и новые доллары; деньги текли…
У залитого светом подъезда трое джентльменов во фраках усаживают в мой кэб надменную, в норковой накидке старуху.
— Меня все так любят, — пожаловалась она, едва мы остались вдвоем.
— По-моему, это совсем неплохо, — отозвался я, уже подобревший, оттаявший…
— Меня приглашают на такие приемы! — сокрушалась старуха. — Обо мне заботятся такие люди…
Кэб наполнился запахом виски.
— Пить в вашем возрасте, бабушка, надо поменьше, — ворчу я, а она безутешно рыдает:
— И никто, никто не знает, кто я на самом деле…
У светофора я оглянулся:
— А кто же вы?
Старуха опустила унизанные кольцами руки, которые закрывали ее лицо, и жутким свистящим шепотом выдохнула:
— Я — шпионка!
Ни единой секунды не сомневался я, что она говорит правду.
— На кого же вы работаете?
— «На кого, на кого?» — передразнила меня старуха. — На правительство! На кого же еще…
Ох, Америка! Здесь сторожевые овчарки виляют хвостами, когда их гладят прохожие; здесь осведомители, пропустив рюмочку, откровенничают с таксистами… Отправить бы тебя, бабка, на годик в Москву для повышения квалификации…
— Пошел! Скорее!
Оборачиваюсь, но вместо лица вижу — зад…
— Скорей! Ради Бога! — умоляют меня обтянутые джинсами ягодицы.
Взгромоздившись коленями на сиденье, пассажир буквально втиснулся в заднее стекло, всматриваясь: нет ли за ним погони?
Нажимаю на газ, сворачиваю в какую-то улицу.
— Уфф! — слышится вздох облегчения.
— Куда же вам все-таки нужно?
Тычет деньги в стекло перегородки. Когда я успел ее захлопнуть?
— Открой, пожалуйста…
Денег — два доллара:
— Это все, что у меня есть!
Несколько минут назад на платформе сабвея к женщине пристал хулиган. Мой пассажир вступился. Хулиган оставил женщину в покое, но сел в один вагон с заступником. На ближайшей остановке парень вышел из метро — тот идет следом; хорошо, что подвернулось мое такси…
Впрочем, обмозговывать приключение этого парня, уже покинувшего кэб, мне сейчас недосуг: чекер пересекает широкую площадь Шератон, но красные буквы на приборной панели подсказывают водителю: последний пассажир не захлопнул как следует дверцу.
Улучив момент, я выскакиваю, захлопываю — и к моим ногам падает какая-то трубочка… Пластмассовая… Что это?… На резиновом коврике пассажирского салона — еще одна такая же.
— Бэй Ридж!
— Я туда не поеду.
— Поедешь…
— Нет, не поеду!
Звонкая пощечина заставляет меня вздрогнуть, и пластмассовая трубочка — обыкновенное бигуди — выскальзывает из моих рук.
Никакого участия в скандале я не принимал; и пощечина досталась не мне.
Ссора происходила между двумя модно одетыми девушками, возникшими рядом с моей машиной в тот момент, когда я разглядел возле заднего сиденья забытую кем-то опрокинувшуюся хозяйственную кошелку, из которой на пол кэба сыпались трубочки бигуди…
— Ты хочешь, чтобы я поехала вместо тебя? — шипит крупная, властная шатенка с полыхающими гневом глазами. — Тогда ты так и скажи. Я — поеду!
— Что ты! Что ты! Как ты могла такое подумать?! — лепечет другая: тоненькая, нежная…
Девушки стоят на тротуаре, я — на проезжей части, и кошелка — под шумок — перекочевывает с заднего сиденья на переднее…
— Я была не в настроении, потому что ты была не в настроении, — оправдывалась та, которая получила оплеуху, уже согласная на что угодно, только бы ее простили.
Шатенка усадила присмиревшую подружку в кэб и поцеловала ее:
— Все будет хорошо, вот увидишь, — сказала она, прощаясь, и мне стало не по себе от того, как прозвучало это обещание.